5 июня 1901 года родилась Анастасия Николаевна Романова, Великая княжна.


Пьер Жильяр, швейцарец по происхождению, провел около тринадцати лет при русском дворе. Автор дает самые обоснованные и самые обстоятельные сведения, касающиеся личной жизни членов царской семьи, а также описывает обстоятельства, при которых совершилась их трагическая кончина - основываясь на материалах следственной комиссии.
Английский учитель цесаревича Сидней Гиббс не оставил подробных мемуаров, поэтому в этой книге печатается большой биографический очерк о нем, основанный на сохранившихся архивных материалах, разрозненных публикациях и двух его англоязычных биографиях
ГЛАВА ПЕРВАЯ
МОИ ПЕРВЫЕ УРОКИ ПРИ ДВОРЕ
(ОСЕНЬ 1905)
Осенью 1904 года, я принял сделанное мне предложение быть в качестве профессора французского языка, при князе Сергее Лейхтенбергском.
Отец моего ученика, князь Георгий Лейхтенбергский, был внук Евгения Богарнэ, и по своей матери великой княгини Марии Николаевны, дочери Николая I, он приходился двоюродным братом императору Николаю II.
Семейство князя Лейхтенбергского находилось тогда в небольшом своем имении, на побережье Черного моря, где и проживало всю зиму. Там нас застали печальные события весною 1905 года и там мы пережили трагическое время, вследствие волнений в черноморском флоте, бомбардировки берега, погромов и жестокой репрессии, последовавшей вслед за этим. С первого раза, Россия показалась мне в ужасном виде, полная угроз и предзнаменований страхов и ужасов, которые меня ожидали.
В начале июля месяца все семейство князя Лейхтенбергского поселилось в прекрасной вилле Сергиевской Дачи, которая принадлежала князю в Петергофе. Контраст был поразительный: мы покидали бесплодный берег южного Крыма, маленькие татарские деревни, скрывающиеся в горах, и кипарпсы, имеющие запыленный вид, для того, чтобы оказаться среди бесконечных сосновых лесов и чудной прохлады берегов Финляндского залива.
Петергоф был любимым местопребыванием Петра Великого, своего основателя. Там Петр Великий отдыхал от своих тяжелых трудов, которые ему доставляло устройство Петербурга, — города, который, благодаря его воле, как по волшебству, был создан в устье Невы, и соперничал с большими европейскими столицами. Все в Петергофе напоминает своего основателя. Первоначально его местопребыванием был Марли — небольшой домик, расположенный среди воды, на полоске земли, разделяющей два больших бассейна. Затем его резиденцией стал Эрмитаж вблизи залива, где он любил угощать своих сотрудников во время пиршеств, сопровождавшихся обильными возлияниями. Излюбленным его местопребыванием был также выстроенный в голландском вкусе Монплезир, терасса которого выходила в море. Удивительно, как сильно любил воду владелец стольких земель. Наконец, Большой дворец — своими прудами и прекрасными видами парка он должен был, по мнению Петра Великого, сравниться с блестящим Версалем.
Все эти строения, за исключением Большого Дворца, которым и в начале XX века пользовались еще для приемов, имели вид заброшенных и пустых зданий, живущих лишь воспоминанием о прошлом.
Император Николай II охранял достопримечательности своих предков, каковым являлся Петергоф, и ежегодно он приезжал со своим семейством пожить в небольшой усадьбе Александрия, окруженной густым парком, защищавшим ее от нескромных взоров.
Семья князя Лейхтенбергскаго все лето 1905 года провела в Петергофе. Сношения между Александрией и Сергиевской Дачей были частые, так как тогда между императрицею и княгинею Лейхтенбергской была тесная дружба. Я имел случай видеть несколько раз членов царской семьи. По окончании моего контракта мне предложено было оставаться наставником при моем воспитаннике и принять на себя преподавание французского языка великим княжнам Ольге Николаевне и Татьяне Николаевне, старшим дочерям императора Николая II. Я согласился на это предложение и после недолговременного пребывания в Швейцарии — прибыл в Петергоф, в первых числах сентября. Через несколько недель я вступил в исполнение своих новых обязанностей при императорском дворе.
В день, назначенный для моего первого урока, придворная карета прибыла, чтобы отвезти меня в виллу Александрия, где находился еще император со своим семейством. Однако, несмотря на ливрейного лакея, на карету с дворцовыми гербами и на распоряжения, которые, без сомнения, были даны относительно меня, я испытал на собственном примере, что не так легко было проникнуть в резиденцию их величеств. Я был остановлен у решетки парка, и потребовалось несколько минут переговоров, прежде чем мне дали свободный пропуск. Вскоре, на повороте одной из аллей, я заметил два небольших кирпичных здания, соединенных крытым мостом. Они имели такой простой вид, что я счел их за дворцовые службы, и лишь остановка кареты дала мне понять, что я прибыл по назначению.
Меня проводили во второй этаж, в маленькую комнату, обставленную очень скромно, в английском стиле. Дверь отворилась и вошла императаица, держа за руки двух своих дочерей — Ольгу и Татьяну. После краткого обмена любезностями императрица села за стол и сделала мне знак сесть напротив нее; дети разместились по двум сторонам.
Императрица была еще очень красива в то время. Это была высокая стройная женицина, державшая гордо голову; но еще большее впечатление производила встреча со взглядом ее больших серо-голубых глаз, прекрасных и живых, в которых отражались все колебания чуткой души.
Старшая из великих кияжон, Ольга, девочка десяти лет, сильная блондинка с задорными глазами и с слегка приподнятым носом, изучала меня таким взглядом, который, казалось первые минуты, отыскивал дефекты в костюме, но эта девочка производила впечатление чистоты и откровенности, которые с первого взгляда делали ее симпатичной.
Вторая великая княжна, Татьяна, восьми о половиною лет, с темно-русыми волосами, была более красива, чем ее сестра, но производила впечатление меньшей искренности, откровенности и своеволия.
Урок начался. Я был очень удивлен и сконфужен простотою самого обращения, которое я представлял себе совершенно иным. Императрица не пропускала ни одного из моих слов, и я чувствовал, что это не урок, который я даю, но экзамен, которому я подвергаюсь. Несоразмерность между моим предположением и действительностью сбила меня с толку. К довершению несчастия, я представлял моих учениц более развитыми, чем они оказались на самом деле. Приготовленные мною примеры оказались очень трудными, и мой план урока ничего не стоил, так как приходилось импровизировать и изыскивать способы... Наконец, к моему великому утешению, часы пробили час, который положил конец моему испытанию.
В последующие недели императрица присутствовала регулярно на уроках детей и видимо ими интересовалась. Ей приходилось часто в отсутствие детей рассуждать со мною о способах и методах изучения живых языков, и я постоянно поражался ее здравыми и дальновидными рассуждениями.
Я сохранил воспоминание об одном уроке, за день или два до провозглашения Октябрьского манифеста 1905 года, который разрешал созыв Государственной Думы. Императрица в этот день села в кресло около окна и сразу показалась мне рассеянной и слишком озабоченной; независимо от нее самой, ее фигура выражала душевное волнение. Она делала усилия, чтобы соседоточить на нас свое внимание, но вновь впадала в грустную задумчивость или же совершенно уходила сама в себя. Работа лежала у нее на коленях; сама же она сидела, скрестив руки, и взгляд императрицы, как бы ушедший внутрь, следовал за ее мыслями, равнодушный к окружающей обстановке... Когда час урока окончился, я закрыл книгу и ожидал, что императрица поднимется и, попрощавшись, отпустит меня. Однако на сей раз, несмотря на тишину, которая свидетельствовала об окончании наших занятий, она была погружена в размышление и оставалась совершенно неподвижной. Проходили минуты, дети беспокоились, я вновь открыл книгу и продолжил свое чтение. Только по прошествии четверти часа одна из великих княжон, приблизившись к своей матери, напомнила ей об окончании урока.
По прошествии нескольких месяцев императрица заместила себя на моих уроках, придворной дамой, княгиней Оболенской. Она отмечала, таким образом, конец того рода испытания, которому она меня подвергала.
Это изменение дало мне облегчение, в чем я должен признатъся. Я чувствовал себя гораздо свободнее в присутствии княгини Оболенской, которая, к тому же, помогала мне с большим расположением. Однако у меня с первых месяцев сохранилось дорогое воспоминание о том крайнем интересе, который императрица, как мать отдавшаяся долгу, обнаруживала в деле обучения и воспитания своих детей. Вместо гордой и холодной царицы, о которой мне так много говорили, я встретил, к моему великому удивлению, женщину, посвятившую себя только своим материнским обязанностям.
В данный момент, уже на основании известных фактов, я мог уяснить себе, что чрезмерная осторожность, из-за которой столько людей считали себя обиженными, и которая причиняла самой императрице столько неприятностей, была скорее следствием ее врожденной застенчивости, маскирующей ее повышенную чувствительность.
Следующая подробность ясно показывает заботливое отношение, которое императрица проявляла к дочерям, и свидетельствует также о ее чувствах уважения к учителям, которые она старалась им внушить, требуя от них порядка, то есть основного элемента вежливости. Когда императрица присутствовала на моих уроках, я, ко времени своего прихода, находил всегда книги и тетради заботливо разложенными на столе, перед местом, занимаемом каждой из моих учениц, и никогда они не заставляли меня ждать ни одной минуты; этого не случалось даже и в последующее время.
К моим первым ученицам, Ольге и Татьяне, последовательно, по достижении девятилетнего возраста, присоединились сначала Мария, в 1907 году, и затем Анастасия, в 1909 году.
В 1909 году окончились мои обязанности наставника при князе Сергее Лейхтенбергском, и с этого момента я имел возможность посвящать более времени урокам при дворе.
Состояние здоровья императрицы, претерпевшее уже беспокойство, которое ей причиняла угроза, висевшая над жизнью царевича, все больше лишало ее возможности следить за занятиями дочерей. Пока я не представлял себе причины ее кажущейся индиферентности, я предполагал высказать ей свои сожаления, но вскоре, благодаря обстоятельствам, выяснилась истинная причина.