в деревне измайлово небо закипело и выкипело ливнем через край небесной кастрюльки, теперь у нас будет чистый асфальт и умытые вороны, дворники, пьющие пиво, отразятся в синей луже, увидят свои лица сияющими и щетинистыми, сядут на метлы и улетят, совьют из оранжевых жилетов гнездо в парке, выведут птенцов, а по ночам буду петь гортанные песни, пока осень не засыплет листьями. тогда они выпадут из гнезда, стукнутся о землю и снова станут подметать.
свежеподаренная соковыжималка совсем меня зачаровала – она жужжит и выедает сок, а из шкурок можно строить пизанские башни. или делать шапочки для картофельных человечков. оторваться от нее нет сил, я уже выжала сорок три апельсина и пять лимонов, все это выпила и жду теперь в гости диатез, и зеленки у меня целая банка.
готичка купил «доказательство смерти», только вместо обещанных восьми женщин и курта рассела там оказались тетенька со съеденным мозгом и брюс уиллис в респираторе, поросший потом козявками. мы подумали, что смотрели в детстве с родригесом одно и то же кино про живых мертвецов и восставших из ада. на другой день готичка пошел менять диск и продавец объяснил ему, что мы некультурные овцы, не читаем журнал «афиша» и не знаем, что это вторая часть, но самом деле – первая, а первая, но на самом деле – вторая как раз и есть про восемь женщин и курта рассела. поэтому нам пришлось купить еще шампанского. самое прекрасное в том, что тарантино есть в обоих фильмах, потому что мы его любим. шампанское, кстати, взорвалось и залило второй культурный слой ковролина. если на первом были все больше бычки в томате и пиво, говорит ли это о росте нашего благосостояния или аристократизма? кстати, у мидий в животах полно песка.
перед возвращением данечки я решила убрать квартиру. два часа разговаривала с холодильником, узнала о себе много нового. еще вытерла пыль со всех дисков, кассет и книг, легла на пол, укрылась тряпочкой и умерла. потом очнулась и решила посчитать книги, потому что вот м. посчитала же трусы и трагически сообщила, что их у нее 83 пары, то есть 166, подумала я, представляя, как трусы живут парами, шерочка с машерочкой, любят друг друга и ходят в гости из пакета в пакет. но все не так страшно, они не парные животные, а одинокие. книг оказалось около 700. это я к тому, что с каждой вытерла пыль – добровольно и беспощадно. оправдывает меня то, что у нас откусили электричество и все равно ничего не работало.
в ночь с субботы на воскресенье нас настигла у метро дама в джинсовом костюме и сказала – эй, парни, проводите меня до дома, меня преследует маньяк. не разнимая рук, мы с готичкой вошли во дворы. вот все мужики такие, – говорила дама сама себе сочувственно, – пристают ко мне везде, все меня хотят. никакого маньяка, кроме кошки и мусорной машины, мы не встретили.
а десять маленьких китайцев покинули первый этаж, забрали машину, картонные коробки и пожилого кота. теперь некому мыть ступеньки, вежливо разговаривать с пауками и отгораживаться от мира гигантским листом ватмана с крошечным драконом в уголке.
в питере мы жили у двух волшебных девочек в комнате с четырьмя поющими улитками, одна улитка поцеловала готичку во всю ладонь. по ночам улитки похрюкивали и перестукивались. они, знаете ли, размножаются через голову. то есть натурально любят друг друга в мозг. милый боженька, зачеркни, пожалуйста, все прошлые просьбы про морских котиков и бравого солдата швейка, в следующей жизни я хочу быть поющей улиткой.

http://yuckkon.livejournal.com/26078.html

ну вот, собственно. в воскресенье будет тот самый грустный праздник, про который пел усатый дядя николаев.
геночка справедливо сердится, что мы до сих пор не построили дом, в котором могли бы всех обнимать и кормить форшмаком, который, кстати, никто не съел. поэтому приходите на сеновал, хоть с кузнецом, хоть с лошадью. сеновал будет в «гоголе», который в столешниковом. мы там будем сидеть с готичкой с пяти часов. на мне, если что, будет оранжевая майка с веселым хасидом, очки, хвост, уши и щеки. на готичке будет готичка. денег у нас нет, скромно хвастаюсь я, поэтому мы не мушкетеры, и каждый сам за себя.
про подарки. я сильно думала, правда, дорогая н., и ничего не придумала, кроме чего сами хотите, девичьих радостей в виде носков, трусов и гелей, набора чайных ложечек (наши проглотил в младенчестве данечка) и хорошего алкоголя. если вы принесете просто себя, я буду счастлива.
в общем, приходите.
ваша клуша.

http://yuckkon.livejournal.com/25652.html

почему они не вырастают вместе с нами? почему у тебя уже болят коленки, по утрам кашель и сто три седых волоса, а карлсон так и живёт на крыше в обнимку с очень одиноким петухом, с тефтелькой за щекой, пеппи висит вверх ногами и веснушки не осыпаются в траву рыжей пылью, винни пух сидит с медовым горшком на голове, мумми-тролль грызёт перед сном полосатые карамельки, и даже бумажный дядя стёпа еще бродит где-то в сонных московских переулках, ищет пожары, спасает голубей, выуживает из масляной воды призраки тонущих пионеров.
помнишь, ты хотел быть – чук, а я хотел быть – гек. помнишь, ты клялся на глобусе, что станешь навечно снусмумриком, курил карандаш и строил палатку из полотенца. помнишь, как делили на переменке атосов и констанций, а тебе доставались то бонасье, то лошадь д’артаньяна. ты знаешь, что даже теперь летят самолёты – привет мальчишу, что какие-то отроки потерялись во вселенной, что ния идёт на «астру» с колобком биомассы в кармане, что мальчик коля уже сорвал горло, выкликая девочку алису, и ну его, этот миелофон, думала я, лучше бы целовались, лучше бы он удрал на плутон с бластером, думал ты. а все смешные звери даррелла сели на пароход и уплыли вслед за эльфами туда, ну туда, вон за тот краешек горизонта, где по вечерам загорается зелёный луч, как семафор, только ты, балда, потерял свой билет или съел его на счастье и запил шипучим «буратиной».
ну ладно, зато мы можем писать нежные смски деду морозу, выстукивая любой номер. или ровно в полночь набирать 100 и быстро, скороговоркой, пока не сорвалось на гудки, вышёптывать изнутри – там сидит небесный робот, знаешь ли, он все запишет в молескин и передаст куда надо, если, конечно, не вырубит ток лысеющий демон чубайс.
еще на рассвете, говорят, можно увидеть в окне напротив одинокого саксофониста. тогда надо загадать желание и немедленно выпить. и если он заиграет гудбайамерику, то все сбудется, а если пошлёт – то опять немедленно выпить.
можно упасть в самолёты и поезда, вот тебе турция, вот тебе гоа, дружок, и роуминг всегда с тобой, паспорт толстеет от виз и дома ждет любимое животное кактус, он мало пьёт и не ждёт поцелуев перед сном. он даже не заметит, что ты вернулся, сел на пол, укрыв ноги картой мира, и собираешь по слезе в прокипячённую баночку, чтобы назавтра сдать в поликлинику доктору. все путём, скажет доктор, и пропишет шоппинг-тур в финляндию.
социум на вкус среднего уха похож на дохлого опоссума (ворд зелёным червячком подчеркнул дохлого, это «слово имеет негативно-иронический оттенок, если речь не идет о мёртвом животном»).
мы плакали, помнишь, над кристофером робином, уходящим из леса потому, что снаружи были другие интересные вещи – короли и королевы, и как сделать насос (если надо), и место, которое называется европа. мы знаешь, больше не смеёмся над дядюшкой юлиусом в пледе, мы даже можем примерить его вставную челюсть, и новые стельки фрекен бок нам стали как-то роднее. и мы бы не поплыли к одиноким горам искать обсерваторию, мы ждали бы комету дома – на солнечной веранде, сплетясь пальцами, под треск кузнечиков, отключив телефоны. мы, наверное, были бы даже рады, что она упадёт в нашу долину, и ты наконец станешь чук, а я станешь гек.

http://yuckkon.livejournal.com/25558.html

http://yuckkon.livejournal.com/25262.html

мы, конечно, сбежали в питер, пугливые овцы, потому что ты думаешь, что проснулся бы этим утром вдруг – и что? постаревший? другой? мы и так семнадцать с хвостиком лет бегаем от города к городу, от квартиры к квартире, заметаем следы, выдергиваем корешки и носим их за собой завернутыми в тряпочку, не прирастаем, не заводим домашних животных и по ночам спим спиной к спине, как солдаты в окопе.
я знаю тебя насквозь и наискосок, я знаю, что твой человечий скафандр велик тебе, и внутри сидит мальчик с обгорелыми ушами и свежими пятнами зеленки на коленях, он кусает травинку и смотрит вокруг, и в глазах такая синева непонимания, что даже июньское небо ежится. я настолько не знаю тебя, что до сих пор обижаюсь. мне до сих пор с тобой смешно. россыпей твоих родинок хватило бы еще на семерых детей.
наверное, любовь – это еще и вот что – знать, что и через двадцать лет мне с тобой не будет страшно оглядываться в темноту, которая стоит за плечом и немножко дышит холодным в шею.
и ты не бойся. сколько бы время не мяло тебя, сколько бы с тобой не случилось лет, ты все равно будешь тем, двадцатилетним, который держал меня за руку, когда лесной купидон ли, полуночный комар ужалил под лопатку навсегда.

http://yuckkon.livejournal.com/25038.html

и все наши там три недели еврейское счастье стояло за плечом и улыбалось стальными зубами, хотя вот и долетели хорошо, готичка в каких-то волшебных пропорциях смешал портвейн с гиннесом, а на растерзание мне отдал собачку лаврика с бубочками в брюшке, такую, знаете, для развития мелкой моторики у младенцев.
улетали в тихий снег, но в сандалиях, вышли – а там пальмы, вот эти пальмы удивляют меня каждый раз, пока не обнимешь их крупные ребра – не веришь, а там – хамсин и луна стоит в небе, как печать – все, дружок, ты дома. и начинаешь быстро поедать горячий воздух, будто он крымский чебурек – как тогда, помнишь, в бахчисарае, до изнеможения.
готичка неожиданно оказался маниаком и на второй уже день купил ролики. пока данечка исследовал окрестные горки, я с грацией недоенной коровы каталась, больше всего опасаясь в кого-нибудь врезаться. не волнуйся, утешал готичка, они тебя боятся еще больше. если б не было коньков, была б страна дураков, сообщил мне один дедушка в спину, и я врезалась в хасида, а им это запрещено. потом я сломала попу и успокоилась.
но не надолго, потому что попросила мамулька подровнять мне челку машинкой, которой мамулек еженедельно бреет фимочку до зеркального блеска. мамулек так воодушевился, что первым же движением снес мне полчерепа, горько заплакал и стал неконтактен, тогда я подхватила падающую машинку и сбрила все в пределах видимости сама, потом пришел готичка и смотрел на меня так долго, что я испугалась и тоже зарыдала. а потом случился самый нежный катарсис за все наши одиннадцать лет – готичка брил мне затылок, сворачивая уши в трубочку и придерживая пальцами – вот так, вот так, убоище, не бойся. хвост остался. постригли до мозга, сказал данечка.
а море, а море было, что-то плавало в нем, какие-то плотоядные ставридки – они ввинчивались в соленое дно и кусали за пятки. но вот просто лежать рядом, с ушными ракушками, полными песка и ветра, под тяжелой солнечной ладонью, с горячим камушком в пупке и думать, что море – это бесконечная собака с холодным синим языком, она дышит в миллиметре от твоей лодыжки, вдыхает-выдыхает и вдруг как оближет с ног до пропеченной макушки. и сразу заноют все ссадины, что внутри, что снаружи.
и опять ощущение детской деревенской домашности – шлепанцы, мятая майка, сон в глазах, ленивые шаги, кошки, разноцветные, как географические карты – черные океаны, рыжие пустыни – полосатые бока арбузов, все усыпано фиолетовым снегом жакаранды, истомно, сладко, будто сидишь в сердцевине вызревшего апельсина. и даже уловленные слова знакомы – и по вкусу и на слух. левчик, цыц, упадешь с горки, я тебя собирать не буду. што вы мне эту куру суете, это праматерь рахиль, а не кура. ну тов /хорошо/, боря, я таки возьму эту свинячью радость, свесь мне пять сосисок.
они улыбаются на улицах, они поют свое «шалом, мотэк», они возят на мотороллерах собак и кошек, они всегда что-то говорят, перекликаются через асфальтовую реку, всегда едят, то питу, то халу, усы из хумуса, салатный листик в бороде, они перебирают шекели со сладострастными отсутствующими лицами, у них ресницы – как черные колосья и смуглые попы выглядывают из вечно сползающих джинсов, они подпевают радио и танцуют под свою внутривенную музыку, но кажется, ты тоже ее слышишь, там, в среднем ухе, или здесь, под ложечкой, у них солнце в головах и морская крупная соль под языками, милый боженька, они живут как-то влёт.
и даже у данечки выгорели на спине два розоватых теплых крыла.

http://yuckkon.livejournal.com/24112.html

хотела написать за землю обетованную, но мы тут лежим на батарее - она сейчас самое холодное существо в доме, а у готички вообще депрессия и он постоянно рвется обратно в море, а в головах у нас горячая манная каша.
поэтому я пока просто спрошу. дорогие питерские люди, львы, орлы и куропатки, а кто, например, может приютить нас с готичкой в ночь с 14 на 15 июня, мы тихие, чистые, без вредных животных. или посоветуйте недорогую гостиничку что ли, только бабушек не надо, мы у одной уже жили и готичка спал с кастетом в зубах, а от этого портится прикус.
и да, если кому-нибудь что-нибудь передать, мы готовы.
а жабам реально хорошо. они тоже влажные, зато холодные.

http://yuckkon.livejournal.com/24021.html

улетели в израиль. обещали вернуться.
московский телефон +7 916 216 43 94 будет работать, но лучше смски, если что.
в тель-авиве - 37300701.
и подержите, пожалуйста, пальцы крестиком в полночь, когда мы будем сидеть в брюшке самолета. дорогой боженька пообещал, конечно, не швыряться яблочными огрызками и не пускать петарды, но так, на всякий случай. а подлокотник я все равно сломаю.
и да, заказы на маленькие щастья принимаются.

http://yuckkon.livejournal.com/23566.html

будьте счастливы, земляне

истоптать твои переулки, переплести линии метро, трогать подошвами асфальт, вырастать из пяток собственной тени, износить три пары китайских кед, изглодать три каменных чебурека, чтобы однажды вечером войти в витрину «шоколадницы» с грацией пьяного утконоса и встретить себя над чашкой с коричным сердцем, засыпать его сахаром и разболтать, разболтать, разболтать.
в электричке милиционер с баночкой отвертки, со щеками, как у сдобного хомяка, останавливает всех проходящих коробейниц, строго выбирает зубные щекти – белая, синяя, красная, беру все. покупает две молнии-застежки. покупает два пирожка. покупает мороженое. не покупает атласные ленты. покупает набор гелевых ручек. покупает траурные носки. усталый шоппинг после дежурства. кричит в телефон – жаннет, я мчусь к тебе с подарками, жаннет, блин, готовь ложе.
данечка приходит утром, прижимается теплой макушкой, дует в ухо, встает на одной ноге, моя оранжевая цапля, и говорит вдруг испуганно – знаешь, я чувствую, что земля стала крутиться быстрей.
в метро двое костюмных, парфюмных, с нежными ноутбуками на коленках, сквозь перестук и соседнюю бабушку с двумя яблоками в ладонях и плачем о докторской колбасе, слышу кусочки – ты что, он же менеджер оригинального состава – тук-тук-тук – конференция показала полный остой – а столько денег за колбасу брать в пост грешно – тук-тук-тук – у них в отделе ситуация получше, чем на трех вокзалах – тутутук – а я на этой колбасе выросла, на ней и умру – осторожно, двери закрываются.
в созвездии рака, под которым я вылущилась из мамулька, есть звезда северный осленок и звезда южный осленок.
в метро женщина, дорогая домохозяйка или, не знаю, ухоженный зубной техник, распахивает руки, покачивается на тонких каблуках, как камышина в ветренном болоте, и кричит, обморочно зажмурившись – земляне, будьте счастливы, будьте счастливы, земляне, – весь перегон от курской до площади революции. земляне тоже качаются в такт, не поднимая глаз, и наверное, мстительно шепчут внутри своих кожаных скафандров – и будем, и будем.
случайно выхваченный из толпы старичок-сухая веточка, с авоськой, дырчатой, как весеннее небо, говорит другому старичку-веточке – а не прибьете мне любовь к этой родине, не прибьете.
диалог из «соляриса», как калька – ну и как ока? – скажи ему – кукуку, – как калька, говорю, моего нынешнего ежедневного кокона: – а перед кем вы, в сущности, виноваты? – и перед вами тоже.
данечка пообещал открыть спиральную галактику и назвать ее нашим именем.
каждый раз, оказываясь под памятником тимирязеву, готичка мрачнеет и хочет сбегать за веревками и железом, мотивируя так – совсем закакали прадедушку.
в переходе метро, в полночь, встретилась глазами с глазами куцего, подбитого ватой мужчины. хорошо, сказала и протянула сто рублей, дайте мне три розы. дал пять, подумал, подобрал с пола еще две, совсем сухие, страшненькие, сделал букет, протянул со словами – себе покупаешь, бедная, одинокая. ушла с этими желтыми огрызками в ночь и всю дорогу смотрелась в отражение – вот, значит, как я выгляжу, меня пожалел бомж. одна девочка в утешение сказала – не расстраивайся, просто у бомжей завышенная самооценка.
данечка рассказывает – когда я был первобытным человеком, то видел, как с земли в сатурн забрасывали кольца, а потом в небе яркими буквами написали – кольцо вокруг сатурна создано пятнадцать лет назад, но обезьяны тогда еще не умели читать.
когда мамулек болел, он говорил, жалостно втягивая сопли – скомячьте меня и спрячьте подмышку. вот и меня тоже, вот и меня.

http://yuckkon.livejournal.com/23528.html

словесная застукалочка

то есть мне могло бы достаться и простое нежное слово типа подушка. но слову предшествовало стояние на миркином балконе, где я курила и смотрела на розовый пришибленный домик посреди детской площадки. на домике красным было написано – лоботомия. я восхитилась, какие в одинцово живут психически окультуренные люди и хотела восхитить мирку. но мирка нет, не восхитилась, а сказала, что написано там вовсе – локомотив. видимо, именно поэтому мне от мирки и достались гомеостаз с муравьедом.

когда-то давным-давно, когда небо еще спускалось вниз, чтобы полакать из моря синего и соленого и полежать влажным животом на песке, жили-были гомеостаз и муравьед.
гомеостаз был печальным, гулял по кладбищам божьих коровок в выходные дни, а в невыходные никуда и не выходил, сидел дома под желтой занавеской и писал стихи про «любовь, как серна, как весна». кто такая серна, гомеостаз не знал, но слово было красивое, серое, но и желтое сразу, и горькое.
про себя гомеостаз знал, что ему надо за кого-то бороться, чтобы этого кого-то не обкусывала жизнь, но вокруг никого не было, а всякие устрицы и прочие кукушки не в счет, потому что на одних всегда найдутся морж и плотник, а про других уже спели песню.
а муравьед ел муравьев.
то есть он бы тоже, конечно, мучился несовершенством мира, тосковал о розовых закатах и просил своего муравьедного боженьку как-то отвлечься от насекомых и переделать мир, например, в яблоко, но ему было сильно некогда – он ел.
однажды гомеостаз вышел в дождь без зонта, потому что гомеостаз под зонтом – это слишком, это можно сломать язык, если ты, конечно, не муравьед. он вошел в распахнутый лес и вдохнул всю земную печаль – ну еще бы, сыро, грязно, хлюпает, везде иголки и кто-то кусает за попу. гомеостаз сначала обнимал сосны и рассказывал в их смолистые дупла про то, как страшно быть одиноким, но из одного дупла вылезла белка и стукнула орехом по носу, а в другом вообще занимались семейной любовью две пожилые совы, и все это было так нестерпимо грустно, что гомеостаз решил прервать свою жизнь, не дойдя даже до середины. но не знал – как. то есть можно было случайно утонуть, например, в море – но там везде сидели креветки и смотрели. можно было еще упасть с горы, но пока туда залезешь, и потом – ежи, ехидные существа, будут все время бегать в траве и хихикать о неприличном. а сам себя изничтожить гомеостаз не мог, потому что был гомеостазом.
а муравьед ел муравьев.
он как раз дотопал до одного славного муравейника, отложенного на сладкое, юного, только начинающегося муравейника, где муравьи еще были непуганые и не такие оскоминно кислые, как, например, пожилые, суровые, твердые снаружи и внутри. муравьед дотопал и остановился, и даже открыл удивленный рот, что с его анатомическим строением очень сложно, потому что на муравейнике, напоенный печалью по самые уши, сидел гомеостаз-мученник, скомканный, как вчерашняя газетка. чувак, сказал сердитый муравьед, чувак, отзынь от ужина. гомеостаз испугался и скатился в спасительную траву. ты чего вообще, бурчал муравьед, обирая с боков гомеостаза приплюснутых муравьев-табака, я твои огороды топтал, а, я из твоих луж пил што ли, блин, что за дела, мало тебе другой еды?
и тут у гомеостаза случился инсайт и он все понял про жизнь. он сильно пожалел муравьеда и возлюбил его, как сорок ласковых сестер и еще три брата-дурака. он поцеловал муравьеда в длинное лицо и сделал ему большое счастье, а насыщенный муравьед тоже как-то потеплел душой и обнаружил вдруг в себе сердце и еще другие брачные органы, до которых раньше не доходили руки, потому что надо же было есть муравьев.
и они жили долго и счастливо и не умерли ни в один день.

ну, в кого бросить словом, мои апрелеокие?

http://yuckkon.livejournal.com/23291.html

марту мартово, как вдруг выскочил из-за угла, теплый, желтый, слизнул снег, а язык шершавый, как этот асфальт под твоими ботинками, которые проспали зиму в мешке, свернув шнурочки, подогнув пяточку, неумытые, с сентябрьскими крошками земли на подошве, сегодня ссыпались по лестнице и в лужу прыг, а тут надутый голубь воркует вперевалочку за голубицей, и подмышками у него нежно сизое, как небо над ним.

кто-то выедает деньги из наших карманов, ночью крадется по квартире тихое денежное жвачное, опускает сухие губы в джинсы и шелестит, шелестит этими бумажками. ставили капканы уже, силки, ловушки нет, как-то уходит и уносит в животе сотенные и тысячные, а медь не ест, не ест медь, та ведь звенит, у данечки в кошельке полкилограмма копеек и все не тронутые.

десять одиноко одинаковых китайцев с первого этажа и банный день нарядные китайцы моют вход в подъезд, вода журчит и поет, как неопознанные птицы по утрам, а может, это воронье караоке, сидят в гнездах, пьют талый сок, а на экране щегол двигает губами и прыгают в пернатом горлышке шарики звуков, щёлк, щёлк, повторяй. у каждого одного китайца ведро с горячей водой, дверь нараспашку, прошлолетние паутины накрахмалены, в каждую посажен свежий паучок с котомкой мушиных крылышек нз, сейчас не ешь. за мной идут мои рубчатые следы, китайцы улыбаются и вымывают их тряпочками. за мной идут прочие соседи китайцы улыбаются и вымывают тряпочками их тоже, тяжелых, драповых, искусственно меховых, с авоськами вкууусненького в пальцах, как то рыбий висячий хвост или это русалка, вчера, слышишь, завезли в [дары моряk, ну, пресноводная такая, дорогая, зараза, так я только заднюю часть взял, капустка, кефирчик и картошка с глазками, а чего она смотрит, дедушка, а ты не бойся, маленький, посмотрит, посмотрит, да и перестанет.

в метро двое, у нее родинка справа, у него слева три, аккуратные, как первоклашки первого же сентября, и тоже за ручку, она его в щечку, он ее в носик и прижимаются висками, так, чтобы смотреть друг в друга уголками глаз, так очень искоса. у светочки хорошая кратира, да, милый, да милая, у сашеньки хорошая машина, леночка летала в турцию, счастливая, правда, дорогой, правда, дорогая, димочке очень понравилось в дахабе. а на четырех коленках в нарядной коробочке под прозрачной крышей половинка торта, кремовые розовые розы. и держат ласково, как сладкого младенца, и укрывают ладонями от чужих недобрых глаз.

мальчик пишет на стене кирпичным осколком весеннее уравнение ж плюс т равно, девочка стоит спиной к его спине, у нее в руках мороженое и еще мороженое, девочка следит недоброжелателей, косая челка, упрямые губы. когда он допишет любовь, они уйдут и не оглянутся, а ты смотри из окна на это ржавое сердечко хоть до самой тьмы, тебе-то что, у тебя в кастрюле куриные груди дышат паром, на щеках голубая глина, на часах вечное два тридцать, пора обедать, мойте руки. и соль, и перец, и блестящие ложки, и белые салфетки. да что ж ты сердишься, любимый, да иди ты, любимая, пересолено, опять рыдала над супом, дура.

тебя вплести в это синее, в мокрые веточки, в воробьиные несерьезные ссоры, а тебя питать шоколадом и медом и мыльными пузырями, а тебе гладить острые ключицы, прижиматься носом к бобриному затылку, а тебе улыбаться в черные очки, а себе уже что останется, ну, прочие мурашки.

http://yuckkon.livejournal.com/22901.html

особенности национальной любви 2

однажды в симеизе, когда мы лежали голыми животами на горячих соленых камнях, с осыпушки осыпалась украинская семья из папы, мамы и двух мальчиков. папа и мама были большие и теплые, как свежие сайки. когда мама сняла лифчик, мы ослепли в самом лучшем смысле этого слова. детей звали бобренок и бельчонок, пяти и четырех лет. бобренок съел два яйца, ватрушку, бутерброд с колбасой, надел маску и лег на дно. бельчонок смотрел вокруг с отвращением на мамину грудь, на море, на помидоры, на папины жолтые пятки. когда его попытались забросить в воду, бельчонок подполз к нам и простонал как меня все мучают, ну как меня все мучают. мы его очень поняли. еще там ежедневно был смуглый одинокий мужчина, он затаивался в глубине мелких камушков и определить его, чтобы не наступить, можно было только по двум выступающим частям тела носу и, простите мой слог долгого писания любовных романов, его сладкому корню. оба всегда вертикально и дружелюбно смотрели в небо.
однажды в тунисе на пешеходной дорожке нам встретился потрепанный ослик, запряженный в пять грязных досок на колесах. хозяин ослика, прислушавшись к нашему говору, вдруг страстно вскрикнул кататься, русси тройка, кататься. он гнался за нами целый километр, волоча следом унылого ослика русси, русси, кататься, и даже пытался петь судариня-бариня. видимо, до нас здесь гуляло русское купечество. там же водитель такси, обозрев меня в зеркальце заднего вида, пощелкал пальцами и сложил медовые губы сердечком блонда кэмел, пропел он, блонда кэмел. он обозвал тебя белым верблюдом, радостно перевел готичка.
однажды в париже, в самый первый вечер, мы оказались в съестном магазинчике. хозяин за кассой курил сигару. когда мы робко поднесли ему багет, сыр и бутылку белого за евродвадцать, хозяин заволок нас дымом и раздраженно спросил шведен? рашен, сказали мы. хозяин заволновался. на сладострастной щеглиной смеси английского и французского он попытался вспомнить какой-то биг сити. москва? нон, нон, сердился хозяин, русси тиран. ленинград? нон, нон. мы с готичкой начали вслух перебирать всех изветсных тиранов. сталин? уи! закричал хозяин, сталинград! и подарил нам апельсин. следующие десять минут мы пытались понять, что он имеет к сталинграду. от смущения мне показалось, что его дедушка там был и что-то с ним случилось. единственное иностранное слово, зацепившееся на тот момент за мой горячий мозг, было конгратьюлэйшен, но готичка вовремя наступил мне на ногу. отчаявшись, хозяин обнял нас и вывел в вечер. готичка достал карту. мы стояли на севастопольском бульваре, в десяти метрах от площади сталинград.
первую ночь мы провели в хостеле на двухъярусной кровати в позиции готичка сверху. меня мучили тоскливые сны. утром оказалось, что я вся покрыта красными пятнами. проще говоря, меня ели настоящие парижские клопы. готичку они не тронули. ночью мы набрели на однозвездочный отель [метеорk возле площади республики мальчик-портье провел нас в узенькую коробочку, обтянутую бордовым плюшем, с гигантской кроватью и ванной в уголке. больше там ничего не было. клопов тоже. хозяйка отельчика и ее сын оказались беженцами из болгарии, они знали несколько русских слов. однажды утром у нас случилась денежная проблема, и сын повез готичку сначала на вокзал галени, потом в дорогой магазин, потом в национальный банк франции это было единственное место, где нам смогли разменять пятисотевровую купюру. ночной портье всегда встречал нас со штопором в руках. когда через год мы снова вошли в [метеорk, хозяйка узнала нас и отвела в ту же счастливую коробочку.
однажды в париже небо упало на кладбище монмартр таким дождем, что каштаны прятали свечи, сгибаясь пополам. мы успели забежать в бистро там посреди зала стояла конструкция до потолка, отчетливо что-то напоминающая. это гильотина, уверенно и мокро сказали мы с готичкой. пока я ходила в туалет в бистро общие туалеты, однажды, в не очень подходящий для знакомства момент, над низенькой перегородкой появилась афро-парижская голова и сказала мне [бон суарk, готичка завел дружбу с барменом. это гильотина? спросил готичка в моем легком переводе. бармен вышел из-за стойки и долго созерцал конструкцию. нет, ответил он потом, это часть лифта, у нас не всегда сразу отрезают голову. но мне кажется, идея ему понравилась, потому что он угостил нас киром.
однажды на тель-авивским пляже, я уже где-то писала, мы видели бога. он подошел к нам, стройный и прекрасный, в холщовой хламиде до щиколоток, попросил сигарету, закурил и протянул руку ай эм год, сказал он. и ушел к яффо по воде. готичка встречал его еще раз на шук кармель босой боженька, пахнущий корицей и солнцем, шел сквозь людей и торговцев, катая в ладонях нестерпимо яркий апельсин. больше его никто не видел

http://yuckkon.livejournal.com/22593.html

домашние заготовки

погода за окном черно-белая, как старое кино, и снежит, и пленка рвется.
в субботу виктор львович возил смотреть землю, которую хотим сделать обетованной. земля лежит между двух сакральных мест деревень медвежьи озера и, задыхаясь от восторга, большие жеребцы. вечером как-то сильно строили планы мариночка сказала, что будет жить в будочке, геночка сказал, что надо открыть конную школу, а мы мозговым усилием решили назвать будущее поместье малыми кобылами. осталось собрать недостающие сорок тысяч. присоединяйтесь, господа, сделаем коммуну.
потому что любить можно и в шалаше, а вот для долгой обидной ссоры обязательно нужно много места. вот мы, например, недавно все втроем рассорились из-за пиратской карты данечка упрямо лежал на спине в комнате, готичка непримиримо лежал на кухне и только я, дурочка-с-переулочка, сидела в совмещенном санузле на полу, упираясь коленками в унитаз. в таких условиях даже домашнее животное завести невозможно ну или оно должно быть потолочновисящее.
видела в метро страстно оранжевого мужчину в оранжевых брюках, оранжевой куртке и оранжевых штиблетах, с апельсиновой окладистой бородой. ехал, нежно прижимая к сердцу три литра пива и мешочек с киви.
данечка неделю провел у бабушки в городе истра, бабушка рассказала, что познакомился со всеми продавщицами, был застигнут за пропагандой собрав вокруг себя десять человек, данечка говорил ну я не понимаю, что вы здесь делаете, вот у меня в израиле есть море, бабушка и дедушка фима без волос, ну лысый такой, вам тоже надо ехать в израиль.
в день поголовно влюбленных получила безымянную смску ну ты, дура на палочке. долго думала и решила, что это все-таки валентинка. каждому свое счастье.
в воскресенье в билингве, отсмотрев пуримский спектакль, данечка сказал еще там был царь, понимаешь, но это была тетя без усов. потом показывали, как готовить кус-кус и прочее, и мирка, девочка-с-красными-волосами, ассистировала. на мирке были полосатые митенки. из зала кричали девушка, снимите варежки. но лично мы все, с детьми и трещотками, хотели пробовать хрустящие пастэли не только с картошкой, но и с варежками. геночка, замечу, был в очках, крючковатом носе стручком, черном котелке и плаще амана. стопроцентный полиэстер, как вежливо сообщила нам пришитая бирочка.
в му-му, куда были приведены буйные дети, данечка вытребовал шарик. чтобы шарик не улетал, виктор львович зацепил мне его за ухо. ухо парило. неземное, прямо скажем, чувство.
когда я входила в образ женщины-с-хвостом, меня брили за ушами тремя разными машинками. по-моему, именно так ощущается нирвана.
ангел марусичка, на которой мы собрались жениться все втроем, вскармливала на масленицу блинами и подарила много маленьких тревожных овец, которых можно наклеивать куда угодно. одну, особенно пугливую, я хотела наклеить в паспорт поверх фотографии, но готичка сказал, что у нее не белорусское лицо. уж если у овцы не белорусское, то куда мне девать свое.
на девишнике у марлы, пока все люди-как-люди изучали ямочки на поясницах, мы с мариночкой, два упорных дятла, смотрели нами же купленное кино [дикариk. видели голую попу гоши куценко. лично я представляла ее как-то по-другому.
брели вечером домой, держась за руки, шлепая снежной невкусной кашей, я жаловалась, что промокли ноги, готичка жаловался, что у него израильское голодание, подвывали на два голоса, как страшно жить, и только мрачный данечка сказал а я просто хочу какать.
ночью, закольцевавшись, снились большие жеребцы они медленно шли, туман лежал на их влажных спинах, а глаза были как налитые июлем вишни, гривы пахли травой. в зубах большие жеребцы несли сто тысяч мильенов долларов. одной неразменной бумажкой.
данечка пишет оракульские письма, проговаривает их бубнящим речитативом марусичка, приходи в гости, ваш милый поклонник даня, мариночка, носи носки, марусичка, опасайся дорог, мама, купи ракету. последнее наставление обращено в мир и звучит так завтра на нас упадет комета, поэтому все конфеты надо съесть сегодня.

http://yuckkon.livejournal.com/22482.html

национальные особенности любви

в беларуси есть водка [два буслаk, то есть два аиста, хотя готичка и называет их дятлами. из очереди часто говорят: дайце тры буслы. может, два? спрашивает продавщица. из очереди и немножко нервно отвечают тогда шесть.
в беларуси есть чудесные плодово-ягодные напитки крепостью в тридцать пять градусов, называются, если что, [загадкаk и [крыжачокk, сделаны из разбавленного спиртом столовского компота, стоят копейки. белорусские сининькие называют их уважительно бужуле.
однажды мы ехали на собаках в чехию и готичка следил путь по карте, поэтому из варшавы мы зачем-то попали в городок еления гора в пять утра. над еленией горой парили снежные судеты перебраться в чехию можно было только через них. пограничный пункт там отсутствовал. мадьяры? спросил станционный смотритель. русские, сказал готичка, доставая армейскую фляжку. ну, сказал смотритель, тогда идите, один ваш даже через альпы ходил.
потом мы как-то оказались в городке, тут немеет язык, ваубджиш, так он назывался. в ваубджише было утро, местные жители пили бейхеровку буквально под каждым кустом и сочно говорили куррррва, мы думали, это приветствие и ясно всем улыбались. мне почему-то показалось, что раньше в ваубджиш не заходил ни один иностранец. некоторые жители дотрагивались до нас пальцами. в кафе на нас пришли смотреть все два официанта и кошка. румыны? спросили официанты. русские, сказал готичка. оу, пельменя! воскликнули официанты и принесли русские пельмени, которые были вареными чебуреками.
зря вообще говорят, что русских не любят. нас, например, любили почти везде. тем более, что я и не русский.
мы жили под прагой в деревне приставалки. вокруг деревни стояли глухие леса и лежали поля люцерны, если только это были не лютики, но от лютиков, говорят, случается куриная слепота, а ни одной слепой коровы мы не увидели. деревня просыпалась в шесть утра и начинала жить. это был 99 год. пейзанин с мобильником и вилами произвел неизгладимое впечатление на готичку.
каждое утро мы приходили в деревенскую харчевню и нам приносили кнедлики и пиво, не затрудняясь меню. рядом сидели полицейские в обнимку со шлемами и тоже пили пиво. однажды утром харчевня оказалась закрыта, мы мялись на пороге. потом над нами открылось окно и выглянула хозяйка в косах. голодные русские дети, сказала она, войдите уже. мы вошли и при свечке, потому что не было электричества, съели хозяйкины бутерброды.
на берегу влтавы меня укусил лебедь.
однажды в баварии, в городе аугсбурге, мы пили пиво в подвальчике с баварским дедушкой. дедушка знал много английских слов хеллоу, например, но очень хотел общаться, поэтому мы улыбались друг другу, как могли. мы вспомнили слово ватер-клозет и спросили где он? дедушка страшно оживился. в туалете меня потрясло сиденье из как бы натуральных ромашек в прозрачном пластике и пеленальный столик с упаковкой памперсов. когда я вернулась, дедушка крепко обнимал готичку и шептал ватер-клозет, о. за окном шли зонтики и дождь, потом повисла радуга. дедушка взял меня за руку. рэйнбоу, сказал он вдруг, ватер-клозет, бир, гут. йа, сказали мы и снова обнялись на прощание.
через год мы снова сидели в подвальчике и муж хозяйки евы не верил, что мы из москвы. рот плац, сказа он, ельцин, калинка-малинка. и обошел всех посетителей, что-то им рассказывая, вернулся к нам, угостил пивом за счет жены, узнал, что мы едем в париж и бросился на грудь евы со стоном. ева вздохнула, подняла с пола трех мелких лохматых собачечек, сказала хоп! и посадила на плечи и голову мужа. собаки улыбались. когда мы уходили, посетители подвальчика хлопали в ладоши и стучали кружками. хозяин поцеловал нас в макушки.
ту би континиуд или как там это называется.

http://yuckkon.livejournal.com/22187.html

двадцать лет спустя
навеяно верочкой http://vero4ka.livejournal.com/332980.html#cutid1

через двадцать лет я вряд ли сильно похорошею, я знаю точно, где и какие морщины нарастут, где появятся впадины, а где бугорки и даже холмы. мой внутренний толстый еврейский мальчик проступит сквозь кожу и выйдет в люди с радостным [шалом, овцыk на сильно похудевших губах, и в одной руке у него будет сковородка с антипригарным покрытием, а в другой бутылка обезжиренного коньяка с ароматизатором, идентичным натуральному. в зубах у мальчика будет лимон.
родовая седина, преследующая меня давно, окончательно победит, и я буду каждую весну просить у готички пятьдесят рублей, чтобы постричься под машинку, оставляя в шейной впадинке тонкий хвостик, который как раз дорастет до попы, я стану женщина-с-хвостом, заправленным под майку и выпущенным на пояснице.
у нас будет дом, страшненький и обжитой, особенно, если мы начнем строить его прямо сейчас. на полах будут валяться матрасики, на матрасиках будем мы с готичкой играть в нарды, пить кофе и молчать, так что все не слишком изменится. иногда рядом будут валяться родственники и знакомые. мы будем врать друг другу с хорошо скрываемой нежностью прекрасно выглядишь, дружочек. и брать друг друга за пальцы и уши, которые не стареют никогда.
мы немножко мумифицируемся.
я буду все так же мечтать о собственной кофейне и нигде не работать, а готичка, устав ползать по стенам, станет начальником над другими человеками-пауками. сентябрями мы будем улетать в землю обетованную, а апрелями в париж.
иногда нам будет очень страшно.
с данечкой сначала будет тяжело буйная пубертатность, неуклюжие стихи, влажные ладошки. ему будет мучительно созревать, но он вылущится из подростковых кожурок. к нему будут приходить свежие, без единого пятнышка мальчики и девочки и смотреть на нас с уважительным недоумением как на чучело вырубленного из ледника мамонта. они будут слишком громко смеяться и топать, выедать холодильник и курить с независимым видом нам в лицо, и готичка будет сердиться, а я говорить ну что ты, пусть.
я буду примеривать на себя всех девочек и, милый боженька, откуси мне мозг, если я хоть раз скажу а вот в наше время.
однажды данечка приведет девочку насовсем, и пусть это будет не мальчик, а то готичка сильно расстроится. я буду показывать фотографии в альбомах, подарю серебряное кольцо, которое мне подарила мама готички, и буду ужасно трусить, а готичка, как всегда, будет молчать и курить в потолок. мне будет очень неловко стелить им чистое белье. и ночью, когда они захохочут о чем-то очень своем, мы с готичкой станем у окна жирафами и совьемся шеями.
мы полюбим внуков, но будем с ними скучать, потому что между нами будет слишком много времени.
мы будем жить в очень другом мире, но он будет отскакивать от нас, как пинг-понговый мячик.
однажды утром мы поцелуем друг друга в глаза и уйдем играть в другие игры. нам почти не будет грустно.

а как это будет у вас двадцать лет спустя?

http://yuckkon.livejournal.com/21985.html

из детской комнаты с любовью

тяжело жить февралем, просыпаться, упираясь макушкой в батарею, от того, что по тебе ползает восемнадцатикилограммовая оранжевая гусеница, бодрая, как пионерская зорька, и поет и вот однажды пошел я в лес и встретил там горилку сорок восемь раз подряд. горилка это во-о-от такусенький зверок, похожий на зайца, и ест червячков.
от девушки юкки отвалилась левая половина, хоть из нее и лезли листья, зато под землей на стволе нашелся зеленый росток. мы все очень переживаем за девушку, она у нас такая одинокая, только однажды отрастила на себе кружевную плесень, и ту я отшкрябала мочалочкой.
тяжело быть трусливым дохлым скелетом и два часа лежать на полу, вытянув руки в сторону клада, спрятанного в икеевской жабе-хранительнице-трусов, даже если потом скелета оживляют и отправляют уже роботом-муравьем на кухню варить суп. зато готичка вчера был призраком кролика, а позавчера попеременно то счастливым преступником, то преступным счастливцем, а я полицейским с ручной рыбой-пилой и ядовитой медузой на веревочке. а мариночке однажды посчастливилось быть деревом, которое сгрыз бобер.
когда пират пытался поразить меня мечом, я сказала, что девочек нельзя так поражать, и данечка сразу спросил а когда ты была мальчиком? и мне пришлось признаваться, что никогда, никогда. данечка сказал, что лично знает одну больницу в китае, где из девочек делают мальчиков и очень легко. мы сразу заинтересовались технологией процесса и нам объяснили берется одна девочка и раздевается до скелета, а потом на скелет надевают мальчиковое мясо и мальчиковую шкуру. в общем, ничего сложного.
что-то в нашей жизни стало слишком много скелетов, зато в шкафах просторно, и отчаянная моль с отвращением догрызает носовой платок.
прослушав в пятый раз муми-троллью сагу, данечка попросил завести предка, только пусть он живет у бабушки и дедушки, а мы будем ездить в гости. потом попросил детеныша, потом собаку таксу, потом канарейку. договорились, что заведем божью коровку. и будем доить нектар, хозяйственно сказал данечка.
готичка стеснительно принес в дом белку-камикадзе. меховую, с орехом в лапах.
по ночам вокруг стоит тишина, как будто стена из войлочных кирпичей, и только иногда слышно, как пробирается в оконные щели мороз тоненький хрустящий звук. вот одна ледяная трещинка, вот другая, дом обрастет льдом, никто ничего не заметит, зимой все крепко спят, утром через сто тысяч лет два деловитых пингвина заглянут в окно, удивятся, покивают и повесят на наш ледник табличку осторожно, здесь были люди.
после [париж, я люблю тебяk, н. сказала, что когда смотрела про мима, думала обо мне. до сих пор не знаю, был ли это комплимент.
когда становится совсем тяжело, я говорю данечка, поговори со мной про нежное. не грусти, говорит данечка, дыша в ухо, у нас все будет очень хорошо и мы будем любить друг дружку, как три милиционера.

http://yuckkon.livejournal.com/21654.html

про любовь

однажды мы с мамульком любили диссидента. первой диссидента полюбила я, ожидая мамулька на морозной остановке. диссидент в куртке-аляске и бороде курил, глядя в синее застойное небо, а я прыгала рядом в рыжей шубе и шапке с бомбонами. не знаю, кто меня толкнул в плечо, может, мой будущий правозащитный демоненок, но я пошла знакомиться по всем правилам красивой женщины, несмотря на то, что мне было девять лет, из носа текло, а очки сначала запотели, потом обмерзли. возможно, меня вели новые красные сапоги и тайком прочитанный мопассан. опять же мне тогда еще никто не сказал, что нельзя знакомиться на улице.
когда обремененный колбасой мамулек вышел из магазина, я уже успела рассказать диссиденту все про нашу жизнь и, скрывая ревность за нахальным нытьем, познакомила мамулька с диссидентом. а он был прекрасен, темно-бородат, зеленоглаз, кашляющ, сигаретен, строен и вообще мужчина, если вы еще не заметили.
через неделю он уже жил в нашей общажной однокомнатной квартире, разгороженной двумя книжными полками. я сильно страдала от неразделенности то есть до этого мы с мамульком были двумя одинокими женщинами с нежными, глубоко спрятанными сердцами, а теперь я осталась одна с плюшевой собакой тяпой. поэтому я с наслаждением хамила, рыдала, требовала часами вычесывать мне спинку перед сном, появлялась ночным привидением в самые неподходящие моменты и однажды даже сделала талантливый обморок. кроме того, у меня отросли очень внимательные уши. это только взрослые думают, что если они сидят на кухне с включенным телевизором и краном, плотно прикрыв дверь и законопатив щели фартуком, то они как бы одни. дети всепроникновенны.
я узнала много интересного что диссидент, это человек, за которым охотится милиция, потому что он делал что-то подрывное, что он у нас скрывается от какого-то произвола, которого я считала страшным серым генералом. мамулек, которому, кстати, было столько же, сколько мне сейчас, под воздействием диссидента научился курить, варить сносный кофе, играть до утра в преферанс и шепотом, ужасаясь себе, ведь мамулек был парторгом роддома ругать андроповский строй, который опять же представлялся мне ровным рядом лысых дядь в плохо скроенных пиджаках.
еще диссидент с мамульком безуспешно пытались прятать от меня отдельные книги и настоящие американские пластинки со стеной пинк флойда и прочим запретным. однажды из чувства противоречия я выдрала у проигрывателя иголку и гордо сказала, что проглотила ее. все-таки я была пионэром и где-то даже героем.
потом случилась весна. а одна девочка в классе сказала, что ее мама устала от королевского пуделя микки и хочет сдать его на живодерню, поэтому я пошла после уроков к девочке и забрала гигантского черного пуделя с безумными еврейскими глазами к нам в общежитие. вернувшиеся вечером домой мамулек и диссидент были поставлены перед фактом, что у каждого своя любовь. пудель прочно поселился среди нас и сразу стал поедать трусы, носки, половые тряпочки и с наглым гусарством приставать к пышным соседкам, в смысле, к их ногам. у него был подростковый период гиперсексуальности и он любил все вокруг, кроме диссидента, на которого мрачно рычал, написал в ботинок и даже самоотверженно сожрал бледную от многих перепечаток копию кама-сутры, от чего с ним случилась сильная диарея, и меня выгнали прогуливать его желудок. напротив общежития и роддома стояла областная милиция. вот там, ожидая, пока микки познакомится со всеми кустами, я увидела доску с [их разыскиваетk. на доске висела фотография диссидента.
я примчалась домой и все рассказала мамульку. мамулек тоже сходил посмотреть и вернулся очень грустный. вечером я толстой шпионской змеей лежала под кухонной дверью, за которой каялся диссидент. и никакой он был не диссидент, а честный фарцовщик, и фамилия у него была другая, и еще в соседнем городе у него была полноценная семья, свой ребенок и сиамская кошка фекла.
наши с мамульком нежные одинокие сердца были разбиты. зато у нас остался сексуальный террорист микки, несколько пластинок и медная джезва.
а диссидент вернулся в свой город, где его и сдал милиции собственный честный папа. диссидент отсидел два года и хлынул в минск на волне перемен, и даже вел в газете [знамя юностиk авторскую колонку [осколки разбитого вдребезгиk, а потом уехал в канаду со своей настоящей семьей.
не знаю, как мамулек, а я до сих пор его как-то трепетно люблю.

http://yuckkon.livejournal.com/21254.html

в эту зиму выживается сносно, мой наивноокий. январь допили и только побелело. милый боженька, я знаю, разворошил свой блокнот, выдирал страницы с молчащими номерами, рвал и плакал, бросал на землю в сырую прореху тучи, а тут оживился обманчивый гидрометцентр и сказал зима, крестьянин торжествует, ешьте свой снег, подставляйте ветру эоловы арфы грудных клеток и пойте ой-мороз-мороз. ну и флейта-позвоночник, конечно. да-да, сказал боженька, да, володя. и придумал жирафа.
хорошо вот как купить оранжевые перчатки, комет и мочалочку, выгнать всех, запереть дверь, зашторить окна, чтоб ни фонарного лучика, ни кашляющего соседа, и вымыть плиту до обморочного блеска. насыпать в джезву восемь ложечек кофе и четыре сахара, зажечь маленький газ, сесть на стол и смотреть, как сначала пузырится и надувается, потом плюется, а потом сползает. не трогать руками ни чего, ни себя. учиться терпению.
или вот еще когда свет твоей жизни и даже огонь твоих где-то чресел с изящным куском колбасы на вилке впервые за тридцать три и три года спрашивает у тебя что-то случилось, дорогая, надо молчать и молчать, пока язык не превратится в бледную вареную рыбину и не пощекочет боковыми плавниками гланды. тогда уже можно.
или засесть на много ночей пенелопой, распустить все магазинные носки, свитера, полотенца по ниточкам, занавески и простыни, дождаться одиссея, посмотреть в это просоленное лицо, запить текилой, ночью тайком позвонить с его мобильного калипсо и усвистать чартером на остров, устать от песка, жемчуга и свиней, вернуться домой и найти под кроватью разноцветный пухлый кокон с крепкими мужниными пятками наружу, из которого весной обязательно вылупится новый мотылек любви.
нет, вот так выбрать жесткую диету, записаться в тренажерный зал, отрастить волосы до попы и три новых зуба, чтобы не тратиться на стоматолога, стать самодостаточной, найти мужчину мечты, построить гнездо на двоих с видом на москва-реку, точно знать, что оргазм это не имя древнегреческого героя, пройти курс у психоаналитика и на четвертом месяце полета в личном космосе понять, что на самом деле ты бронзовый кубинский одноногий старик, встречающий рассветы в сигарном дыму, со вкусом женского бедра на усталых губах. бросить шелковое белье, мужа сашу с неограниченным кредитом и спаниеля гугла, умчаться на кубу, найти старика в гамаке, открыть его впалый живот, войти внутрь и наконец успокоиться.
или так озаботиться судьбой страны, стать синеглазым неотразимым брюнетом со сменным париком простого русого парня в кармане, каждую ночь спать с новой девушкой, пользуясь только личными, аккуратно надколотыми презервативами, завести картотеку рождаемости, очнуться через двадцать лет глубокого сексуального погружения в новом прекрасном мире и быть растащенным на анализы днк и алименты без срока давности, остаться в памяти потомков гипсовой гиргарой с фиговым листком на самом неинтересном месте и неприличным словом на другом, тоже неинтересном, предстать перед боженькой, покаяться и доживать свою бесконечность сложносочиненным предложением в одном из журналов анонимного пользователя интернета.
или вот еще дипломированная домохозяйка, дом блестит и пахнет мятой, дети накрахмалены и отутюжены, муж тоже хорошо промыт и заштопан, где надо, окна прозрачны и чисты так, что хочется шагнуть в звонкий воздух, мясо по-французски, булочки с маком, грамоты от домкома и нежная зависть соседей. и однажды ее не находят вечером дома, а в углу между буфетом и мойкой висит, как клякса, черная дыра с рваными шевелящимися краями, и пока муж звонит в милицию и наса, дыра затягивается, выплюнув напоследок белоснежный кружавчатый фартук и пару мелких полустертых звездочек на чай.
а можно просто сходить в магазин за шампанским или покривляться перед зеркалом.
но лучше всего лежать голой спиной на холодном песке, разложив по сторонам руки и ноги, смотреть в твердое небо и ждать, когда над морем пойдет первый соленый снег.

Автор: yukosik@yandex.ru

http://yuckkon.livejournal.com/21011.html

когда он еще сидит внутри, а ты сидишь снаружи и вокруг него, положив ладони на самостоятельно двигающийся живот, и пытаешься представить, как он там плавает, сложив ручки и ножки, такой весь нежно-размытый, как будто нарисованный акварелью, ты еще не понимаешь, как он там завелся, завязался, пророс. но он уже думает за тебя ведет, например, к холодильнику за куском колбасы или требует килограмм попкорна, или шепчет ой, томно мне, я буду плакать, и ты плачешь его слезами, хотя у тебя все хорошо и не тошнит по утрам.
ходишь тяжелым воздушным шаром, боишься спать, любой толчок изнутри принимаешь за начало этого самого страшного, представляешь, что он там рыбка, креветка, головастик, крошечный одинокий космонавт, летит куда-то и слушает глухую морзянку твоего сердца. тебе говорят на узи поздравляем, это девочка. потом говорят не понятно, плод закрылся пуповиной. потом показывают на экране что-то и говорят а это у нас мошоночка и дарят фотографию. идешь домой и думаешь как, уже? то есть он еще там, а у него уже все есть? показывают, как улыбается и сосет палец. сидишь на скамейке, в голубях и снежинках, и долго думаешь а чем он там дышит, нет, ну правда, чем он дышит?
потом тебя кладут на стол, ты брыкаешься, как кузнечик, и последнее, что видишь сердитое лицо мамулька, которого выпихивают за дверь операционной, и еще желтое лицо с бровями, ты говоришь ему дядя вася, не надо, а дядя вася, который знает тебя с девяти лет, страшно цыкает зубом и выключает все вокруг.
завтра тебе приносят сверток, но ты не берешь его на руки, потому что страшно. со свертком сидит готичка. у готички тоже нелепый вид, но он не боится.
приходящий доктор говорит а я знаю, почему назвали даней, это в честь [неуловимых мстителейk. и подмигивает нарисованным глазом. а медсестра говорит нет, это в честь брата и братадва. а он лежит в шерстяной кофте и шапочке, желтый и сморщенный, как соленая рыбка полосатик. лежит в плетеной корзине и мяукает, и мамулек сдается, идет в аптеку и покупает пустышку, он чмокает и смотрит бессмысленно. потом он становится ты.
ты переворачиваешься, начинаешь ползать, нежно жуешь досягаемый мир травинку, угол буфета, мишкину лапу, муравья, яблоко. ты счастливый детеныш, у тебя ничего не болит, ты почти никогда не плачешь, покрываешься вдруг диатезной корочкой, встречаешь первый новый год в полосатом колпаке, сшитом из готичкиной армейской тельняшки, даже пробуешь на язык шампанское и гудишь теплым шмелем. сидишь на горшке с книжкой, пугаешься чуковского тараканища, рисуешь на стенах козябры, потом вдруг делаешь шаг и идешь. потом говоришь зяба-зяба-зяба. и уже после этого закрываешь рот, только когда закрываешь глаза
и ты такой сладостный, когда спишь, когда я несу тебя из ванной, розового, завернутого в полотенце, когда ты хмуришься и топаешь ногой, когда карабкаешься обниматься, когда строго говоришь, что овсянка ядовитая и опасная, а от конфет в животе делается счастье, когда ты даже сердишься и плачешь, когда ты невыносим и плачу я, ты все равно сладостный, и это, наверное, называется любовь.
четыре года ты живешь среди нас. ты уже, например, читаешь. ты уже можешь сказать нет, это ты киса-ку-ку. или сказать я от вас устал, хочу к бабушке. или спросить, откуда берутся дети, и не дождавшись ответа, смастерить свою версию. на сто пятидесятом за день почему я тайком бегу в ванную и аккуратно бьюсь головой, но это все от любви.
и даже когда на тебе вырастут усы, а на нас морщины, мы будем знать про тебя ежинька наш, козявка наша, сладкопяточная жаба, несносная козерожка, мажюба щямка и данище ты данище навсегда.

Автор: yukosik@yandex.ru

http://yuckkon.livejournal.com/20596.html

словесная и снежная крупа

елку привезли в коробке, у елки три ноги и хвост на макушке, специально для серебряной сосульки. повесили на елку шары, обмотали пушистым если снять очки, она настоящая, только не пахнет. у данечки своя крохотная, купленная в киоске союзпечати, на батарейках, мигает кончиками иголок.
данечка сложил в пакет любимую машинку, положил на окно, сказал а мне жалко деда мороза, пусть ему будет тоже подарок. дед мороз растрогался, расплакался, упал с саней, утерся оленем и пока до нас не доехал.
девушка юкка стоит напополам желтая, состригаю с нее листья, а новые прозрачно зеленые и тоненькие. весна и осень сразу. сделать стволу пирсинг, повесить красное стеклянное сердце и слушать по ночам, глотая вздохи, тук-тук?
прочитала, что за новогодним столом обязательно должен быть некто слегка небритый для радости наступающей огненной свиньи. теперь старательно отращиваю на готичке щетину. иначе, пишут, счастья не будет.
на эскалаторе за спиной двое мужчин. один раскачивается, припадая лбом к моим лопаткам, я ее, блин, тридцать лет так встречаю, я вниз, она вверх, я вверх, она вниз, и улыбается, стерва, хоть бы раз остановилась и подождала. второй сострадательно плюнь, может, она урод. первый да мне уже без разницы, блин, ну хоть бы раз. так примерно выглядит любовь.
у магазина из джипа выходит юноша в белом плаще, оглядывается по сторонам, морщится, щелкает пальцами в небо эй, алё, зачем снег, я не заказывал. в небесной кухне ошиблись блюдом.
говорю плохо, знаешь, у нас вот есть все тварюшки, кроме свиньи, ну как мы без свиньи. а я изображу! откликается готичка. у меня очень хорошо получится, вот смотри хрю-хрю, правда, похоже? огненная свинья, поедая палочками китайскую лапшу, шепчет себе под пятачок с отвращением бездарность, фу.
в магазине у кассирши на макушке красная шапочка с помпоном, во рту золотой зуб а што вы все шампанское берете, брали бы творог, а то скиснет. творог жалко, а с шампанским страсть. так и мечешься каждый день между.
данечка начал читать. читает смешно быстро проговаривает все буквы, цепенеет, потом выдает слово. кэ-о-мэ-бэ-а-и с хвостом-нэ. слоги категорически не признает, как и букву э. я ее, говорит, не понимаю.
вспомнила, как в тель-авивском лунапарке, выехав из пещеры ужасов, закричал мама, а я видел памятник скелета. и как в яффо, терпеливо выслушав наши рассказы про древние раскопки, деловито спросил когда закопают обратно?
а еще очень сложно с подарками. готичка, например, купил себе сто пятьдесят метров новой веревки.
на кухне, на маяковке, под блины и бейлис, под строгий взгляд полины, верочка поет так, что между гортанью и легкими как будто поселяется шерстяная летучая мышь с алмазными коготками. скрючиваясь, давить в себе желание выдергивать оранжевые перья из мариночкиного боа, пробовать на зуб оранжевые миркины дреды и делать, как учила муми-мама, челюсть для чудовища из оранжевых шкурок апельсина.
в полночь на измайловском бульваре на скамейке сидит собака, чешет ухо. взгляд как у отличницы, которой хулиган сидоров пульнул в шею любовной запиской с пятью ошибками. возмущенный и ждущий.
на новый год у нас будет утка, оливье и бенгальские огни.
а старый мы разгладим и прикнопим на стену в коридоре, чтобы проходя мимо, иногда остановиться и посмотреть, и погладить тебя по плечу, и сказать ну что ты, все было хорошо.

Автор: yukosik@yandex.ru

http://yuckkon.livejournal.com/20470.html