«Комсомольцы – это деревенские борцы за новый быт, за новую жизнь. Мы используем гулянки, внося туда свое комсомольское влияние. Но иногда наши выступления на гулянках и устройство своих красных посиделок проходят не совсем гладко. Нам нужен опыт этой работы. Комсомольцы Вышгородской волости Порховского уезда просят деревенские ячейки Псковского уезда поделиться в «Юном пахаре» своим опытом проведения красных гулянок».

Юный пахарь : Орган Губкома Р.Л.К.С.М. ; приложение к № 45 газеты "Псковский Пахарь". 1924, № 4 (25 дек.)

https://synthesizer.livejournal.com/2045366.html

Каждый день я езжу на работу и с нее на маршрутке. В салоне маршрутки установлен небольшой монитор, на одной половине которого показывают детали нашего маршрута, а на другой – разные познавательные видео о Москве и социальную рекламу. В программе видео о Московском зоопарке, о планетарии, об Останкинской башне, о ботаническом саде, о Савеловском вокзале… Все они коротенькие – не больше минуты. Среди прочего видео о ГИТИС. За минуту успеваешь увидеть, как репетируют студенты и тех, кем гордится это учебное заведение, а гордится оно…, во-первых, Аллой Пугачевой, во-вторых, Чулпан Хаматовой и в-третьих… да какая разница кто в-третьих, если, во-первых, и во-вторых… Куда, думаю, смотрит Мосгортранс, не говоря о бдительных пассажирах. Утром ладно – мы все еще полусонные по дороге на работу и фотографии Аллы Пугачевой от фотографии Савеловского вокзала не отличим, а вечером… В этих маршрутках еще и дети ездят. Почти год каждое утро я размышлял о том куда смотрит Мосгортранс и все остальные, а после нового года оказалось, что видео о ГИТИСе убрали. Кто-то видимо стук… в смысле, просигнализировал.

https://synthesizer.livejournal.com/2045089.html

Случайно попалась мне на глаза фотография Клайва Стейплза Льюиса в рабочем кабинете и вдруг страшно захотелось быть английским писателем и жить в мирное время или, по крайней мере, в длинном промежутке между войнами. Захотелось носить твидовый костюм тройку кофейного или оливкового цвета и чтобы на письменном столе возле пишущей машинки лежали, как у настоящего курильщика, две вересковых трубки, чтобы пахло от меня табаком Dunhill и любимым древесным фужерным ароматом Яна Флеминга Floris №89, чтобы стол был завален папками с рукописями и выписками из справочников и энциклопедий, чтобы кабинет был заставлен книжными шкафами, чтобы шкафы были забиты старинными фолиантами в переплетах из телячьей кожи. Захотелось быть профессором с ученой степенью и преподавать английскую или любую другую литературу, жить в собственном доме с небольшим садиком, но не в деревне, пусть даже и английской, а в Оксфорде или Кембридже, чтобы все в доме ходили на цыпочках, пока я с шести утра и до завтрака, и после завтрака до чая со сливками, бисквитами и сэндвичами с холодным ростбифом, маринованными огурцами-корнишонами и дижонской горчицей буду работать над новым историческим романом или антиутопией. Захотелось перед обедом выпивать рюмку испанского хереса, а после обеда уходить в кабинет пить кофе с коньяком, курить трубку и писать чернильной ручкой с золотым пером длинные письма таким же как я английским писателям. Захотелось в письмах развивать какие-нибудь философские или политические теории, ругать правительство и парламент, давать им ценные советы, которые потом войдут в пятнадцатый или даже девятнадцатый том собрания сочинений. Захотелось сказать жене: «Надоел мне до чертиков этот отель на Майорке с вечно подвыпившими соотечественниками. Давай махнем куда-нибудь в Южную Африку или в Аргентину, или купим тур в Антарктиду. Твою норковую шубу в Англии не выгулять – загрызут защитники животных, а там, среди айсбергов, русских нуворишей, немецких и американских пенсионеров…», но… черт догадал меня с умом и душою родиться там, где я родился. Жизнь оказалась длиннее промежутка между войнами или промежуток оказался слишком короток. Испанского хереса, английского табаку, не говоря об английском парфюме, теперь в магазинах не сыщешь, ценные советы правительству, парламенту, ругань в их адрес, политические теории могут вписать в протокол и за них придется заплатить, а за ругань заплатить в двойном размере. Впрочем, теперь могут выписать штраф и за просто открытый рот, потому, что неизвестно чем ты этим открытым ртом собираешься заниматься – то ли считать ворон, то ли откусить хлеба с салом и соленым огурцом, после того, как выпьешь водки, то ли наговорить такое, за что и оштрафовать мало. Коттеджа и садика у нас нет, Антарктида отпадает, потому как у жены норковой шубы нет. По принципиальным соображениям, а не то, что вы подумали. Короче говоря, ни к чему нам Антарктида. Вот Турция или Грузия… Без садика тоже обойдемся – ближе к лету вырастим на подоконнике помидоры-черри, огурцы, баклажан, мяту для чая и гиацинты. Нет, у меня конечно есть мешки под глазами, ученая степень и вересковая трубка, но этого маловато для того, чтобы почувствовать себя настоящим английским писателем хотя бы на час после обеда. Тем более, что курить я давно бросил. Одно хорошо – не нужно писать никакой антиутопии, поскольку мы в ней живем. Впрочем, и с написанием утопий лучше не связываться. Томас Мор, как известно, плохо кончил. Лучше сразу переходить к историческому роману.

https://synthesizer.livejournal.com/2044885.html

Накануне Старого Нового года зашел в маленькую рыбную лавку. Продавщица, после того, как я оплатил свою покупку, поздравила меня с наступлением праздника, а когда я ее ответно поздравил и пожелал всего наилучшего в новом году, сказала:
- Вы ведь празднуете, да? - и сама ответила – Правильно делаете. Это наш, настоящий русский праздник, а не тот, который нам навязали.
- Кто нам навязал? - осторожно спросил я.
- Запад, - отвечала она. Наш настоящий новый год наступит только завтра, а не две недели назад. Пора возвращаться к нашим корням. К славянским.
Мое молчание она истолковала как знак согласия и предложила мне черную икру со скидкой, а когда я поблагодарил и отказался, сказала:
- Зря вы не берете. Скидка очень хорошая по случаю нового года. Две недели была и завтра кончается. Все берут. Всего восемь тысяч. Ну, как хотите. Еще раз с наступающим.

https://synthesizer.livejournal.com/2044459.html

Что то есть особенное в песнях и музыке старых советских кинофильмов шестидесятых годов. Вроде и поют о том, чего никогда не было и не будет, а все равно веришь в то, что главные герои поженятся и улетят в свадебное путешествие в тайгу строить дорогу или новый город, в котором все будут счастливы, а пока они работают в троллейбусном парке, но не оставляют мечты о космических полетах и потому учатся заочно на инженеров и полярников. И все ты знаешь о том, что будет дальше, но как только за кадром зазвучит музыка и под крылом самолета запоет зеленое море тайги – сразу у тебя в голове начинает клубиться светлое будущее и откуда ни возьмись сами собой проявляются картины из романа братьев Стругацких «Полдень, XXII век». Какая такая двадцать пятая нота была в песнях советских композиторов… Хорошо, что этот секрет теперь утерян.

https://synthesizer.livejournal.com/2044264.html

Снежинки падают так медленно, как будто девочка, которая их рисует, время от времени откладывает кисточку в сторону, подпирает щеку ладошкой, вздыхает и долго смотрит в окно, прежде чем нарисовать еще одну.

https://synthesizer.livejournal.com/2044079.html

Тридцать лет в России росло непоротое поколение. С февраля прошлого года оно уезжает и уезжает, а остается поротое, которое, как лесковский Левша, кряхтит и повторяет: «это нам не впервые такой снег на голову».

https://synthesizer.livejournal.com/2043836.html

В этом году, как и в прошлом, делал, что должно. В новом году думаю продолжать и вам советую делать тоже самое. Конечно, будь, что будет, но пусть обязательно будет мир и не забывайте при этом быть здоровы и счастливы насколько это возможно в тех обстоятельствах, в которых вы оказались. Радуйтесь жизни и она вам будет рада, а они... они не дождутся. Пусть даже не надеются. С наступающим! Всех вас люблю. Правда-правда.

https://synthesizer.livejournal.com/2043635.html

Взять, к примеру, нашего брата. Он за пустым столом не запоет. Ты ему скатерть белую постели, винегретом, холодцом, селедкой, маслятами маринованными и бутылками заставь – вот тогда он между пятой и шестой, чтобы сократить и без того небольшой между ними перерыв или от того, что жена под столом толкнет ногой, запоет. Их сестра может запеть и у буханки черного. Посолит ее слезами, отвернется от бутылки и запоет. Внутри песни нашего брата нет ничего. Она вся снаружи. Наш брат или по Дону гуляет, или в степи замерзает, или вообще проходит мимо тещиного дома с хулиганскими намерениями. У него удаль молодецкая, да размахнись рука, да раззудись плечо, да почешись затылок. Не то у женской песни. Внутри у нее чего только нет… В ней можно жить. Она тебя и согреет, и накормит, и напоит, и спать уложит, и детишек к твоему пробуждению нарожает. Наш брат в песне душу разворачивает, а их сестра отводит и может пропеть во весь голос такое, что сказать сама себе побоится даже шепотом и под одеялом, под которым мы отвернулись к стенке и храпим, точно строительный перфоратор. Когда она поет – они все поют. Где бы они ни были. Бог его знает, как это происходит, а только если где нибудь в Павловом или Сергиевом Посаде она снимет решительно пиджак наброшенный, то в Оренбурге, а может, и в Хабаровске кто то зябко поведет плечами, смахнет украдкой слезу и уйдет не оглядываясь по улицам Саратова. В песне их сестры слова вроде тонкой – тоньше самой тонкой кисеи – оболочки, под которой течет река, цветы растут, ветер слоняется из одного небесного угла в другой, свет горит в окошке, занавешенном шторами в цветочек… Она могла бы и вовсе петь без слов – до тебя бы дошло. Не головой, но кожей почувствовал бы. И вот она поет, поет… и до тебя наконец безо всяких слов доходит, что завтра надо вставать ни свет ни заря и тащиться за тридевять земель за новыми шторами, потому как цветочки на старых уже увяли.

https://synthesizer.livejournal.com/2043379.html

Не подскажет ли кто откуда происходит фамилия Жагот? Вернее, какой национальности мог быть человек, носивший такую фамилию. Заранее благодарен за подсказку.

https://synthesizer.livejournal.com/2043056.html

И в один прекрасный день ты вдруг понимаешь, что можешь, как старик, долго смотреть и молчать. Сидеть на лавочке или на стуле у окна, не читать газету, не слушать радио, не смотреть телевизор, а просто смотреть. Думать окружающее. Да, окружающее. Раньше ты думал внутри себя. Смотрел в окно, на соседний дом, на голое дерево перед ним, на скучающую ворону на ветке этого дерева и думал - где взять денег на новый автомобиль, куда поехать в отпуск, что написать в годовом отчете, что сказать в первую очередь, а о чем промолчать… Не видел ни дома, ни дерева, ни вороны. Думал внутри себя. Старик же думает снаружи. Смотрит на дом и думает дом, его окна, его кирпичи, сложенные лет тридцать или сорок назад, раствор, в котором было больше, чем нужно песка и меньше, чем нужно цемента. Думает крановщика, краснорожего и вечно поддатого мужика, который на ночь подвешивал дефицитные доски опалубки на тросу, на десятиметровой высоте, чтобы их не украли. Думает кефир в стеклянных бутылках с крышечками из зеленой фольги, который трясли перед тем, как выпить, тетки-малярши в перепачканных краской спецовках; ворону, ветку, на которую она уселась, толстую и серую, морщинистую древесную кору, годовые кольца под этой корой, мириады древесных клеток теснящихся внутри ствола, длинные молекулы белков, складывающихся в замысловатые конструкции, чтобы проникнуть сквозь клеточную стенку, аминокислоты, составляющих эти белки, атомы углерода, азота и кислорода, электроны, размазанные по их орбитам, уравнение Шрединге… Тут старик вздрагивает, просыпаясь от звука собственного храпа и начинает думать, к примеру, детей, барахтающихся в снегу под окном. Их мокрые варежки, красные сопливые носы…

https://synthesizer.livejournal.com/2042824.html

Тот, кто родился ребенком, а не скучным взрослым мужчиной с усами, бородой и портфелем, полным служебных и докладных записок, помнит - как медленно в детстве приближался Новый Год. Это сейчас он подкрадывается незаметно как самизнаетекто, а тогда, когда я ходил в первый или во второй класс, в середине шестидесятых… Начиная с декабря Новый Год просто еле полз. Дед Мороз поминутно останавливал свои сани, чтобы отойти за ближайший сугроб, олени спали на ходу, потели с непривычки в нашей средней полосе и непрерывно требовали ягель. Я изнывал, ожидая день, когда можно будет ставить елку. С елкой было спокойнее ждать Новый Год. Не может же он не зайти в дом, где стоит нарядная елка, под которой просто зияет пустотой место для подарков. У моего друга Вовки елку уже нарядили, у Стасика папа ее сегодня купил, у... да у всех уже была елка, а мои родители даже и не думали ее покупать. Папа был вечно занят на своем заводе, а мама была милиционером и работала в опорном пункте охраны порядка прямо в нашем доме, на первом этаже. Она тоже была вечно занята и поэтому я приходил из школы прямо в милицию. Там я какое-то время ждал пока мама воспитывала малолетних хулиганов и их родителей, а потом мы шли домой. Понятное дело, что на месте я там не сидел, а слонялся по коридорам, а вернее, по коридору, поскольку он был один, сидел рядом с дежурными, которые меня баловали то какой-нибудь особенной рогаткой, отобранной у местной шпаны, то бахалкой.
Теперь, когда в любом магазине игрушек можно купить не то что пистолет, но световой меч самого Дарта Вейдера с его же отпечатками пальцев, никто и представить себе не может, что бахалка была грозным оружием детей младшего школьного возраста и представляла собой согнутую буквой «г» медную трубочку длиной около десятка сантиметров, заглушенную с одного конца. В открытый конец надо было натолкать спичечных головок, потом в это же отверстие аккуратно вставить загнутый буквой «г» гвоздик, связанный круглой черной резинкой с коротким концом медной трубки… Не пытайтесь разобраться в моем описании. Я и сам в нем запутался. Просто поверьте, что при нажатии пальцем на резинку гвоздик ударял в спичечный заряд и раздавался «бах». У кого «бах» был самым громким – тот и был нашим Дартом Вейдером.
Вообще в «дежурке», как ее называли милиционеры, жизнь кипела. То кого-то приводили, то… Однажды мы с мамой собрались уходить домой и зашли в дежурку сдать ключи от ее кабинета. Там сидел красный злой старик, облитый с ног до головы чем-то белым и неприятно пах. Дежурный, видя наше удивление, небрежно заметил «Дорвался дед до бочки со сметаной» и продолжал писать какую-то бумагу. Видя наше с мамой изумление, он все же оторвался от бумаги и рассказал нам о том, что старик этот вернулся домой из бани навеселе и стал спрашивать у своей старухи зачем она съела его жизнь и почему ее, то есть жизни, осталось так мало и громко удивлялся тому факту, что она, то есть старуха, еще не подавилась… Старуха же, не имея желания вступать со стариком в бесплодную дискуссию, взяла початую банку с белой краской, приготовленную для покраски дверей и оконных рам и вылила ее на голову старику. Старик в ответ пожелал старухе… и получил от нее черенком швабры по голове и другим частям тела. Тогда старик понял, что словами горю не поможешь и пошел жаловаться на старуху в милицию. Он хотел написать заявление. Большое заявление на развод, на размен жилплощади, на раздел садового участка и всего, что можно разделить, включая совместно нажитый радикулит и вставные зубы, но сделать этого не мог, поскольку и говорил-то с трудом по причине еще не прошедшего алкогольного опьянения, а уж писать и вовсе был не в состоянии, по той простой причине, что бумага и авторучка прилипали к его накрашенным… Впрочем, это все затянувшееся предисловие к елке.
Елку во времена моего советского детства купить было сложно. В нашем районе никакого специального елочного базара не было. И самого базара не было, а возле железнодорожного вокзала стояли какие-то неприметные мужички с маленькими елочками или даже еловыми ветками, которые за умеренную, а, ближе к празднику, неумеренную плату могли … если их самих, конечно, не ловила милиция и с криком «грабь награбленное» не приступала с вопросом чьи в лесу шишки, не говоря о елках. Отобранные Конфискованные елки тащили в опорный пункт милиции и складывали в крошечную камеру предварительного заключения, чтобы потом их лишить иголок, распилить на мелкие кусочки, уничтожить и написать отчет об уничтожении разобрать по домам. Мама елки не брала. Папа ей говорил, что не успевает купить елку, поскольку у них конец месяца, конец квартала и конец года и на ракетах, которые они делают, еще не установлены ни рули высоты, ни ширины, ни длины и не прикручены еще колесики, но… мама все равно не брала. Она даже купила крошечную искусственную елку с микроскопическими игрушками и семимесячным дедом морозом, которую ставили на телевизор. Под такую елку подарки надо было класть в спичечном коробке. Отчаянию моему не было предела. Оно у меня было написано на лице такими крупными буквами, что некоторые буквы вылезали на затылок и уши.
То ли милиционеры в нашем опорном пункте умели читать по моему лицу, то ли я слишком часто заглядывал в КПЗ посмотреть на елки… В один прекрасный день дядя Сережа, наш участковый милиционер, взял меня за руку, отвел в КПЗ и велел мне… Еще и велеть не успел, как я уже выбрал. Дядя Сережа взял елку своей огромной рукой, которой никакие иголки были не страшны и мы пошли к маме в кабинет. Я стоял за его спиной и елкой и не видел, как он сделал страшные глаза, вытаращил усы, показал маме кулак и строго сказал: «Даже и не думай!».
В том году я под елкой нашел железный экскаватор зеленого цвета. Преогромный. У него была сбоку ручка, вращая которую можно было поднимать ковш. На следующий год папа привез из Москвы большую искусственную елку. Еще через тридцать лет опорный пункт в нашем доме закрыли и вместо него открыли приемную какого-то депутата. Теперь, когда я приезжаю к маме, то по привычке заглядываю в окна приемной и думаю – лучше бы там была камера предварительного заключения, полная елок.

https://synthesizer.livejournal.com/2042461.html

Иногда самые простые блюда приготовить сложнее всего. Взять, к примеру, сосиски, которые на костре, на палочках, в лесу… Список необходимого начинается с девушки. Можно взять несколько мелких или одну покрупнее, но хватит и одной, если она вам нравится. Девушку в серебряных кольцах на каждом пальце и накладных ногтях лучше не брать – она ничего не нарежет, не откроет штопором, не соберет сухих веточек для костра, а только будет ходить, смотреть на бабочек и восхищаться божьими коровками. Девушку в пуговицах тоже не берите – их потом будет долго расстегивать, но если этот процесс доставляет вам удовольствие, и вы не спешите достать муравья, который заполз к ней туда, куда… тогда берите. Девушки в молниях куда удобнее, если, конечно, молнии не заедают в самый ответственный момент. Впрочем, проверить это заранее почти никогда не бывает возможно. К сосискам нужно взять красного вина не потому, что сосиски — это мясо, с которым они и рядом не лежали, а потому, что блузку или футболку или топ, случайно облитый красным вином нужно немедленно снять и засыпать солью. Можно, конечно, вместо вина взять кетчуп, но тогда без водки не обойтись. Не забудьте ножик, чтобы им нарезать из прутиков шампуров. Можно, конечно, взять с собой готовые шампуры, но мужчина, выстругивающий палочки, выглядит куда мужественнее, чем тот, кто предусмотрительно взял их с собой.* Ножик лучше взять большой, охотничий, в кожаных, с затейливым тиснением, ножнах. На его фоне вы будет смотреться куда лучше, чем на фоне кухонного. Да мало ли – вдруг к вам придет еж и начнет громко и страшно фыркать, а вы как раз во всеоружии. Теперь стихи. Их тоже нужно взять, в том смысле, что выучить наизусть, чтобы потом, когда «млея и задыхаясь» … К закускам вроде шпрот или крутых яиц не нужен Тютчев или Анненский. Тут хватит и какого-нибудь легкомысленного четверостишия вроде того, которое написал Глазков: «И неприятности любви в лесу забавны и милы: её кусали муравьи, меня кусали комары». Хотя… это уже десертное. ** Берите что-нибудь легкое, вроде шампанского, например, державинское «Если б милые девицы так могли летать, как птицы и садились на сучках, я желал бы быть сучочком…». Не берите Бродского – он доведет до слез и даже же депрессии, а не до десерта. На десерт можно брать те стихи, которые хочется, как говорил Светлов, читать шепотом. Что-нибудь французское, фривольное и даже гривуазное. Кстати, о шампанском. Его тоже стоит взять. Можно добавлять его в коктейль с вареньем, с красным вином, лимонным соком, вишнями и поцелуями, но не такими, после которых не отдышаться, а легкими и воздушными, от которых жажда только усиливается. Варенье возьмите обязательно. Им можно перемазаться и слизывать друг с друга сладкие капли. Сосиски лучше не брать вовсе. Зачем они вам? Придете в лес, расстелите покрывало, достанете шпроты, яйца, стихи и шампанское, напьетесь, начитаетесь, нашепчетесь, перемажетесь вареньем и потом станете искать сосиски. В самых разных местах. Будете умирать со смеху от щекотки еще дня два после такого пикника, а то и три. Даже, когда будете говорить по телефону. Вот когда пойдете в следующий раз…

*Конечно, если вы уже мужчина в возрасте и ваша дама… все еще молода и хороша собой, то лучше заранее взять палочки, что-нибудь от головной боли, от давления, от комаров, тонометр и лейкопластырь от порезов.

**Конечно, если вы уже мужчина в возрасте и вашей даме нельзя красного сухого из-за гастрита, то… возьмите коньяк. Не читайте стихов, ограничьтесь горстью афоризмов или даже цитатами из журнала «Здоровье», но коньяк возьмите непременно. Можно сладкий испанский херес. Можно португальский портвейн, можно даже сказать даме, что все переносится на следующие выходные, но без коньяка из дому не выходите.

***
Или взять бутерброд с селедкой. С одной стороны - обычный кусок бородинского хлеба с куском селедки и парой колец репчатого лука сверху, а с другой – тоже и его просто так не приготовишь. К нему нужно сервировать пепельницу, полную окурков, бутылку водки, а лучше две, еще две, а лучше три пустых бутылки под столом, собутыльника, способного поговорить с тобой о Достоевском, о духовном кризисе интеллигенции или о теории струн, старуху соседку, которая будет стучать костылем в стену и кричать: «Когда же вы, суки, угомонитесь со своим Достоевским! Половина третьего ночи уже! Бердяева не читали, а туда же – о кризисе интеллигенции рассуждать… », участкового, который явится по ее вызову и будет бубнить за дверью голосом Мармеладова: «Выходите пьяненькие, выходите слабенькие, выходите соромники!», и десяток маленьких рыжих белочек скачущих по столу и стенам, хватающих вас за пальцы и хохочущих хриплым, прокуренным басом.
Чуть не забыл. Еще тоска нужна. Можно взять зеленую, можно чугунную, можно звериную, можно грызущую… Лучше всего брать экзистенциальную. В ней есть все.

***
Или взять самую обычную яичницу-глазунью. Блюдо это летнее, потому что для ее приготовления жену с детьми или с внуками, или без тех и других отправляют на дачу недели на две, как минимум. Начинать яичницу готовить нужно к концу первой недели, когда в холодильнике остается несколько сморщенных картофелин в обтрепанных донельзя мундирах, половина окаменевшего батона, одно или два яйца, немного вареной любительской колбасы второй или даже третьей свежести, треть давно высохшей луковицы и бутылка пива. Яичницу нужно готовить утром, в воскресенье. Вовсе необязательно с похмелья. Просто утром, по воскресеньям, когда ты еще не проснулся, но уже встал и ходишь из угла в угол в поисках то ли очков, то ли телефона, то ли пытаешься позвонить куда-то пропавшим носкам, то ли просто сидишь на кровати с ними в руках и смотришь внутрь себя, особенно остро чувствуешь, что жизнь проходит или прошла или пролетела или истрачена на пустяки или проиграна в карты или про… ненужное зачеркнуть.
Сначала зашипит, зарумяниваясь, лук, потом остатки позавчерашней картошки и хлебной горбушки, порезанные на мелкие кубики, станут прозрачнее от пропитавшего их подсолнечного масла и покроются золотистой коркой, потом продолговатые и вечно розовые от красителя полоски колбасы подрумянятся и немного выгнутся, сладко потягиваясь от жара, потом зашипят выливаемые на сковородку яйца и ни с того ни сего вдруг вспомнится детство, зимнее воскресное утро, маленький черно-белый пластмассовый радиоприемник без названия с одинокой ручкой громкости, висящий на стене кухни над обеденным столом, передача «С добрым утром», песня «Под крылом самолета о чем-то поет зеленое море тайги» в исполнении Льва Барашкова, вырванная страница из дневника с двойкой по поведению, кисловатый индийский кофе из коричневой железной банки и молоко, которое мама непременно добавляла в чашку, потому, что детям вредно пить черный кофе без молока и отвратительных пенок, книжка с рассказами о Шерлоке Холмсе, которую дали почитать всего на два дня…
Можно посыпать яичницу укропом, но в то воскресенье была зима, за окном шел снег и какой-то мужчина с красным, как помидор, лицом шел из бани, неся завернутый в газету «Труд» дубовый веник. То есть он формально шел, но фактически то и дело падал, поскольку был сильно пьян. Его поднимали прохожие (тогда пьяных поднимали) нахлобучивали на голову упавшую шапку-ушанку из черного кролика, вкладывали в руку веник, и он шел дальше. Вернее, проходил несколько шагов и снова падал… Я на него смотрел, смотрел, пока яичница не остыла. Мама сказала: «Ешь быстрее. Все остыло. Сколько можно смотреть в окно. Ты что – пьяных не видел?» Конечно видел. Я их видел почти каждый день. Возле нашего дома было кафе, называвшееся «Кафе», в которое приходили некультурно отдохнуть жители нашего микрорайона имени Ногина. Их потом, сильно отдохнувших, две дюжие поварихи просто выносили из дверей кафе и укладывали под большой елью, которая росла между нашим домом и кафе. Летом пьяные лежали под елкой долго, пока не трезвели, а зимой могли и замерзнуть насмерть так и не протрезвев. Те, кто еще мог передвигаться, переползали в самый ближний к кафе подъезд нашего дома, в котором мы и жили на третьем этаже. В подъезде, конечно, кроватей не было, но все же было теплее, чем на улице. Там они и лежали и, чтобы выйти из дому на улицу или наоборот войти, их приходилось перешагивать. Мы к этому привыкли и почти не обращали внимания. Однажды моя сестра, которой тогда было пять или шесть лет, пошла гулять во двор и внизу, на первом этаже, наткнулась на спящего на полу мертвецки пьяного мужчину. Ей стало страшно, и она вернулась. Тогда мама отвела ее вниз и перевела сестру через этого человека как переходят реку по хлипкому мостику. Обратно сестра уже пришла сама.
Ну, бог с ними, с пьяницами, вернемся лучше к укропу. Зимой его не было, но был лук, который я выращивал в майонезной банке на кухонном подоконнике. Его можно было немного настричь и посыпать им яичницу. Кроме того, перья этого лука я рассматривал в микроскоп, надеясь увидеть там клетки, а в них ядра и разные вакуоли с митохондриями. Микроскоп у меня был отличный, цейсовский. Он, правда, был списанный, иначе папа не принес бы его мне со своего военного завода. На завод микроскоп попал после войны. Его привезли из Германии в счет репараций. Поначалу, когда папа его только принес, я представлял себе как в микроскоп смотрели фашисты своими фашистскими глазами и крутили на нем ручки настройки своими фашистскими руками и мне было немного не по себе. Я был впечатлительным ребенком и даже протер папиным одеколоном все ручки и окуляры микроскопа. Мне тогда не давала покоя слава Левенгука и я бредил его анималькулями, мечтая открыть какую-нибудь доселе невиданную инфузорию-туфельку на высоком каблуке. Ради этого я ходил с литровой банкой на болото, которое было неподалеку от нашего дома, набирал там болотной воды и часами рассматривал ее под микроскопом. Банку с болотной водой дома мне держать не разрешали, и я прятал ее в дальний угол балкона, но она и там умудрялась пахнуть так, что соседи сверху спрашивали родителей, что у нас там на балконе случилось и не пора ли этот труп закопать или отнести куда-нибудь подальше, но… в то воскресенье была зима и никаких банок с болотной водой на балконе не было.
После завтрака я обычно должен был мыть посуду и даже становился к раковине, но не столько мыл, сколько слушал радио – сначала детский «Клуб знаменитых капитанов», потом взрослый «Театр у микрофона», потом… меня выгоняли на улицу гулять или идти в магазин. Мои родители, особенно папа, были сторонниками активных физических игр со сверстниками на свежем воздухе, а я норовил остаться дома и читать.
У моих родителей книг в доме почти и не было – только десяток томов на маленькой застекленной полке в тумбочке под радиоприемником. Половину этой полки занимала толстенная двухтомная «Война и Мир», которую родителям подарил папин друг на свадьбу. Оставшееся место занимали две книги потоньше и небольшая вазочка желтого с белыми разводами стекла, в которой лежали мамины бусы. Впрочем, по поводу отсутствия в доме книг я не расстраивался – рядом с нашим домом была детская библиотека, в которой по рабочим дням я пропадал почти все свободное время после школы.
Дети приходили в библиотеку, сдавали прочитанные или просто провалявшиеся у них дома две недели книжки, и рылись в книгах, лежавших стопками на длинном столе рядом со входом. Тем, кто никак не мог выбрать, библиотекарь Клавдия Сергеевна помогала. Больше трех за один раз брать не разрешалось.
Читал я быстро и три книги у меня оборачивались меньше, чем за неделю. Поначалу мне, как и всем, разрешали перебирать только те, которые лежали на столе. Через два или три месяца я перебрал их все до единой, и Клавдия Сергеевна стала давать мне книги со стеллажей, стоявших за ее спиной, в зале. Еще через месяц она разрешила мне самому выбирать себе книги на этих стеллажах.
В первый раз я выбрал себе три самых толстых и самых потрепанных тома. Во-первых, мне казалось, что в старых толстых и потрепанных книгах можно найти какие-нибудь секретные пиратские карты, или описание способов получения философского камня, или настоящие заклинания, с помощью которых можно полететь или стать невидимым, а во-вторых… Правду говоря, я любил прокатиться в автобусе с такой книгой подмышкой, а пуще того, сесть на свободное от старушек и инвалидов с детьми место, раскрыть толстый том и, напустив на себя серьезности, читать. Жаль только, что очков мне не полагалось. Зрением я пошел в маму – оно у меня было отменное, хоть и читал я специально самые мелкие буквы, лежа и даже в сумерках.
Иногда, когда родителей не было дома, я надевал отцовские запасные очки в тонкой позолоченной оправе и стоял перед зеркалом с книгой подмышкой. Хорошо получалось, серьезно и по-взрослому, правда недолго, потому что через минуту начинала кружиться голова, а стоять, зажмурившись, в очках не имело никакого смысла. Если честно, то и с открытыми глазами все было как в тумане.
Первой книгой, которую я не просто полюбил, а заболел ею по-настоящему, была книга для чтения по истории древнего Рима. Тут-то и началась моя вторая и, без сомнения, более реальная жизнь, чем та, которой он жил в школе и после нее, на улице Дзержинского в доме номер тридцать шесть дробь один на третьем этаже.
Я читал, и передо мной под грохот военных барабанов и пронзительное пение военных флейт рушилась римская республика; диктатор Луций Корнелий Сулла сидел в бассейне, чтобы уменьшить зуд от своих язв и у меня от его язв все тело чесалось; Цезарь перед смертью кричал: «Негодяй Каска – что ты делаешь?!» и мне хотелось завернуться с головой в одеяло, как в тогу, и упасть на пол.
Мечтательный от природы, я часто представлял в сценах из жизни древних римлян себя и своих товарищей по пятому «Б». Нет, в императоры я не рвался. Империю я вообще не жаловал. Я был убежденный республиканец. Свою карьеру я видел в мельчайших подробностях: сначала центурион в войсках Сципиона Африканского, отличившийся при взятии Карфагена, потом командир легиона и, наконец, консул... тут выходила заминка. Мне хотелось быть еще и народным трибуном, как братья Гракхи и я никак не мог выбрать между этими двумя должностями. В итоге я решил их совмещать. Я торжественно въезжал в Рим во главе своего войска и перед моей золоченой колесницей шли в цепях плененные учителя математики, ботаники и завуч по воспитательной работе Татьяна Владиславовна. Их ждали мрачные и сырые подземелья Мамертинской тюрьмы. Впрочем, я был добрым консулом и потом приказал бы их помиловать и даже сделать вольноотпущенниками… кроме, пожалуй, завуча. Ей и младшей сестре за исключительную вредность предстояло изгнание во Фракию, а, может, и на край света, в Британию. Сестру еще должны были лишить древнеримского гражданства…
Никакие обещания погулять потом или «уже иду, только главу дочитаю» не спасали. Я одевался, выходил, закрывал за собой дверь, быстро поднимался на самый последний четвертый этаж, доставал из-за пазухи припрятанную книжку и продолжал читать, привалившись к перилам. Перед тем как вернуться, я все же выходил, осторожно залезал в какой-нибудь сугроб и, не отряхиваясь, шел домой.
Дома мне давали денег, молочный бидон и снова выпроваживали на улицу – на этот раз нужно было идти за хлебом или молоком… Впрочем, нет. Молока в воскресенье днем было уже не купить. Молоко привозили по рабочим дням в бочке на колесах, которую ставили на улице, возле продуктового магазина. К бочке прилагалась закутанная в овчинный тулуп и пуховый платок краснолицая и краснорукая продавщица. Она отмеряла молоко алюминиевым литровым черпаком и разливала по подставляемым бидонам и трехлитровым банкам, вставленным в сетчатые авоськи. От продавщицы валил пар, на алюминиевом черпаке намерзали молочно-белые ледяные чешуйки, а очередь волновалась, подсчитывая хватит ли всем молока, ругалась, кричала «ты не стояла здесь, хабалка, я отходил на пять минут, велели больше не занимать, пропустите ребенка – он уже синий…» и еще многое из того, что кричат друг другу в длинных очередях на морозе. Ругались и кричали, как правило, пенсионеры. Из них и из нас, детей, очередь, в основном, и состояла. Родители были на работе. Ну а в воскресенье нужно было пить заранее купленное молоко, или же вставать ни свет ни заря, чтобы купить его в магазине, в бутылках. Правду говоря, я теперь уж и не помню наверное – было ли в нашем Серпухове в конце шестидесятых годов молоко в бутылках. В памяти осталась только бочка, огромная продавщица, ледяные молочно-белые чешуйки и «велели больше не занимать». Почему «велели», когда это крикнула всего одна продавщица…
Тут должны быть обобщения и выводы, связанные с психологией советского человека, для которого голос продавщицы отождествлялся со строгим голосом власти, но… я их опущу. Сами обобщите и сделаете выводы, если вам, конечно, охота. Скажу только, что от бочки с квасом, которую на нашу улицу по выходным привозили в летнее время, у меня остались более теплые, более сладкие и более липкие воспоминания.
После обеда, который заканчивался часа в три или в четыре, начинало темнеть. Папа обкладывался газетами и журналами. Тогда он еще не засыпал над ними через минуту, а читал все эти «Правды», «Известия», «Роман-газеты» и «Науки и жизни». Мы с сестрой садились у себя в комнате смотреть диафильмы. Экран нам был не нужен, поскольку дверь в нашу комнату была простой и белой. Сестра садилась на маленькую детскую табуретку и крутила ручку фильмоскопа (это было непременное условие - или она крутит ручку или не смотрит вообще и включает свет в комнате. Только за это ее нужно было лишить древнеримского гражданства), а я читал подписи к кадрам. Диафильмов у нас было несколько десятков, и они хранились в картонной коробке из-под детской обуви. В Серпухове эти диафильмы купить было сложно, и родители привозили нам их из Москвы, из специального магазина в Столешниковом переулке. Сначала они продавались в алюминиевых коробочках, а потом в пластмассовых. Иногда я этими диафильмами обменивался с одноклассниками.
Любимым моим диафильмом был научно-фантастический «Охотники за динозаврами». Безжалостный капиталист и король американских зоопарков мистер Бейз, курящий сигары и размахивающий пачками долларов, отправляет охотников в Конго, чтобы те привезли им живого динозавра, живущего в Великих болотах. Это было краткое содержание первых трех или пяти кадров. Потом следует описание поисков, охоты, убийство живущего в озере взрослого тираннозавра, поимка его детеныша, на все это наслаивается национально-освободительное движение жителей Конго, убийство нехорошего белого человека и освобождение детеныша динозавра, который так и не достался мистеру Бейзу. Как же мне хотелось быстро повзрослеть и поехать в Африку за динозаврами… Масла в огонь подлила книга Игоря Акимушкина «Следы невиданных зверей». Кто-то находил следы тираннозавров и ихтиозавров в Конго, кто-то видел птеродактилей на Новой Гвинее, кому-то встречались в Гималаях йети и только в Серпухове, кроме собак, кошек и воробьев с воронами никого не было. В мечтах об экспедиции в Африку или на Новую Гвинею проходил еще час или два. Я придумывал себе снаряжение, пробковый шлем, скорострельное ружье, стреляющее разрывными пулями на случай нападения тираннозавра, мачете для прокладывания дороги через джунгли, фотоаппарат, кинокамеру, проводников с копьями и луками из племени масаев, книгу, которую я напишу об охоте за динозаврами и даже орден, которым меня наградят за очень большой вклад в развитие науки. И в тот момент, когда к тебе подходит президент Академии Наук, чтобы вручить орден, ты понимаешь, что уже полчаса сидишь над сковородкой с давно остывшей яичницей. И еще понимаешь, что самой большой ошибкой было желание повзрослеть. Не надо было этого делать.
И еще. В первом акте в холодильнике стоит бутылка пива. Она не выстрелит. Выстрелит половина бутылки водки «Белуга», стоявшая на полке в дверце холодильника. Ее загородил большой пакет с майонезом «Слобода». Водка была в засаде.

https://synthesizer.livejournal.com/2042269.html

Никак не рассветет. Дворник при свете фонарей счищает с большого тела ночной тишины нападавший на нее с вечера снег. Сонная тишина недовольно ворочается и поеживается от щекотных скребков и колкого ледяного воздуха. Сейчас дворник все счистит, постучит лопатой о тротуар и уйдет к себе в дворницкую. Там он ляжет, не раздеваясь, на продавленный диван, завернется в старое промасленное ватное одеяло без пододеяльника и заснет, и будет видеть во сне знойное разноцветное лето, пиалу с зеленым чаем, теплые лепешки, грозди белого винограда кишмиш по ценам производителя, полураскрытые, обсыпанные золой тандыра соленые косточки урюка в расписанной темно синими узорами касе, семь или восемь чумазых ребятишек в тюбетейках и черных галошах на босу ногу, жену с толстыми, черными, как смоль, косами, глазами цвета темного гречишного меда и ослепительной улыбкой, полной новеньких золотых зубов. Тем временем очищенная от снега и ставшая невесомой тишина поворочается, поворочается и начнет понемногу подниматься в воздух, точно воздушный шар, шаронавтам которого надоело уже прощаться и они наконец втащили канат, который их связывал с землей, в корзину и теперь, глядя вверх и замирая от страха, готовятся к тому, чтобы растаять в зимнем небе без следа.

https://synthesizer.livejournal.com/2042008.html

Когда Наполеон стал душить Англию континентальной блокадой, английские матросы стали лучше питаться. В их рационе появились колониальные товары, которые перестала брать континентальная Европа - тростниковый сахар, лимоны, какао... Теперь, когда мы оказались в положении Англии, в нашем рационе должно быть больше газа, нефти, черных и цветных металлов, цемента... но мы не английские матросы.

https://synthesizer.livejournal.com/2041683.html

Среди ночи вдруг проснуться от внезапно наступившей тишины, упереться лбом в прохладное стекло окна купе, увидеть блестящие в темноте рельсы, соседнюю платформу, желтый свет фонарей, женщину с чемоданом на колесиках, мужчину с усами, старуху, сидящую на раскладном стульчике позади сумки с колесиками, на которой стоит литровая банка с мелкой вареной картошкой, лежат две вяленых рыбки и полиэтиленовый пакет с солеными огурцами, услышать, как хлопают двери в вагоне, как кто-то спрашивает «сколько стоим покурить успею», как гулкое эхо разносит по всей станции обрывки слов дежурного, как усатый мужчина ругается с женщиной и чемоданом на колесиках, как женщина молчит, опустив голову, а чемодан что-то неслышно отвечает, и как в соседнем купе кто-то храпит тонким, пыточным храпом, от которого покалывает в мозжечке. На несколько минут соседнюю платформу со старухой, чемоданом, картошкой, солеными огурцами, женщиной с усами и мужчиной на колесиках заслоняет пассажирский поезд, а когда он уезжает, на перроне остается только дымящий, как паровоз, мужчина без женщины, усов и колесиков и несколько брошенных соленых огурцов. Наконец твой поезд трогается, голова падает на подушку, и уже сквозь сон ты спрашиваешь у проводника, какую станцию проехали. Проводник что-то шепчет тебе так тихо, что разобрать почти ничего невозможно, и только по его губам можно прочесть, что Азорские острова.

https://synthesizer.livejournal.com/2041493.html

О Николае Михайловиче Бороздине нужно сказать особо. Происходил он из дворян Псковской губернии. Родился в имении Бороздиных, в селе Костыжицы Порховского уезда. В молодости был хорош собой, прекрасно пел, фехтовал, танцевал и ездил верхом. При Павле Первом отсидел шесть недель в крепости. По официальной версии «за хвастовство, что он будет пожалован к Его Императорскому Величеству во флигель-адъютанты», а по неофициальной за то, что имел неосторожность понравиться фаворитке императора – княгине Гагариной. Он и стал флигель-адъютантом в восемьсот третьем году, но уже после убийства Павла Петровича, участником заговора против которого он был и не просто был, а входил в число тех четырнадцати человек, которые ворвались в покои императора в ночь убийства. Через год после своего производства во флигель-адъютанты Николай Михайлович женился на Елизавете Жеребцовой. Воевал храбро, принимал участие в заграничных походах русской армии в восемьсот пятом и восемьсот седьмом годах. Был награжден орденом Св. Георгия 4-го класса и золотым оружием за храбрость. Потом была Отечественная война, потом снова заграничные походы. Бороздин командует сначала кирасирской бригадой, потом дивизией драгун. В наградном рапорте на Николая Бороздина после Бородинского сражения главнокомандующий Михаил Илларионович Кутузов писал: «…генерал-майор Бороздин привел 1-ю кирасирскую дивизию и повел оную с большим порядком и мужеством в атаку, опрокинул неприятельскую кавалерию…, и после жестокого кавалерийского боя неприятельская конница вовсе была сбита и принуждена удалиться».
В восемьсот восемнадцатом году жену Бороздина за заслуги мужа пожаловали в кавалерственные дамы ордена Св. Екатерины. К этому времени у них уже было пятеро детей – четыре девочки и один мальчик. Все казалось, шло хорошо – Бороздин был овеянный славой генерал, командующий резервным кавалерийским корпусом, жена – кавалерственная дама, пять детей, но… черт дернул Николая Михайловича неожиданно возвратиться из Воронежа, где стоял его корпус, в Петербург и вдруг оказалось, что супруга его, пока муж был на службе, сошлась с французским генералом Ипполитом де Пире и забеременела от него. Угораздило ее к приезду мужа родить сына от француза. Бороздин немедленно подал прошение императору о разводе, но Александр Первый не любил громких скандалов и уговорил Николая Михайловича не разводиться. В том же году жена Бороздина вместе с новорожденным сыном уехала в Париж, где уже ждал ее генерал Пире. Николай Михайлович отписал жене все свои имения лишь при одном условии – никогда не возвращаться в Россию. Она и не вернулась – умерла в Париже от сухотки. Похоронили ее на кладбище Монмартр, а спустя некоторое время прах перевезли в Россию и перезахоронили в семейном склепе Бороздиных в селе Костыжицы.
Николай Михайлович после отъезда жены остался без гроша в кармане с пятью детьми в возрасте от четырех до пятнадцати лет на руках. Службу он, понятное дело, не бросил. В восемьсот двадцать шестом году был произведен в генералы от кавалерии и во время русско-турецкой войны, которая последовала через три года после его производства, командовал сводным корпусом, охранявшим тыл нашей армии, переправившейся через Дунай. В двадцать девятом году, хотя и было ему всего пятьдесят два года, вышел по болезни в отставку. Жил в имении старшей дочери Елизаветы. Не долго жил – через год, приехав в столицу на выпуск двух младших дочерей из Екатерининского института, заболел и умирая на руках жандармского генерала Балабина, просил передать императору просьбу не оставить детей. Балабин через Бенкендорфа передал, и Николай Первый пообещал Бороздину детей не оставить и прибавил, что он сам будет «их отцом». Император слово сдержал и дочерей Бороздина не забыл. Трех дочерей сделали фрейлинами. В воспоминаниях Александры Осиповны Смирновой-Россет по этому поводу сказано: «В это время при Дворе появились три сестры Бороздины, сироты, дети очень уважаемого отца и совершенно невозможной матери».
Похоронили генерала от кавалерии и Георгиевского кавалера в селе Костыжицы в семейном склепе, под церковью во имя Казанской иконы Божией матери, которую в восемьсот втором году сам Бороздин и построил. Там же лежат его сын – предводитель Порховского уездного дворянства Александр Николаевич и внук – Николай Александрович. При Советской власти церковь закрыли, а ее священника в тридцать втором осудили на пять лет и сослали в Казахстан. Простоял храм до восемьдесят шестого года. К тому времени от него остались три полуразрушенных стены. В том же году стали прокладывать здесь дорогу и бульдозером снесли остатки церкви. Прах Николая Михайловича и других Бороздиных не нашли. Могильные плиты разбили – искали в гробах ценности. Все же нашлись люди, собравшие обломки надгробных плит и устроившие памятник и памятный знак у дороги.* Мраморная плита памятного знака потрескалась, да и сам памятник не Бог весть какой – бетонный куб с медальоном-портретом Николая Михайловича, да и он уж порядком обветшал и осыпался. Торчит из него арматура, а денег на приведение его в порядок, как водится, нет. В нынешнем, двадцать втором году, местные активисты выиграли грант на двести тысяч, но на восстановление памятника нужно раз в пять больше. Активисты не унывают и собираются подать документы на новый грант. Может, его и дадут…

https://synthesizer.livejournal.com/2041254.html

В издательстве НЛО в серии «Письма расского путешественника» вышел второй том моих рассказов о городах российской провинции под названием «Скатерть английской королевы». Первый том назывался «Непечатные пряники». Во-первых, хочу сказать спасибо издательству и моим замечательным редакторам Денису Ларионову и Татьяне Тимаковой. Во-вторых, книга уже продается в «Лабиринте» https://www.labirint.ru/books/911211/ , на сайте издательства НЛО https://www.nlobooks.ru/books/pisma_russkogo_puteshestvennika/25272/ и в московском магазине «Фаланстер». Там ее можно заказать с доставкой по адресу shop@falanster.ru. В-третьих, я хотел посетовать на то, что теперь, когда вокруг такое, совсем не до книг вообще, а тем более не до книг о нашей провинции, но передумал. Времена, как известно, не выбирают. Писал, пишу и уже дописываю четвертый том этих провинциальных записок. Копаю свой огород, как советовал вольтеровский Кандид. Может быть издательство НЛО и еще два тома издаст. Когда-то я и думать не думал, что оно издаст первые два тома и наугад послал рукопись, а оно вон как получилось и пока получается... В-четвертых, вот аннотация издательства:
Как скатерть, вышитая в поселке Кадом, оказалась на столе английской королевы? За что Мичурина исключили из пронской гимназии? Почему помещик из Елатьмы решил улететь на Луну и чем это закончилось? Продолжая художественное исследование российской глубинки, начатое в книге «Непечатные пряники», Михаил Бару пишет новые остроумные очерки о не самых известных городах и поселках — Сергаче, Скопине, Михайлове, Заволжске, Шацке и других, создавая свой собственный Лицевой летописный свод, свою Царь-книгу о русской провинции. За скромным уездным фасадом этих городков часто скрываются не только обаяние местного колорита, но и следы большой истории: судьбы этих поселений, как и их жителей, оказываются богатыми на драматические события, а смены эпох, войны и другие национальные трагедии были прожиты здесь не менее интенсивно, чем в столицах. Сквозь эти рассказы о маленьких и очень маленьких городах, как сквозь стеклышки в калейдоскопе, открывается узор нашей общей исторической судьбы. Михаил Бару — поэт, прозаик, переводчик, инженер-химик, автор книги «Непечатные пряники», вышедшей в издательстве «НЛО».

https://synthesizer.livejournal.com/2041070.html

Иной раз, занимаясь краеведением, заберешься в такие... места, а там такое...
Из доклада Главы Порховского муниципального района Псковской области за 2021 г.
«Показатель «Уровень фактической обеспеченности учреждениями культуры от нормативной потребности» в Порховском районе в 2021г. составил: клубами и учреждениями клубного типа – 100%, библиотеками – 100%, парками культуры и отдыха – 100%. В 2022-2024 гг. планируется сохранить значения данных показателей».
Предыдущий глава Порховского района в 2019 году сказал: «Наша фирменная гороховая каша — это же чистый белок, натурпродукт без химии и ГМО. В условиях санкций — стратегический продукт: в случае чего и наедимся, и отобъёмся». Не отбился. Видимо, мало каши съел. Поменяли его на того, кто обещал сохранить уровень фактической обеспеченности учреждениями культуры от нормативной потребности

https://synthesizer.livejournal.com/2040783.html

К концу августа 1617 года стало ясно, что шведам не видать Пскова, как своих ушей. Шведский фельдмаршал Гюлленельм писал Делагарди, что нужно срочно начинать переговоры с русскими о мире и такие переговоры начались в октябре. Двадцать седьмого февраля 1617 года они завершились подписанием Столбовского мирного договора. По второй статье договора шведы возвращали Москве Великий Новгород, Старую Руссу, Порхов, Ладогу и Гдов вместе с их областями, а также Сумерскую волость. Делагарди дал указание Гюлленельму, чтобы тот в течение двух недель без задержек сдал указанные города уполномоченным русского царя. По десятой статье договора шведы могли оставить себе все то, что они вывезли из наших городов до двадцатого ноября шестнадцатого года, а то, что не успели вывезти то... опоздали. И с конца ноября по середину марта шведы лихорадочно вывозили все, что могли. Порхов можно сказать отделался легким испугом – под чутким руководством Геннинга Грасса шведы украли только два колокола и две пушки. В мае семнадцатого года русский посол князь Данила Мезецкий, подписывавший Столбовский договор от России, писал шведам: «А ныне писали к нам, великим послам, ... из Порхова приказные люди, что после договору, ... из Порхова сослал воевода Геникрас в Свею в декабре месяце два колокола Михайловского погоста с полоном, вымуча на дворцовом крестьянине на Нестерке, да з города с стены два колокола, да в генваре месяце сослал в Свею ж две пушечки полковых». Через год, при ратификации договора в Стокгольме, русские послы снова напомнили шведам о порховских колоколах и пушках, но... и пушечки полковые с колоколами не нашлись, и осадка осталось столько… Кроме украденных колоколов и пушек из Порхова, русские послы предъявили список украденных колоколов и пушек из Новгорода, Старой Руссы и Ямгорода. Был в этом списке даже пивной котел, вывезенный шведами из Ладоги. Невозможно удержаться, чтобы не привести ответ графа Делагарди, записанный нашим подьячим: «… кленусь де вам, царского величества великим послом, в том во всем сам своею душею, чтоб деи мне душа своя в ад послать, что никак болши 14 колоколов, что моршалок прислал, никакого наряду и колоколов из Новгорода и из Ладоги, и из Порхова после договору не вываживано, в том де он дает клятву сам своею душею, и сыскивать де за ним король про то не пошлет». Что тут скажешь… только ««Поздравляю вас, гражданин соврамши!»

https://synthesizer.livejournal.com/2040462.html