Мы приехали в Ярославль вечером, сели в такси и направились к Василисе. Василиса жила далеко не в центре города, я бы даже сказала - несколько раз далеко не. Мы остановили свой выбор на ее квартире просто потому, что это был один из немногих вариантов, который не грозил подорвать наш запланированный бюджет. Со свойственной нам в некоторые вечера (обычно такие вечера включают горячую ванну, бокал вина и острое желание стремительно отправиться в любое путешествие) бодростью, мы решили: познаем быт простого ярославца, познакомимся с дворами и задворками, будем передвигаться на трамвае и вкусим радостей нового быта. И вот мы сидели в машине и ехали куда-то в заснеженной тьме. Потом мы оказались на улице в темном дворе, окруженном невысокими домами. Другие черты быта пока было трудно разглядеть, поскольку было довольно темно. Мы поднялись на пятый (последний) этаж, позвонили в дверь и увидели Василису.
Василисе сияла, на вид ей явно не было двадцати лет. "Заходите", - несколько смущенно сказала Василиса. Мы, тоже несколько смущенно, разулись и вошли. При первом взгляде на Василисину обитель стало ясно: Василиса студентка-филолог, она живет в этой квартире сама и жизнь ее явно полна приключений (и мечтами о том, чтобы их стало, как можно больше). В квартире были книги и конспекты, утомленный сосуществованием со многими поколениями людей диван, кухня (со следующим набором еды: белое вино, корица, имбирь и немного соли, это очень характерный для девушки-филолога набор еды, у меня в свое время в холодильнике были только шоколадки и французская горчица), множество цветных тюбиков с разными косметическими средствами, многочисленные изображения желтой подводной лодки и карта Америки, раскрашенная карандашами. На столе в кухне стояла почти допитая бутылка вина. Василиса явно готовилась к лучезарному вечеру. Она вызвала такси и сказала: "Отвезите меня куда-нибудь в центр!". И, пожелав нам приятного отдыха, стремительно унеслась. Первое, что я обнаружила через некоторое время после ее ухода, паспорт, который лежал на подоконнике. Выяснилось, что Василисе целых двадцать два года.
Когда мы проснулись утром, за окном сияло и пело. После сумрачного Питера и нежно-белой Костромы это было удивительно. Сияние снега и неба было сладким и прозрачным. Мы вышли в него, зажмурились и решили идти до центра пешком, чтобы по дороге познать быт. Быт оказался неплох: большие заснеженные дворы, собаки и их хозяева, трамваи и множество черных кричащих птиц. А потом мы оказались у церкви небольшой, белой, потрепанной, с остатками росписи. Около стояла веселая собака с заботливым хозяином, который, щурясь на солнце, ее вычесывал. Кирилл сказал, что это - церковь кладбища безымянных. Меня так заворожило название, что я даже забыла уточнить, правильно ли я понимаю, то, что имеется в виду. А потом мы дошли до церкви Николы Мокрого, и я на некоторое время вросла в землю.
Дело не в моей особенной чувствительности к прекрасному (скорее в том, что я не слишком образована, что служит неиссякаемым источником счастья, каждый раз встречаешься с прекрасным, о котором разве что смутно подозревал): просто я никогда такого раньше не видела. То есть видела, но считала, что это - плод мечты и воображения русских художников эпохи модерна. Церковь была ярко-красно-кирпичная, многоглавая, с зелеными барабанами, вся украшенная изразцами с цветами, узорами, птицами и гроздьями. Она была похожа на леденец: сладкий, острый, прозрачный, на тот самый петушок на палочке, который пятилетней мне купили каким-то прохладным летом в парке. С каждым взглядом церковь становилась прозрачнее и прекраснее, она переливалась и светилась – пронзительно и разноцветно. Сквозь нее просвечивал мир, становясь таким же сладким и прозрачно-цветным. С большим трудом (и не без помощи Кирилла) я оторвалась от нее.
Как раз в тот момент, когда Кирилл объявил, что (с учетом того, что мы не завтракали) определенно пора обедать. Одна из немногих вещей, которые мне действительно удаются, это выбирать спутников. В то время как я впадаю в ступор, Кирилл увлеченно ориентируется на местности и прислушивается к разговорам, почерпывая из них кучу полезного. Сейчас он решительно тащил меня в каком-то направлении. Потому что услышал разговор двух пожилых дам, одна из которых говорила, что "церковь Богоявления, это, конечно, церковь Богоявления, но вы просто обязаны посетить "Подбелку" - это лучшие пельмени в городе!". Слово "пельмени" действует на Кирилла магическим образом: практически нет преград, которые он не мог бы преодолеть ради встречи с непознанными пельменями. Дама знала, о чем говорила, "Подбелка" оказалась очень милым заведением, с огромным количеством пельменей и местных жителей.
После пельменей воспринимать прекрасное было трудно, но мы решили, что справимся. Поэтому направились в Спасо-Преображенский монастырь, чтобы посмотреть иконы. Вот там-то со мной и случился очередной приступ ликования. Пожалуй, начну с главного: теперь у меня есть любимый тип иконы. Он называется "Хвалите господа с небес". На таких иконах изображена Нарния. Множество самых разных существ густо заполняют все пространство, а сверху изображен небольшой бог. Среди существ встречаются люди, ангелы, пророки, кони, русалки, грифоны, драконы, птицы, какие-то милые червяки, львы, ягнята и еще множество неопознанных сущностей. Некоторые из них (в частности, русалки и грифоны) обнимаются, некоторые просто держатся за руки. Все это в самых неожиданных местах окаймлено самой неожиданной растительностью. У такой иконы можно провести много приятных и познавательных часов (тем более, что в музее очень хорошие экспликации, не то что мне так уж нужна экспликация, но с другой стороны, когда приходишь в Эрмитаж на выставку японского искусства эпохи Мейдзи, а около прекрасной чашки неведомого назначения на аккуратной табличке русскими буквами написано что-то вроде "бисе бусямк унамо", невольно испытываешь интерес, что бы это могло значить).
Остальные иконы тоже были прекрасны. Наконец-то я пусть не поняла, но почувствовала, что отличает ярославскую школу иконописи. На иконах всегда очень много текста (если уж святые, люди, пророки или праотцы держат в руках свиток, то он будет густо заполнен буквами) и очень часто изображены какие-то прекрасные в своей абстрактности понятия (кажется, эти ребята могли бы делать серию "Хайдеггер в комиксах"), а композиция сильно напоминает мангу (так что, думаю, эта школа иконописи имеет неслабый шанс понравиться подросткам). Выйдя из музея (и готовые славить господа прогулкой, портвейном и всем, чем он пожелает), мы решили посетить то место, без посещения которого очень трудно оценить какое бы то ни было городское пространство в полной мере, а именно туалет. Должна со всей ответственностью заявить следующее: никогда еще я не была в туалете, украшенном выставкой фотографий. Фотографии рукомойников и чашек так увлекли меня, что Кириллу пришлось позвонить мне и осведомиться, все ли в порядке. Теперь мы были готовы отправиться на набережную и залюбоваться рекой, пейзажем и местным населением.
На набережной было хорошо и все (несмотря на ветер и февраль) славило господа (с небес, земли, воды и льда): матери с колясками, плотные стайки подростков, галдящие птицы, туристы, приехавшие на Масленицу, начинающий ледоход. Мы прошли мимо четырех церквей (похожих друг на друга и милых: пятиглавие, зимний пристрой, шатровая колокольня), а потом просто углубились в улицы (обнаружили еще одну церковь, так тесно обстроенную домами, что ее видно, только если зайти во двор, крепкую спортивную каменную девушку в углублении сталинки, ворон, которые азартно делили какую-то еду). В конце концов, мы оказались на центральной площади с каланчой в стиле модерн, памятником Ленину с огромной кепкой (размером, примерно, с шапку Гугуцэ) и домом, которые как-то снился мне во сне. В доме не было ничего особенного прекрасного: советская постройка, но с прозрачными галереями. Пока я как-то пыталась осмыслить этот факт, Кирилл констатировал: "Ого, мы наткнулись на главную площадь".
Поскольку умозаключения Кирилла - всегда предмет моего живого любопытства, то я отвлеклась от дома и спросила, как он пришел к этому выводу. "Очень просто, - сказал Кирилл (в этот момент я стала слушать особенно внимательно, поскольку, когда Кирилл говорит "очень просто", то это значит, что речь пойдет о таком пути, который мне не просто неведом, но которого в моем мире, возможно, вообще не существует), - смотри, вот мало приличный памятник какому-то мужчине в очень узких штанах, вот очередное здание бессмысленного, потому что похожего на все такие здания, театра. Совпадение этих двух признаков может значить только одно: памятник - Федору Волкову, архитектурная бессмыслица на углу - театр, их соположение - центральная площадь". Я с уважением посмотрела на Кирилла и попросила еще один маленький глоток вина, тем более начинался снег, который сделал все серовато-расплывчатым, и мне хотелось увидеть что-нибудь яркое. Вино вполне подходило.
Мы продолжили хаотичную прогулку, а снег усиливался, свет становился густо-синим и сумеречным. Город казался наброском самого себя, мерцающим сквозь сине-белые отблески. Где-то недалеко играла музыка, и женские голоса пели что-то протяжно прекрасное. Поскольку мы хотели окунуться в жизнь простого ярославца, то народные гулянья, посвященные Масленице, нас не отпугнули. Мы решительно отправились на звук. На сцене, просвечивая сквозь метель, пели девушки, вокруг сцены приплясывали самые разные люди: старушки в огромных платках, юноши в очках, девушки с развевающимися волосами, дети на плечах всевозможных родственников. Людей было немного, но те, что были, веселились по-настоящему, и это было по-настоящему прекрасно. Мы тоже немного поплясали под снегом. А потом вместо девушек на сцене появилась очень красивая женщина и стала петь что-то грузинское. Она была в платье с открытыми рукавами, свет мерцал на ее руках и высвечивал снежинки, которые падали на волосы. Ее песня сплетала снег, сумерки и людей в единое. И это единое было окончательно и бесповоротно хорошо: снег и старушенька, которая плясала с каким-то мальчиком в очках, смеющиеся дети, немного смущенные взрослые, зима, которая скоро-скоро кончится, город, про который мы не знали еще вчера.
На следующий день мы пошли в заречье. Мне всегда казалось, что в каждом городе должна быть река. Не то, что города, в которых реки нет, не настоящие. Может и настоящие, но другие. Река делит город на две части, и - не говоря о самой реке, чтобы не увлечься - нужно сказать, что эти части всегда отличаются друг от друга. В заречье или замостье всегда таится иное: иные собаки и дворы, голоса и звуки, птицы и облака, улицы и деревья, заводы и пустыри. Заречье всегда дебри. В общем, в заречье необходимо попасть как в изнанку и в тень. Вторая часть путешествия всегда должна быть там, если ты действительно в путешествии (в этом смысле время неважно, путешествие может длиться как год, так и день).
Поскольку заречье, как правило, лабиринт, совершенно все равно с чего начинать. Можно руководствоваться чем угодно. На этот раз мы решили руководствоваться деньгами. Деньги довольно интересная шутка, потому что на них есть картинки. Картинки могут быть самые разные и самые неожиданные: Нильс с дикими гусями, неведомые люди (обычно в возрасте), птицы и цветы, краски и скрипки, животные и ткани, здания и храмы. На этот раз нашим ориентиром стал храм. Мы пришли туда утром, храм был окружен заводами, рекой, капелью и птицами. Храм был хорош и совсем не похож на свое изображение, прежде всего потому, что был не синий, а красный, и еще потому, что был весь окутан птичьими голосами и окружен заводами. Он был закрыт, поэтому мы довольно долго бродили вокруг и трогали разноцветные изразцы, а потом, когда солнце стало совсем весенним, просто пошли. Мимо церквей (в одной была беременная трехцветная кошка, в другой - кормушка для птиц из кокосового ореха) по каким-то улицам к реке. По дороге мы встретили дивное существо.
Вообще-то это была собака, но кроме того, это было воплощение безоблачного счастья. На всякий случай опишу его, чтобы не забыть. Безоблачное счастье выглядит следующим образом: во-первых, это дворняжка. Во-вторых, много поколений ее предков выживали не потому, что они прекрасны, а потому что умны, жизнелюбивы и пронырливы. Поэтому безоблачное счастье лохматое, крепколапое и приземистое. Бежит оно кривовато, а поскольку оно слегка косолапо, то делает это как-то боком. При этом морда безоблачного счастья упоительно сияет и улыбается всем - от мохнатых бровей до высунутого языка. Счастье кособоконько проскакало мимо нас, и мы продолжили путь. Поскольку встреча с счастьем настроила нас на счастливый лад, то мы стали вспоминать всех похожих на него, недавно встреченных в Ярославле, существ: Илью-пророка, которого ворон кормил ватрушками, острокрыло-цветных ангелов, змею с грустными глазами у престола.
Мы перешли реку по льду, выбрались на другом берегу и как-то попали на ярмарку. Там мы приобрели необходимые вещи (необходимые вещи это такие, про которые ты минуту назад вообще не думал, но когда увидел, тут же понял, что именно они то, чего тебе не хватало, на этот раз необходимыми стали бронзовый колокольчик и медовуха). Когда стало темнеть, мы оказались на пешеходной улице, там Кирилл обнаружил Еву в образе медведицы или медведицу в образе Евы. (Может, это, конечно, был кто-то другой, но с другой стороны, что может означать медведица с яблоком в руке?). На фоне спускающихся сумерек и закатного неба яблоко в ее руке сияло. Некоторые люди останавливались и гладили его. Мы возвращались домой на трамвае (там продавали очень красивые билеты: серебристо-синие, с изображением ротонды), в котором половина пассажиров знала друг друга. Они здоровались и разговаривали. Мальчик-подросток, утешая какую-то женщину, сказал ей: "Ну, все же будет хорошо. Не морщинься!". Я подумала, что это - хорошее слово и его непременно нужно запомнить.
https://mjum.livejournal.com/34426.html
