"Обращает на себя внимание тот факт, что рассказы о «читательской инициации» относительно «Властелина колец» функционируют, по моим наблюдениям, в субкультурном сообществе и в качестве самостоятельных текстов, которые бытуют сами по себе, вне зависимости от провоцирующей их ситуации опроса. Эти рассказы представляют собой устойчивый автобиографический нарратив, где, как правило, рассматриваются такие составляющие личного «автобиографического мифа» как события и совпадения, определившие судьбу. Большинство представленных текстов отличается высоким уровнем рефлексии и исповедальности, зачастую они имеют сюжетное построение с четко выраженной завязкой, развязкой и кульминацией. Повторенный – проговоренный или записанный – несколько раз рассказ, превращается в каноническую историю и начинает функционировать уже в данном качестве.
Накануне выхода в свет первого тома и сам автор испытывает глубокое волнение, оценивая свой труд как «грандиозную катастрофу»: «Мое детище вырвалось из под контроля, я породил монстра: невероятно длинный, сложный, довольно горький и крайне пугающий роман, совершенно непригодный для детей (если, вообще, пригодный для кого-нибудь)»
«Мы стали немедленно спорить о том, что это такое: чистая схватка Добра и Зла, чрезвычайно любезная подростковому сознанию <…> или же это поразительная по своей силе <…>, проповедь предания себя воле Божией и Промыслу. <…> Передать не могу, какого накала достигали эти страсти», – вспоминает Н. Трауберг. Возобладала первая точка зрения, которой придерживались В. Муравьев и А. Кистяковский, и это во многом определило концепцию первого перевода, в результате которого роман самым очевидным образом переходил в разряд «подростковой литературы».
Характерной чертой этого периода являются поиски первоисточника, и попытки самостоятельно перевести продолжение, о чем подробно вспоминает автор Live Journal блога а_str: «Я, движимый жаждой знать, что было дальше, позвонил в Публичку и спросил, переводились ли на русский язык вторая и третья части331. Нет, не переводились, но
библиотека располагает экземпляром на английском. <…> Я отправился в юношеские читальные залы… и очень скоро мне… пришла третья книга, „Возвращение короля“. Поэтому первое слово по-английски, которое я выучил, было mountains. В предисловии излагалось краткое содержание первой и второй книг, но это предисловие я переводил две недели, причем первые два часа просидел над определенным артиклем…». Но незнание английского языка не останавливает автора воспоминаний: «Я уже прилично ориентируюсь в языке, дело идет к середине второй книги, я уже знаю, что Гандальв выжил, вот как! …Перевод Кистяковского оказался неточен, с огромными лакунами, сильно славянизирован. Буду переводить сам, решил я. И взялся переводить. Вместо школы, понятное дело»332 (А. Ш., м., 1970, СПб.; Венеция).
Можно вывести приблизительную сюжетно-смысловую схему этой группы нарративов: «Прочитал/прочитала книжку» (случайно, с подачи друзей/родителей/учителей/ библиотекарей – понравилось («снесло башню», «снесло крышу», «размазало по стенке», «мозг погиб», «взрыв мозга», «взрыв сознания» и т. д.) – познакомился/познакомилась с толкинистами – поехал/поехала на ролевые игры («и началось…», «и понеслось…», «и все изменилось», «и покатилась по наклонной…», «и вот так дошел до жизни такой…» и т. д.), где последние формулы, характеризующие включенность респондента в толкнистскую/ролевую субкультуру, выражают одновременно и самоиронию, и очевидное восхищение собой, а также силой захватившего их увлечения.
К концу 1990-х гг. «Властелин колец» становится своего рода «сommon place» неформальной культуры, превращается в своеобразный «неформальный кич»: над книгой и толкинистами иронизируют и подсмеиваются, но не знать этого романа и – что еще важнее – проявлять неосведомленность в рамках «предметного поля» толкинизма – означает
демонстрировать свою отсталость и непросвещенность
Попав в школьную программу, роман Толкина неизбежно должен был разделить судьбу многих литературных произведений, вызывающих читательский негативизм, именно потому, что их «задано читать»: «Для меня эти две самые страшные книжки – „Властелин колец“ и „Война и мир“.
Интервью с самым младшим участником опроса – шестиклассником, на момент проведения исследования, свидетельствует о том, что «Властелин колец», по выражению Толкина, снова «отправлен в детскую». Мой информант говорит о романе и фильме, как о предметах ему хорошо знакомых и уверенно освоенных средой младших подростков, причем, по
ходу беседы, импровизирует, указывая на непосредственное функционирование «Властелина колец» в кругу его сверстников: «Я читал после того, как фильм посмотрел. Читать было захватывающе и интересно. В конце – грустновато: все исчезают, уплывают – отстой какой! Ну да, Сэмчик остается, а Фродо-то… тю-тю! <…> Что касается фильма, я
больше склоняюсь к книге. В фильме все орут безбашенно: „На нас нападают! На нас нападают!“. А в книге благоразумно объясняют: „На нас нападают“. Кто нападает, как нападает, и зачем – и все понятно. <…> А в классе все давно читали. Ой, вот сегодня случай был, как раз по „Властелину колец“. Одна девочка сказала: „Отстой этот ваш «Властелин колец»!“. Все так возмутились! И как дали ей! Нет, девочек, конечно, не обижают, мы ее не обижали, просто возмутились, и как дали все вместе!» (Ю. Л., м., 1995, СПб.).
Став «культовой книгой», бестселлером, лидером кинопроката, книжкой из школьной программы, роман начинает свою причудливую жизнь в пространстве массовой культуры, где с ним происходят различные трансформации – контаминируются сюжеты разных произведений, смешиваются автор и герои, авторство приписывается другим популярным писателям и пр. Многие участники опроса – представители младшего поколения – не читали «Властелина колец», но, тем не менее, могут сообщить те или иные сведения об авторе, книге и ее «культурной роли»: «Ее только ругают. Говорят, что она бессодержательная, плохо написанная, что там нет логических связей… Эта книга сыграла огромную роль для американской культуры. В Америке в двухтысячных годах все просто помешались. Наступило массовое увлечение фантастической литературой, фэнтези…Эта мода, во многом, порождена „Властелином колец“» (Е. Б., ж., 1985, СПб.). «„Гарри Поттер“ – это же продолжение „Властелина колец“… (И. С. – а кто автор?). Не знаю автора… не знаю… Роулинг? Нет… Вертится в голове „Роальд Даль“, но это не он, точно…» (Е. Р., ж., 1984, СПб.).
Растиражированный массовой культурой «Толкин»342 (понимаемый здесь, как единство «автор–книга–субкультура»), похоже, действительно «носится в воздухе» становясь ее неотъемлемым элементом: «То, что книгу так разрекламировали… я тоже к этому настороженно отношусь. Я восприняла ее как массовую литературу, грубо говоря. Поняла,
что это не научная фантастика и решила не тратить время. <…> Книга большого объема, в ней четыре части. Там идет борьба Добра со Злом, тролли, хоббиты, гоблины. Зачем-то они куда-то потопали, там что-то такое надо было достать… По-моему меч….<…> Знакома, главным образом, по КВНовским инсценировкам, где они пародируют… ну, все такое известное. Знаю, что ролевые игры проводятся в этом русле. <…> „Гарри Поттер“ – загон для подростков. А Толкин – для тех, кому под сорок. „Поздно быть иным, когда тебе за сорок“ – чтото такое в „Пять углов“ писали <…> О каком-то дяденьке… мужчине, который куда-то… на какую-то вечеринку пришел в костюме орка или тролля… Я не помню, только этот заголовок в память врезался – „Поздно быть иным…“. В библиотеке (детской), где я работаю, эти книги сейчас343 не очень популярны. „Гарри Поттера“ куда чаще спрашивают…» (М. Г., ж., 1984, СПб.).
То, что сообщают мои информанты, свидетельствует не об их «непросвещенности», а, прежде всего, о том, что с романом «Властелин колец» происходит то же, что и с другими произведениями, которые мы называем хрестоматийными. Даже в результате случайной выборки, ни один из опрошенных респондентов не обнаружил полную неосведомленность – каждый что-то слышал об этой книге и ее авторе, но вот сведения эти уже весьма приблизительны и баснословны. В том, что почтенный профессор Толкин стремительно меняет имена, становясь «Говардом», «Робертом», «Роальдом», «Роландом» и даже почему-то «Хьюзом», а также превращается в хоббита и писательницу Джоан Роулинг, есть чтото напоминающее историю про Пушкина, который, как известно, «сам яблочный, а зад у него сахарный». Не сопоставляя эти имена, рискну предположить, что и роману Толкина на российской почве теперь уготована жизнь хрестоматийного произведения известного самому широкому читателю, но понаслышке: по фильмам, рассказам, школьным урокам, телевизионным передачам, анекдотам из жизни персонажей и автора (где они вполне могут меняться местами), рекламным роликам, игрушкам, сувенирам, картинкам на товарных упаковках и пр., и, в то же время, такого, каждая буква которого тщательно изучена специалистами и прокомментирована. В случае с «Властелином колец» есть еще и третья составляющая – субкультура толкинистов. Сложно предположить, как долго просуществует еще это явление, и какими путями оно будет развиваться – сохранится ли в уже существующем виде, откроет ли для себя какие-то новые горизонты деятельности, или будет без следа ассимилировано другими течениями, и отойдет в область истории, – но пока эта субкультура является жизнеспособной, роман Толкина будет продолжать вести свою странную жизнь – жизнь «главной книги» для сообщества читателей, объединившихся вокруг нее.
http://pushkinskijdom.ru/wp-content/uploads/2020/09/i-vela-ya-zhizn-tsivilnuyu-kak-vdrug-istoriya-prochteniya-romana-dzh-r-r-tolkina-vlastelin-kolets-v-rossii-1970-2000-e-gg.pdf https://pechkin.livejournal.com/1389569.html?mode=reply#add_comment https://ivanov-p.livejournal.com/264190.html
