Правила потребления академической музыки, как они сложились, буквально выглядят, будто их сочинял де Сад, настолько же репрессивные, настолько же самодовлеющие. Младенцы колбасятся под Бетховена, потому что ритм; непонятно, как под те же симфонии следует сидеть не шелохнувшись в стерильной тишине. Церемониал, у которого почетная подчиненная роль - переключать восприятие, служить опыту, - тут по сути умерщвляет опыт, не дает ему полностью свершиться. Присутствуй при музыке, будь олицетворенным уважением к музыке, будь памятником этого уважения. Такая специфически средневековая спиритуальность - культ прекрасной дамы без личного контакта.
Это, понятно, оборотная сторона представления о "высоком" искусстве; музыке наиболее не повезло как наиболее неочевидной; но придыхание у смотрительниц музеев и учителей литературы - оттуда же, отражает то же предельное противопоставление и разъединение потусторонней прекрасности и бренного мира. И вот тут забавно, что адепты такого абсолютного развоплощения искусства обыкновенно верят заодно в его облагораживающую/воспитательную функцию. А между тем, если допустить, что искусство правда воспитывает, понятно, что для этого оно должно связываться в голове у человека с его реальной жизнью. От этого объекта - музыки, картины, книги - должен быть мостик ко мне. Если Шекспир не рассказывает мне про сапоги, у нас нет точек соприкосновения. Если все художники - мифические сферические существа, которые живут в мире идеалов, не какают и не ругаются, то у этого мира идеалов не может быть импликаций для моего поведения в здешнем мире. Если это какая-то потусторонняя музыка, которую нельзя воспринять телом, что мне до ее структуры?
Вместо финала, во имя утопических времен, когда в консерватории будет танцпартер, а Пушкин будет без отточий, поставлю хорошую песню.
https://dankey-hazy.livejournal.com/207109.html