Одно из самых волшебных детских воспоминаний — чёрная лыжная мазь. Даже стрёмная с виду штука может иметь отношение к волшебству.
Дед говорит: чёрную бери, — и это значит, что сейчас я выйду туда, куда ни один нормальный человек добровольно не пойдёт и даже собаку не выгонит. Где нос и пальцы исчезнут за полчаса — ибо перестанут быть даны в ощущениях. В хрустальное царство, в застывший освещённый мир, голубой и оранжевый, зелёный и звёздный в сумерках; где всё равно будет тёмный незамерзающий ручей под железнодорожным мостом и мягкие иглы инея повсюду. Инеем обрастает шарф, где дышишь, потом ресницы, и неудобно моргать. Потом жутковато кажется, что замерзают сами глаза. И вспоминаешь замёрзшими глазами по «Юному натуралисту»: сосульки, наледь, торосы, наст, фирн.
Восемнадцать лет назад я увела знакомого Митю гулять на заброшенную пристань — за шесть километров пешком, в самые холода, с бледным солнцем в замёрзшем небе.
А двадцать и больше лет назад — ходила тайком к железной дороге, чтобы смотреть, как пролетает огромный и невесомый поезд, весь в белом дыму и светящейся пыли.
Это сродни любопытству к безвоздушным пространствам и большим глубинам, к местам, где человек не сумел бы жить, — только любопытство уже любовь.
Я много читала раньше, чем имело смысл читать ребёнку, и «сёстры тяжесть и нежность» — было о еловых лапах в большие снега.
И не любила никогда почему-то ни единой книги о полярниках, покорении Арктики и всём таком.
Чем белее и ледянее снаружи, тем ярче старое домашнее золото, тем меньше и круглее сам тёплый дом — как мандарин, как ёлочный шар, как отражение настольной лампы в полированной деревянной глубине.
Я хочу жить в купальне с мышами-невидимками, вот что.

http://users.livejournal.com/-raido/483568.html