Maximeliane_Rufus все записи автора Название: «Ночи без сна»
Автор: Sweet Sacrifice
Персонажи: Билл, Том, Дэн, Сид, Тилль, Роксана, Марк, Анжелика, Клара и т.д.
Рейтинг: NC-17
Жанр: AU, Hard-Psy, Philosophy, Cruelty, Drama, Lemon, OOC
Категория: Slash, Het, RPS,
Размер: Миди
Статус: Закончен
Саммари: Саморазрушение.
От Автора: Идея грызла автора с середины прошлого лета. Автор не смог написать её должным образом, оттого пишет сейчас. Манера повествования совершено циничная и не похожа на автора. Прежде чем углубляться дальше, хорошо подумайте.
От Автора 2: автор пьяный.
Посвящение: pure_sin — потому что иначе нельзя. Потому что знаю, ты меня здесь увидишь и поймёшь лучше всех.
Предупреждения: Гомосексуальные постельные сцены в большом количестве и порой жестокие, мат.
Саундтрек: На каждый день буду писать трек.
Welcome: Конструктивная критика и комментарии;
Дисклаймер: Денег от написания как не было, так и не будет.

Ночь шестая
The American Dollar — Circuits

У меня болят глаза. Они просто выкатываются наружу. И щиплют. Хочу быть слепым, с пустыми глазницами, чтобы можно было сыпать в них песок. Я знаю, что именно в этот момент я похож на сумасшедшего: полурасстёгнутая рубашка и такие же джинсы грязные от крови, которую я только что пускал из кончиков пальцев правой руки — именно ею я и ударил Тома. Нужно срочно разорвать это. Нужно! Чёрт, а не шататься из стороны в сторону. Сегодня я взял на работе отпуск, точнее мой босс настоял на этом. Уж больно мой вид показался ему уставшим. О, знал бы только он, чего мне хочется, тогда меня бы уже вытаскивали из катафалка вперёд ногами.

На протяжении пяти дней я чувствовал столько всего, а сейчас… сейчас внутри точно выросла вакуумная подушка. Она не даёт дышать. Не даёт спать. Не даёт есть мои любимые апельсины. И не спустишь её иглой или пулей, только если в сердце, но его я уже давно сжёг своей ненавистью.
На улице идёт дождь. Впервые в жизни я ему рад. Он шумит, капает, смеётся, а я как старый высохший пень не могу сдвинуться с места, чтобы посмотреть в его глаза, полные прозрачной грусти. Я знаю, что они такие, и, наверное, стоит всё-таки сделать усилие. Поднимаюсь на ноги и, содрав с себя испорченную рубашку, подхожу к окну-панораме. Рывком открываю его и тут же получаю порыв ветра по всему телу. Крупные капли хлещут по лицу, сорванные с деревьев листья прилипают к вскинутым в небо рукам.

Это не я.

Это не по моим щекам сейчас текут слёзы.

Наши слёзы.

Это не мои руки чувствуют лёгкость.

Я хочу летать. Прямо сейчас. Но… Вуайерист, открой эту чёртову входную дверь, а? Всё равно ничего не делаешь. Тебе трудно? Б*ядь.
Кнопку звонка кто-то настойчиво вдавливает, кажется, и не думая убирать с неё палец. Не спрашивая, кто же этот придурок (время половина первого ночи), открываю дверь и замираю, будто меня долбануло как минимум двести двадцать вольт. Это Том. Мокрый и запыхавшийся. Смотрит мне в глаза, а в них столько необъяснимых чувств. Я понимаю, что сжал кулаки слишком сильно и от раны снова выступает кровь, капая на бетонный пол подъезда. Он замечает это. Вижу, как ходят ходуном желваки на его лице. Делаю шаг назад и силой захлопываю дверь, упираясь в неё лбом. Какого х*я он пришёл? Теперь я хочу вакуумную подушку обратно, но она взорвалась вмиг, разлетаясь ошмётками внутри.

«Билл…», — тихо зовёт он, а я чувствую, что от этого шёпота хочется прямо сейчас пойти и удавиться.

«Пожалуйста, открой…», — не-надо-не-надо-не-надо-не-надо.

«Прости меня…», — ударяюсь лбом со всей силы, надеясь расшибить его.

«Билл…».

Поворачиваю дверную ручку и открываю. Поджимаю пальцы на ногах — я чувствую, как они замёрзли. Удивительно. Иду в зал, оставляя дверь открытой, и Том, повернув ключ, тихо следует за мной, наступая на капли крови, осколки бутылок, рамок для фотографий, разорванную одежду. И, знаешь, мой дорогой друг, мне сейчас как никогда в своей жизни стыдно. Потому что, демонстрируя эту раздолбанную квартиру, я обнажаю свою слабость, всеми нервами наружу, всеми криками в пустоту. Я прекрасно знаю, какие сейчас у Него глаза: широко распахнутые, сладко-грустные, блестящие. Мои давно высохли или…?
Стою на всё том же промокшем балконе. Хорошо, что я отказался его застеклить, так бы ни за что не ловил сейчас дождь голым телом и лохматой макушкой. Впиваюсь ладонями в перила, чуть наклоняясь вперёд — волосы свисают мокрой тряпкой. Ладонь невообразимо саднит — я снова чувствую боль. Температура тела заметно повышается, когда за моей спиной оказывается Том. Такое ощущение, словно по телу проводят перьями, и хочется дёрнуться от щекотки. Не буду. Тепло всё ближе и ближе, а мне страшно до онемения. Том кладёт свои ладони по бокам от моих и прижимается грудью к спине. Шумно вдыхает воздух, уткнувшись носом в мой затылок — что есть мочи закусываю губу, пуская кровь. Что-то слишком много её стало в моей худощаво-гнилой жизни.

«Я такой ублюдок…», — шепчет Он мне в затылок.

«Я грёбаный пид*рас…», — целует кожу.

«Прости меня…», — зажмуриваю глаза до белых пятен на веках.

У тебя когда-нибудь было такое: хочешь сказать уйму всего, а ощущение, будто говорить разучился? Я сейчас именно в такой ситуации. А ещё не могу избавиться от страха. Мне кажется, что обернись я сейчас, и Том исчезнет. А я так этого не хочу.

Поднимается ладонями по моим рукам и останавливает их на плечах, чтобы развернуть меня к себе лицом. Я никогда не думал, что глаза могут быть такими глубокими. Его ресницы, склеившиеся от дождя, непрерывно смаргивают капли, и это действие кажется мне настолько прекрасным, что хочется растянуть этот момент до бесконечности. Поднимаю вверх правую руку и чувствую, как на окровавленную ладонь падает вода. Том, помедлив немного, берёт её в свою — широкую — и целует раны. Если бы я не встречал этого человека раньше, то мог бы сказать, что он — романтик. Только вот я не верю этому всему. С чего вдруг такие внезапные перемены? Почему он пришёл? Зачем мёрзнет со мной под дождём? В голове столько вопросов, но онемевшие от холода губы не дают мне произнести и слова. Зубы уже стучат, но я так не хочу уходить с балкона.

Я вижу, сколько неуверенности в его взгляде, но решимости обнять меня и прижать к себе в Томе всё-таки хватает. Ты когда-нибудь обнимал солнечные лучи, мой любимый друг? Нет? А я сейчас это и делаю. Они не горячие, совсем нет, они просто — мои, главное, чтобы не улетели сквозь пальцы, ведь я так их люблю.

Ты только молчи сейчас, хорошо? Иначе моё солнце погаснет.

Ночь седьмая
Stellamara — Prituri Se Planinata (Nit Grit Remix)

Мне непривычно видеть себя в чьих-то глазах. Настолько правдиво, что хочется зажмуриться. Том слишком крепко сжимает мою ладонь и смотрит в глаза. Чай клубится паром в разноцветных кружках, и мне кажется, что эта дымка застилает всё вокруг. С прошлой ночи Том никуда не уходил. С прошлой ночи Том следует за мной по пятам, как тень. Он попытался убраться в моей квартире, а я потянул его за собой, в грязно-серую кровать, и поцеловал. Он не стал возражать.

Том молчит. Я молчу. Интересно, скорость его боли такая же сильная, как и моя? Она также прожигает в венах дыры, и они плавятся точно пластмасса? Я не разговариваю с ним. Вообще. Похоже, его это ничуть не напрягает. Втягиваю ноздрями его запах, а он пропитан страхом, склизкой виной, зыбкой растерянностью. Хочу оттолкнуть Тома или слизать все эти чувства с его тела. Мне кажется, что он считает меня фарфоровым или стеклянным, будто прикоснись он ко мне, и я рассыплюсь на куски. А мне бы очень этого хотелось. Знаешь, мой дорогой вуайерист, я тысячу раз видел, как разбиваются люди, и больше всего в этой грёбаной жизни я хочу стать одним из них. Им было больно один раз, а я тяну это лезвие херову тучу времени. Это надоедает. Всякая боль надоедает. А мне тем более.

Сегодня днём Том меня кормил. Принёс кучу пакетов непонятно с чем, а я проглотил кусок пиццы и меня вывернуло. Я попытался ещё раз — тот же эффект. И, самое главное, мне больше не страшно.
Он постоянно пытается коснуться меня, но тут же одёргивает руку будто я болен проказой, хотя, наверное, доля правды в этом есть. Я — бледная трепонема. Я — зараза. И это просто отлично.

Я никак не могу привыкнуть к тому, что в затылок мне кто-то дышит. Теплом дышит, а не хриплым «Я хочу тебя, детка». За*бали меня эти слова. Вспоминая их, сразу хочется пойти и отрезать к чёртовой матери эти сладкие языки вместе с членами их обладателей.

Я забыл тебе сказать, что я кристально трезв, и это раздражает. Том выкинул всё моё лекарство в виде трех бутылок Jack Daniels, одного чёрного абсента и двух бутылок настоящей русской водки. Кстати, именно она мне понравилась больше всего. Никакого пафоса, просто пьёшь, и мозг тухнет, как сгоревшая лампочка. Вынь мой мозг, а? Ну я тебя очень прошу, друг, сделай хоть раз за всю нашу идиотскую беседу что-нибудь действительно стоящее. Я прямо мечтаю увидеть этот высохший орган с растёкшимся серым веществом, сморщенный, как скорлупа грецкого ореха. Я бы раздавил его голой ступнёй и сдох. Нельзя, да? Тьфу, никакой от тебя пользы.

Том засыпает, а я даже и не пытаюсь аккуратно встать с постели, чтобы пойти и закурить на грязном полу. С какой стати я должен беречь его сон? Я уже и забыл, что такое забытье в стране Морфея, и глаза уже не закатываются в нужном направлении. Мне становится больно, как только веки закрываются. Я хочу зашить их чёрными нитками и сидеть тут до посинения. Ты спросишь, почему я не пью снотворное? Потому что оно полетело в мусорное ведро вместе с другими «лекарствами». Том оказался оху*нно заботливым и лишил меня последней надежды на сон.
Хриплый, будто усталый, щелчок зажигалки — новая порция жидкого, как сметана или, скорее даже, ртуть, дыма пропущена в лёгкие. Никогда не понимал, какого хера Минздрав предупреждает нас о вреде курения, выводя огромные буквы на пачках сигарет. Какой в этом смысл? Один чёрт мы все умрём, и не думаю, что какой-то там кружок фанатичных докторов способен спасти жизнь человека. Если мне, например, суждено умереть в пятьдесят лет от сердечного приступа, то я умру именно от него, а не от толщины никотинового слоя на лёгких.

Перевожу взгляд на спящего Тома. Грудная клетка вздымается ровно, как волны, кожа светится в лунном свете, а я бы взял сейчас нож и вырезал на ней улыбающийся смайлик. И слюна от зубов потекла бы на живот, теряясь в кромке джинсов и трусов. Том бы зашипел от боли, а я бы улыбнулся, точно так же как и рожица на его груди.

Тебя когда-нибудь тошнило от идеальной красоты, мой дорогой вуайерист? Со мной это происходит прямо сейчас. Тени от ресниц на щеках Тома слишком прекрасны, что хочется стереть их ластиком или закрасить белым цветом, рот немного приоткрыт, но у меня нет никакого желания целовать его. Я бы с удовольствием подарил поцелуй темноте, припал своими потрескавшимися губами к её рукам, шее, глазам и целовал до бесконечности. А вокруг бы стояла стена дождей, она бы закрыла нас от всего мира. Это счастье, но как жаль, что тьму нельзя почувствовать телом, это её наделили таким даром, а мне приходится лишь разбавлять её сизым дымом сигарет.

Мой невидимый друг, подари мне подарок, не по какому-то особому случаю, а просто так, потому что я такое ничтожество. Знаешь, что бы я хотел? Огромную коробку с алым бантом, завязанным небрежно, без крепких узлов. Я бы открыл её и увидел мрак, его бледно-серую улыбку, протянул бы руки, и он меня обнял, как самое любимое существо во всей вселенной. Я хочу такой подарок, но ты этого не сделаешь, потому что слаб, как и я.

Ночь восьмая
Placebo — My Sweet Prince

Бл*дь, чего же так холодно, а? У меня, кажется, всё онемело, и член скоро отвалится замерзшей сосиской. Ах, ну да, мне ведь тупо лень закрыть окно и лечь под грязное одеяло. Том сейчас исправно трудится на работе, а я, как самый долбанутый идиот, лежу на полу и представляю себя печенькой. Они вкусные, да, только вот я не хочу быть с этой банально-сладкой начинкой, хочется с жижей какой-нибудь, болотной слизью или кусками ногтей. И не надо сейчас воротить нос, мой полупрозрачный друг, я знаю, что это не вкусно и без тебя, зато правдиво.

Нет, это всё-таки не лень. Я ничем не могу подвинуть вообще. Даже кончики пальцев не шевелятся. А я не боюсь. Притворяться бревном очень весело. А еще у меня какого-то хера болит низ живота, точно я девка-девственница во время критических дней. Ой, б*я, я был бы совершенно двинутой женщиной. В этом я почему-то уверен. Хотя… многие люди называли меня чересчур женственным. А мне по-барабану всё. Я хочу согнуть мизинец и отлить, но ни то, ни другое сделать не получается. Это начинает раздражать. Рядом прыгают ядовито-зелёные обезьяны и говорят по-китайски. Поскольку я их совершенно не понимаю, мне ничего не остается, как запоминать их почти ритуально-шаманские движения. Даже я так не умею.

Сколько времени сейчас интересно? Нет, ты не подумай, что я тут лежу и жду, когда Том соизволит вернуть свою трусливо-любимую физиономию сюда. Совсем нет. Просто мне любопытно узнать, сколько еще будет увеличиваться мой мочевой пузырь. В коридоре слышится шум. В открытом окне тоже — визг тормозов чьей-то тачки и разбитых стёкол. Добро пожаловать в Ад. А обезьяны исчезли.

Том что-то говорит. Я так и чувствую вибрацию его голоса. Ответить не могу. Меня всего будто парализовало. Том бегает вокруг меня как курица-наседка, а я бы улыбнулся ему, если бы мог. Поднимает моё одеревеневшее тело и кладёт на серую кровать. Хочу ссать.
Через энное количество времени прибегают люди в халатах. И чего им тут понадобилось? Эти суки светят в глаза микроскопическим фонариком, а мне хочется его проглотить или воткнуть в ноздрю любопытному доктору. В меня что-то вкололи. Совершенно точно. И… бл*дь, я ору на всю квартиру истошным воплем, а Том рядом тяжело дышит. Теперь я начинаю понимать их речь и слышу какое-то совершенно-космическое «кататония». Кто-нибудь потрудится мне объяснить что это? Где я был пять минут назад и какого хера в моём доме эти грёбаные врачи? С выразительной интонацией посылаю всю эту дружную компанию на х*й и иду в туалет. Куда делись мои обезьяны? Я же отчётливо их видел. Хожу по квартире как заведённый в поисках пресловутых животных, а они будто спрятались от меня. Понимаю, что шагание туда-сюда меня откровенно за*бало и сажусь рядом с ошалевшее на меня глядящим Томом. Ну да, не надо было звать зверушек вслух, оттого они и спрятались, наверное.

«Белый» продолжает что-то говорить Тому (я в беседе никакой роли не играю вообще), а я тупо смотрю на его густые усы и еле останавливаю себя, чтобы не выдернуть один из чёрных волосков и, сказав волшебное «трах-тибидох», загадать, чтобы у меня в руках оказалось снотворное.
Незнакомо-бледная толпа быстро ретируется из квартиры, и я облегченно вздыхаю. Том почему-то вздрагивает и молча меня обнимает. А обезьяны весёлые были.

Скажи-ка мне, вуайерист, чего ты так долго наблюдаешь за мной? Я разве на крысу похож? Да? Нет? Хочу быть клещом и под кожу кому-нибудь. А лучше в голову, чтобы медленно попасть в мозг и сожрать его. К Тому в череп хочу. Не пустит он меня туда. Скотина.

Ты видишь, что он делает сейчас? Прижимает меня спиной к себе и шепчет в шею о том, что терять меня не хочет. А я что, куда-то уходить собираюсь? Или он? Ни хрена не пойму. Говорить снова не могу. Такое ощущение, будто язык приклеили к нёбу смолой, и он никак не хочет отлепляться. Чёртовы врачи! Жаль, что фонарик не оставили, я бы пришёл завтра к ним в больницу и воткнул в глаз одному из «белых». Не хрен уставшим людям в шары светить.

Хочу поприставать к Тому. Смотреть будешь? Конечно же, будешь. Поворачиваюсь лицом и без всякого предупреждения сжимаю его член сквозь классические брюки. Он вздрагивает и тут же стряхивает мою ладонь. Я не понял, мы что и трахаться сегодня не будем? Сука ты, Том.
Обезьяны, вернитесь ко мне, а? Вы хотя бы танцевали. А китайский словарь всегда можно найти в бардаке книжных полок.

Хочу спать.

Хочу трахаться.

С Томом хочу трахаться.

Хочу пожевать свои губы.

Хочу увидеть свои глаза.

Нет, не хочу.

Невидимый друг, ты не знаешь, где мои обезьяны?..

Ночь девятая
Otep — Ghostflowers

Чиркаю спичкой и подношу к пламени руку. Горит. Горит. Горят. Подпалил ресницы. Лучше бы случайно. Белые, как у перегидрольной блондинки. Выдрал. Горят.

У меня страшные и кривые ногти. Ещё бы им такими не быть — нервничать меньше надо. Привычка с детства осталась. Ненавижу. На фалангах шрамы от ножа. Красиво-смешно. Том всё острое спрятал. Жаль. Провожу ладонями по грязной простыни. Противно. Она липкая вся, в пятнах, и в чистоте не уступает асфальту на улице. Грохочу в ванной в поисках чистого постельного белья. Всё. Теперь и в комнате стало светлее. Она белая. Твари на белом не спят. Пусть теперь Том улыбается. Мне нельзя.

Том-том-том-том-том-том — новая музыка в моей резиновой голове. Ты меня понимаешь, прозрачный друг? Мне кажется, что нет.

У меня такое ощущение, что я сдох. Что оглядываю на весь этот бардак чужими глазами. Они не мои. Не твои. Ничьи. Они просто чужие и хочется в них посмотреть. Зеркало врёт. Всегда. Правду о своей внешности мы можем услышать лишь от других. Таких же лжецов и лицемеров. Такой вот замкнутый круг. Хах, а зубная паста на пальцах выглядит аппетитно. Проглатываю. Горит.

Том сегодня не придёт.

Я рассматриваю пыльное стекло и пытаюсь сосчитать, сколько бликов в нём отражается. Бл*дь, сбился со счёта. Заново.

Том сегодня не придёт.

Телевизор пытается внушить, что курение — опасно для здоровья.

Иди на х*й.

Телевизор пытается показать, что такое любовь.

Иди на х*й.

Телевизор пытается объяснить, что всё будет хорошо.

Иди на х*й.

Я превращаюсь в монстра. Ты сука, Том, потому что обещал, что мне им не стать. Я чувствую, как его злость разливается в моей крови. Я чувствую свои биоритмы и его. Сделай мне массаж сердца, друг, а соседнее раздави. Чёрную кровь я выпью сам. Тебе не надо.

Том сегодня не придёт.

Закуриваю сигарету. Закуриваю ещё одну. И ещё. И ещё. И ещё. И ещё. Затягиваюсь. Сигареты падают на пол, а в глазах помехи. Изображение разбилось на тысячу белых точек. Они приняли форму поломанного овала и кружатся рядом. Разгоняю их как назойливых мух. Не улетают.

Том сегодня не придёт.

Громко ору от боли. Наконец-то. А то молчать третий день уже неинтересно. Этот голос вообще мой? Ты слышишь, вуайерист? Он похож на скрип вилки по стеклу. Ах, как приятно.

Откопал в своей косметичке красную помаду. Если эта память моя, то её оставила лесбиянка. Крашу губы. По контуру. Аккуратно. Том не придёт. Выхожу за края верхней и делаю её больше. Том. Рисую улыбку. Растягиваю линии до самых висков. Не придёт-не придёт-не придёт. Откручиваю помаду до конца и давлю рукой. Кровью бы вышло красивее и вкус приятнее. Ненавижу.

В цирк уродов меня бы взяли с распростёртыми руками. Гротескные костюмы и наигранно-зловещий смех. Я люблю клоунов, потому что они врут. Они придумывают боль и смеются над ней. Они громко хохочут, а в глазах слёзы.

Бросаю помаду на пол.

Ты когда-нибудь пробовал рисовать скрепками? У меня неплохо получается. Бледно-серые линии. Малевич бы обзавидовался их ровности. Я даже язык от старания закусываю. Бл*дь, помада явно не Шанель. Говно какое-то. Тыльная сторона руки алая, зато губы белые. Скрепки, кстати, холодные очень и на зубах скрипят.

За окном закат. Облизывается, сука, своим оранжево-алым молоком и утопает в горизонте. Хочу лично помахать ему рукой и послать воздушный поцелуй. Балкон открыть не могу. Стекло не бьётся. Окно забито гвоздями. Том — долб*ёб.

С меня падают джинсы. В шкафу ни одного ремня. Даже резинки от трусов нет. Иду в ванную и выдвигаю шкафчик под раковиной. Верёвки нет. Бл*дь. Мою жопу видит каждая стена в этом доме. Нужно попросить у соседей. Дёргаю ручку входной двери. Не поддаётся. Ключа в замочной скважине не обнаруживаю.

Том, ты — труп.

Я тебя ненавижу.

Бью кулаком по дереву. Горит.

Ору благим матом.

Бл*дь. В этом доме звуконепроницаемые стены.

Том не придёт.

Я тебя люблю.

Ненавижу тебя, ублюдок!

Ночь десятая
Deftones — My Own Summer (Shove It)

Перед глазами вспышки проезжающих по дороге фар. Была бы рогатка, выбил бы глаза каждой из них. Они, суки, свободные, а я уже день сижу в закрытой квартире и не могу выйти даже в магазин. Том так и не пришёл. Хотя обещал. Я превратил серость своей норы в яркую белизну, вылизал каждый уголок, блестит даже поломанный телевизор. Теперь сижу в темноте и на подоконнике. В голове стоит невообразимый шум, будто усилитель перестал функционировать и мозг выбивает сплошной бас, который его, собственно, и разрушает.

Обезьяны привели тараканов.

Теперь первые танцуют, а вторые играют на огромных барабанах.

Они подпрыгивают на натянутой коже, а я прыгаю вместе с ними.

Соседи этажом ниже, новую люстру я вам не куплю.

Ладони крест-накрест и шёпот в разбитое молотком стекло. Я тебя проклял только что, Том. Боишься? Обсыкайся теперь от страха. Ты тоже сдохнешь, скотина.

Я тебя люблю.

Я тебя больше не жду. Ты — ё*аный слабак, что попросту клал мне на уши отфильтрованную лапшу. Я больше не верю. Ни тебе. Ни себе. И даже тебе, мой невидимый друг. Ты точно такой же, как Он. Я вас обоих ненавижу.

Долгожданная кровь. Долгожданный балкон. Ты думал, я идиот, раз оставил в дверях ключи? Соси свой толстый х*й, потому что под узким ковриком у меня есть запасной. Я сейчас пойду и погуляю по крышам. И ты мне не запретишь. Ты — метаморфоза моего больного воображения. Ты — фантасмагория выдуманного мира. Ты — ничтожество.

И пускай мой голос говорит не моими мыслями. И всё равно, что глаза больше не видят моего мира. Я давно послал вселенную на х*й, поэтому мне полагается сдохнуть как королю трагедии.

Спасительный холод. Я прямо вижу, как его ледяная вода проливается в комнату и у меня автоматически поджимаются пальцы на ногах. Стучат зубы. Любимая музыка.

Иду в ванную и тщательно заматываю порезанные в кровь руки. Где-то в шкафчике был рецепт снотворного. Вот он, родимый.

Пальто на голое тело. Удостоверение личности в задний карман плюс сто Евро для храбрости. Я готов показать свои глаза фонарям. Они разлетятся на осколки, я знаю. Приятной вам смерти, одноглазые.

Я почти люблю полную тётку фармацевта в аптеке. Она даже не спит, а время полвторого ночи. Смотрит на меня внимательно. Изучающе, а я делаю вид, что немой. Она улыбается в ответ на мою нервную просьбу рукой и протягивает коробку. Так и хочется пролезть по другую сторону стекла и размазать её физиономию. Разводы бы получились красивыми.

Правительство запретило продавать алкоголь после одиннадцати? Срать я хотел на них. Я сейчас пойду и куплю дешёвого вина в небольшом магазине на углу. Ну и опустился же я. Плевать. Билеты куплены. Место назначено.

Я люблю тебя.

В пакетах успокаивающе звенят бутылки. Я взял всего пять. Продавщица хвалила пойло, а я как дебил купился. Знала бы она. Знала бы…

Любить корявые надписи в подъезде дано не всем. У нас их, к сожалению, мало. Я не живу в элитном доме, но консьерж, сука, вечно отгоняет щеглов от творчества. Жаль. В этих письменах так много меня.

Прозрачная тишина на потолке. В нем отражаюсь я. Во всей своей уродливой красе. Ненавистной окружающими. Любимой мной. Я люблю себя. Я — Бог неудачников и убитых любовью тварей. Я — господин Никто с подноготной в двенадцать километров слёз и исписанных листов.
Первый бокал очень удачно, на мой взгляд, падает. Топчусь на осколках. Ноги, наконец, согрелись. Да и полу вкусно. Я знаю, что моя кровь — отравленный нектар. Я её пробовал.

Сжимаю. Сжимаю. Сжимаю тонкую шею пальцами и кашляю как туберкулёзник. Ё*аный инстинкт самосохранения.

Проглатываю до ужаса противное вино. Ну да б*я, это вам не Don Peregnon хрен знает какой выдержки.

Вернись, пожалуйста.

Обезьяны плачут. Я плачу. Тараканы разбежались по углам. Предатели.

Невидимый друг, я больше тебя не чувствую.

Эпилог

Знаешь, у меня уже болит язык столько п*здеть. Жаль, ты не обладаешь способностью к телекинезу: и мне хорошо, и тебе легче. И прежде чем я сделаю последний штрих в этой истории, хочется сказать вот ещё что:

— Сколько бы ты не пытался спасать себя от неминуемо-задуманной гибели, если у тебя нет того, ради чего можно жить, никакая терапия возрождения не поможет. Ты просто сдохнешь и всё.

— Сколько бы ты не придумывал себе оправданий, если лжёшь сам себе, то ты приговорён. Просто сдохнешь и всё.

— Сколько бы ты не хотел расцарапать себе глаза, чтобы не видеть действительность, этим себе легче не сделаешь. Ты просто сдохнешь и всё.

Я проклят этим сентябрьским днём. Меня размывает дождём. Давит облаками. Я придумал себе себя когда-то, а сейчас, присосавшись к стеклянному горлышку, ухмыляюсь отражению в треснутом зеркале. Была бы воля, не думал, не вспоминал об этом. Ты только не рассказывай эту историю никому. Не надо, чтобы кто-то заново её пережил. Не надо. Время тащится по кругу. Что сегодня, что вчера я был и остаюсь узником своей болезни, своего смертельного вируса. Ты можешь придумать ему название сам. Я чувствую, что осталось совсем чуть-чуть. Ультразвук выставлен на максимальную частоту и скоро достигнет мозга, а тот разбухнет и взорвётся.

Осень в этом году выдалась ядерной. Всё ядовито-зелёное. Всё похоже на кислоту. Даже воздух. Мне противны голоса шелестящей листвы. Это всё ненастоящее. Не моё. Я здесь чужой.

Идеально круглые таблетки. Они так красиво играют в ладони. Они — воплощение разума и чистоты. Их создали для того, чтобы умирать. Идеальная бесконечность. Бесконечная идеальность. Иди сюда, вуайерист, посиди со мной в последний раз. Снотворное не предложу. Обойдёшься.

Вкусно.

Тебя не смущает, что я раздет? Нет. Правильно. Мы появились на свет нагими, и стесняться нечего. Рывок ручки на двери балкона. Ветер свистит в ушах сиреной. Мне не страшно. Пустота и тишина исчезли. Они больше не преследуют меня. И теперь не надо рассказывать о своей душе в стигматах. Они разрослись до громадных дыр, а из них медленно вытекают чувства, которые расщепляются на атомы и падают вниз. Прощай, душа.

Дождь бьёт каплями по лицу, а я смеюсь так громко, что не хватает воздуха. Кожа мгновенно покрывается мурашками. Запрокидываю голову и открываю рот. Вкус небесной воды не сравнить даже с моей кровью. Я хочу пить её вечно.

Десять раз вкусно.

Поджимаю пальцы на ногах. По телу текут ручьи. Зубы почти крошатся от стука. А я счастлив.

Счастлив.

Эта свобода — самое дорогое, что было за всю мою недолгую жизнь. Она не убивает. Она возвышает меня над миром. Прозрачный друг, постой со мной. За руку меня не бери. Я заразный. Не веришь? Проверь тумбочку у кровати. Там чёрным по белому написаны четыре заглавные буквы.

Том не пришёл.

Он до сих пор винит себя во всём: в своём уходе, в моей медленной смерти, в моём ему неверии, в том, что мы всегда трахались без резинки. Воля судьбы и грёбаная случайность?.. Я никогда не прощу ему измены, а то, что мы с ним смертельно больны, пережить можно. Пережить… Сколько там мне осталось?

Кто-то тарабанит в дверь, а я уже чувствую слабость. Оседаю и сажусь на пол балкона голой задницей. Она скользит по линолеуму, и я падаю, крепко приложившись затылком о перила. По х*й. Ещё пара минут и моей голове будет всё равно.

Небо сейчас как никогда красивое. Эти размазанные серым тучи словно выжимают из себя всё. Я счастлив. Я один.
Меня поднимают руки. Мои ладони дрожат. Я улыбаюсь глазам Тома. С них катится что-то прозрачное. В голове гул слов, которые я так отчаянно не хотел слышать, и ответы, что я не могу произнести вслух:

- Я люблю тебя -

-прости-

- Я люблю тебя -

-прости-

-не оставляй меня-

-не изменял-

-прости-

- Я люблю тебя -

-мне сделали укол заражённой иглой-

-я люблю тебя-

-прости-

-я проверял все анализы-

-так долго-

-прости-

- Так долго -

-прости-

-Не оставляй меня-

-прости-

-Прости.

Тяжёлый вздох рикошетит в моей голове. Я не успею.

Тянусь к Его губам. Тянусь так сильно, что вены на шее скоро лопнут. Целую слабо, а на щеках солёная вода. Я не знаю, чья она.

На улице люди. На улице какие-то машины. В доме стало слишком много воздуха. Чужие лица в марлевых повязках. Запах больницы. Противно. Том держит за руку. Я его не слышу. Я больше ничего не слышу. Я засыпаю. Наконец-то. Читаю по Его губам: «Я тебя спасу» и закрываю глаза.

Мой дорогой друг, уходи.

Бессонные ночи закончились.

Я тебя спасу.

Я люблю тебя.

Finis.
© Sweet Sacrifice
13/05/10 — 15/09/10

Предыдущая часть