Максим_Мищенко все записи автора

«Розовые фламинго» Джона Уотерса - устаревшая и сильнейшая дичь, которую действительно трудно обставить по эксцентричной градации, если не делать заведомый 3d ремейк, детально усугубляющий продемонстрированные перверсии. Пусть изощренному в порнографических изысках обывателю, прошерстившему ни одну тысячу ссылок и сайтов в поисках телесных вывертов и идеологических перевертышей (не расщедритесь инвективами - просто сам текст требует воплощения множества «изнаночных» слов), и не понравиться столь скромное наличие «моральных» преступлений, но... Это была богемная попытка легковесно разобраться со всеми недобитыми модерном, а потом тщательно воскрешаемыми постмодерном, принципами. Но, безусловно, она ни имела отношения к индустриальному способу кинопроизводства, где эффективность связывается с «толще, больше, краше» (хотя знакомый с данным фильмом увидит здесь скорее игру слов). Рубеж 70 годов – время новых тенденций в голливудском кинематографе, когда фильм, не изобразивший половой акт, считался несносно устаревшим и барахтался в собственном консервативном аутсайдерстве (пусть и недешевом). Американская (да и западноевропейская) фильмотека проникалась образами свобод, раскрепощенности, оппонируя господствующим институтам (инициаторам личностного подавления); короче, переусердствовала с поеданием плодов хиппанского (леворадикального и прочих) парадиза («Забриски поинт», «Беспечный ездок»).
 

И кто-то должен был разразиться вызывающей фривольной дичью, чтобы сама идея сексуальной эмансипации в кинематографе, достигнув апофеоза, подорвалась бы на мине гнусного стеба. Следовало изобразить сексуальность сквозь призму пресыщения; так она рассеялась в спектре мелких инверсий, разноцветных лучиков нетрадиционного сношения. Ну, так Джон Уотерс и дал максимум «доморощенного» секса – «пластичного», непонятного, вызывающего, самого аномального, подчеркивая отсутствие «репродуктивного акта в рамках моногамной пары». Посудите сами – натуралистичный трах в курятнике с охапкой из бедных «курочек ряб» (вроде фетишистской зоофилии, но птичек жалко); взаимный петтинг ступней самой отвратительный пары, не завершающийся половым актом; бизнес-оплодотворение лакеем со шприцом похищенной женщиной (рожденных детишек «самая отвратительная пара» продает лесбийским семьям), эксгибиционистские опыты как пример воровской техники (на каждую сосиску, привязанную к члену, материализуется симпатичный транссексуальный отпор), травести-инцест главной героини (трансвестита) Дивайн с сыном после примечательного осквернения вражеского жилища… да, в конце концов, встречались ли ранее примеры таких экзекуций преступников, как кастрация?! Все это, перемежаясь с бытовыми ритуализованными диалогами о чести, яйцах, суде, найме на работу, устанавливается на минималистичный сюжет о том, как у «с виду добродушного транса» преступная парочка пытается оспорить звание самой отвратительной особы.
 

Итак, если это был «плевок» (не новый трюизм о вызове обществу), то направлен он был не на большинство, не в сторону массового обывателя (таковой воспринял бы картину как заведомое сумасшествие). Объектом осмеяния стал передовой, авангардистский класс, закладывающий «элитарные» культуралистские взгляды в масскульте. Режиссер отхаркнулся с верхов на «верхних» обитателей, и если ядовитая слюна попала на кого-то из невинного плебса, не беда, просто не стоит обращать внимания. На утонченное высокомерие расхоложенной богемы вылился отвратный гротеск-коктейль из куриных перьев, собачьего дерьма, травести красот, лакейской спермы, похотливой бородки, раскрытого анала, свисающей яичницы со рта добродушной толстухи с бюстгальтером. Короче, дичь. Но дичь последовательная (режиссер от начала до конца киноповествования придерживался линии «страха и отвращения»), художественная (все половые извращения здесь оцениваются не сами по себе, а как образы-симптомы странностей обращения сексуальности в постсовременном обществе), абсурдистская (под парадоксальную эстетику установлена абсурдная философема о предельной отвратительности как очередной ступени эволюции «человека социального»). В конце концов, картину мы вынуждены назвать не коммерциализованной, сравнительно с сегодняшними масс-медиа продуктами, сражающимися за рентабельность. Потому что в отличие от тех же «капиталистических» наследников вроде «гонзо» или «хардкор» порнографии, MTV-шных «Чудаков» (см. поедание собачьего кала), поставивших людские аномалии на финансовые рельсы, «Розовые фламинго» оказался более чем идейным фильмом. Так перверсия из свободного художественного действа превратилась в тягостную оплачиваемую работу. Пограничный эпатаж сменен на тонкий расчет…
 

Не считая того, что когда-то они считались просто грехом…