LivingForLove все записи автора
Экстренные сводки (в том числе — в “МК”) с Дворцовой площади Петербурга, где в прошлое воскресенье прошел единственный в России концерт Мадонны в рамках всемирного тура “Sticky&Sweet” (“Липкий и сладкий”), разложили по минутам и мельчайшие подробности самого концерта, и насыщенную хронику пребывания всемирной поп-иконы в Северной Пальмире. Резонанс от этого исторического во многих смыслах события, однако, не утихает. Посему “ЗД” решила еще раз вернуться к поп-делам пятидневной давности и порассуждать уже не столько о том, как блистательно прошел концерт (а прошел он и впрямь блистательно), сколько о пресловутой исторической его значимости, о которой продолжают спорить.

У Эрмитажа как-то раз…
Первый и главный исторический вывод из визита в Петербург г-жи Мадонны Луизы Чикконе, скромно сократившей свое имя для сцены до библейской Мадонны, заключается, пожалуй, в том, что на этом роскошестве можно было бы поставить жирную и красивую точку в многострадальной гастрольной практике Дворцовой площади с ее периодически содрогающимся от поп- и рок-децибелов Александрийским столпом и ходящим ходуном Эрмитажем.

Среди многих рекордов, поставленных туром Sticky&Sweet (который умудрился в разгар мирового кризиса стать самым коммерчески успешным в истории мирового шоу-бизнеса), был преодолен и шумовой рекорд. Крашеная итало-американская блондинка с удивительно скромными вокальными данными сумела на порядок перекричать и перешуметь всех отметившихся здесь предшественников — и Элтона Джона, и Pink Floyd, и Duran Duran, и сэра Пола Маккартни, и даже Scorpions с The Rolling Stones. Специалисты Эрмитажа зафиксировали на площади страшную цифру 108 дБ, от которых люди обычно начинают глохнуть, а паркеты, штукатурка и масло на полотнах рискуют посыпаться. Впрочем, стены Зимнего, которые в 1917 году не спасли от красной чумы, в этот раз устояли перед шумовой атакой и погасили децибелы до минимально возможного в хранилищах и залах музея уровня — 80 дБ.

По признанию сотрудников Эрмитажа, это — предел, последняя капля в чаше и терпения, и везения. Они, конечно, понимают, как хороша и исторична Мадонна в декорациях Дворцовой площади, которые не соорудить никому и ни за какие деньги, но в то же время страшно завидуют, например, и Лувру, и Версалю, которые такой “историчности” лишены напрочь.

Приезд Мадонны оживил в Петербурге давнюю дискуссию о шумных перфомансах у стен Зимнего. И опять всплыла любопытная, но пока встречаемая властями холодным молчанием идея переноса подобных массовых зрелищ на Марсово поле. Всего лишь какой-то километр в сторону, тот же исторический антураж, красота и лепота, но безо всяких разрушительных последствий, потому как поле это изначально и создавалось зодчими имперского Петербурга как место для массовых гуляний. Но в чем проблема? Можно долго смеяться, но опять — в коммунистах! Они умудрились из Марсова поля, так же, как и из Красной площади в Москве, устроить в центре города погост, захоронив там во времена большевистского беспредела кучу сомнительных персонажей, включая перестрелявших друг друга в пьяной драке “красных финнов” и латышских стрелков. Пугливым же властям, похоже, легче лишний раз рискнуть Эрмитажем, чем покуситься на такое “святое”.

Раз власти боятся, то коммунисты, которые, как известно, тоже страшно возбудились визитом Мадонны и отчаянно требовали от нее “не вертеть попой, а петь революционные песни”, могли бы свое трепетное “уважение к истории” как раз и выразить тем, чтобы вернуть самой большой площади Петербурга — Марсову полю — ее историческое предназначение и забрать останки своих кровожадных божков куда-нибудь подальше.

Тогда бы, возможно, сбылась и мечта самой Мадонны “войти в историю”, так трогательно и проникновенно произнесенная ею со сцены на Дворцовой: мол, я знаю, что это за место, как много здесь было и крови, и героизма, и великих событий, и я счастлива и горда, что мы с вами станем частью этой истории… Эта “страница в истории” стала бы намного ярче, если бы на Мадонне она и завершилась.

Жизнь и пародии
В Россию — с любовью Мадонна приехала как в прямом, так и в символическом смысле. В прямом — захватив всех своих любимых четверых детей (и единоутробных, и усыновленных) и свеженького любовника, 22-летнего бразильца Хесуса Луса, модельные формы которого, надо полагать, весьма бодрят 50-летнюю диву, сильно утомившуюся прошлым браком с талантливым и симпатичным, но по-английски нудным Гаем Ричи. Шутники аж все извелись, проводя напрашивавшиеся параллели из “жизни звезд” — их Мадонны и нашей Примадонны, и рассуждали на все лады, как “бабули любят погорячее и помолодее”, но если в одном случае весь мир наблюдает и впрямь жизнь, полную страстей, то в другом получается, увы, пародийный комикс. В этом сугубо бытовом сравнении, однако, высветилась и вся гигантская пропасть между ущербным и второсортным “домашним” псевдо-шоу-бизнесом и блистательным оригиналом, которая только усугубилась во время самого концерта.

Там, на авансцене, откуда-то из преисподней возник… Майкл Джексон. Трюк был проделан с помощью технологичного пневмолифта. Казалось, что это был самый неподходящий момент для минуты памяти. На сцене куролесил форменный карнавал в зажигательном и динамичном номере “Celebrations” (“Праздники”). Гламур, веселье, кураж и все такое. Публика на мгновение растерялась, но быстро сообразила, что к чему, и разразилась громоподобной овацией. Двойник Майкла исполнил коронные па из “Billie Jean” и так же внезапно исчез, как и появился. Этот блистательно исполненный сюжет появился в шоу Мадонны после кончины Джексона и был показан на предыдущих концертах в Барселоне, Мадриде, Гамбурге и Осло.

В нескольких мгновениях эмоционально пронзительного и скоротечного трюка читался и философский контекст, и уважение к памяти коллеги, и человеческое участие, лишенное, однако, наигранной слюнявой сентиментальности. Артиста, который всегда был человеком-праздником, человеком-карнавалом, если и помянуть, то, право, только так — с улыбкой и радостью. А с “Новой Волны” в это время как раз показывали хоровое пение под фонограмму группы скорбных лиц с Филиппом Киркоровым во главе, парик которого словно был стянут с головы умершего Джексона и срочно прислан диэйчэлом в Юрмалу. Подлинная жизнь и пародия — как две стороны одной медали шоу-бизнеса...

Зря Юрий Шевчук не пошел на концерт, мотивируя это тем, что Мадонна — “плохая певица”. Пусть и не как Мария Каллас, но пела она вживую все два часа абсолютно реактивного представления, отменно танцевала и талантливо играла, оставаясь в каждом жесте, звуке, взгляде, в каждой эмоции и даже в своем артистическом лицедействе абсолютно настоящей. В этом жанре быть настоящим подчас ценнее, чем умение виртуозно выводить ноты. Юрий Шевчук, кстати, это знает как никто другой, и будь он на концерте, наверняка словил бы кайф...

“Магазин сладостей” (“Candy Shop”), с вывески которого началось шоу, как оказалось, полон не только вкусных — сладких и пряных, — но и весьма неожиданных музыкальных деликатесов. Если на альбоме “Hard Candy”, в поддержку которого и устроен этот мегарекордный тур, Мадонна как бы устала быть модной английской леди и вернулась в кущи родного липкого американского саунда (что в Европе многих насторожило), то в концертной версии она и не думала отказываться от собственных открытий и достижений прошлого. К липкому (sticky) предусмотрительно было добавлено изрядно сладкого (sweet), и публике это очень нравилось. По сути, вышел творческий юбилейный вечер, когда артист щедро “отчитывается” о проделанном пути. Былые достижения, впрочем, были упакованы в актуальные аранжировки Пола Окенфолда, и даже стародавняя “Like a Prayer” с проекцией святых писаний из разных религий мира обретала более чем актуальное звучание и по содержанию, и по музыкальной форме.

Столь же пассионарно, как и гражданские манифесты, звучали послания артистки на “личные темы”. “She's Not Me” (“Она — не я”) — вечный плач популярных артистов о том, “как тревожен этот путь”, — стал одной из кульминаций представления. Потерянно и нервно бродя среди танцорш в образах самой себя прошлых лет, нещадно скручивая их в морские узлы, Мадонна вдруг выхватила ту, что была в подвенечном платье целомудренных времен “Material Girl”, и резко впилась в нее, как когда-то в Бритни Спирс, страстным поцелуем взасос. Публика ахнула, даже, казалось, Александрийский столп напрягся сильнее обычного, а потом все истошно завопили. Но расценить это как традиционный для творчества певицы эротический лесбоэпатаж на святом месте язык не поворачивается. Ведь формально она целовала саму себя. Это была, конечно, глубокомысленная аллегория о любви и ненависти — видимо, к самой себе. Весь остальной концерт — о любви вселенской.

To Russia with love
“Цыганский блок” с ансамблем “Колпаков трио” был придуман вовсе не для гастролей в России, которая даже не предполагалась в изначальном графике тура. Группу цыган из театра “Ромэн”, уехавших в 90-е на заработки в США, познакомил с Мадонной лидер Gogol Bordello, бывший одессит Александр Гудзь. Поп-звезда, падкая на этническую экзотику, сильно впечатлилась и взяла цыган в программу, даже не предполагая, как это окажется символично и кстати, когда она приедет в Россию.

Цыгане с Мадонной окончательно покорили публику, и все, что оставалось, это — оформить взаимную любовь формальным признанием. “La Isla Bonita” (“Прекрасный остров”) звучала почти как “Цыганочка”. Песню “So Far Away” (“Так далеко”) с бредущим на экранах табором в степи Мадонна посвятила бескрайней России, а в трогательной мелодии слышалось что-то из стародавней “Балалайки” Аллы Пугачевой (не Александр ли Колпаков и нацыганил?). Проникновенное исполнение с бубенцами и скрипками “You Must Love Me” (“Вы должны любить меня”) из уэбберовской “Эвиты”, где по сюжету героиня обращалась к Че Геваре, а теперь — к многотысячной толпе на Дворцовой площади, стало подлинным катарсисом. Подобного слияния символов, подтекстов, совпадений и знаков, безусловно, больше никогда и нигде не повторится не только на “Липком и сладком туре”, но и вообще…

Впрочем, произошло не столько символическое объяснение в любви к России, сколько именно к Санкт-Петербургу, и это тоже интересная история. Вряд ли поп-дива с ностальгией вспоминает, например, гастроль в Москве с прошлым туром “Confessions on the Dancefloor” трехлетней давности, полностью проваленную усилиями местных устроителей. К России как таковой она всегда относилась, что тоже хорошо известно, с некоторой опаской.

Но четыре года назад артистка побывала в Петербурге по частному приглашению на посольском приеме. Визит был скоротечным, осталось несколько снимков, в том числе те, на которых она неспешно беседовала за чашечкой кофе с худруком Мариинки и дирижером Валерием Гергиевым.

Северная Пальмира, похоже, ей приглянулась, артистка мечтала вернуться в этот город, чтобы узнать его лучше. Ради осуществления мечты Мадонна даже согласилась на “кризисную” скидку в своем гонораре и прорисовала изрядный крюк в гастрольном маршруте, благодаря чему ее спектаклями смогли разжиться еще и Хельсинки с Таллином. В Петербурге Мадонна поселилась на целых пять дней, и, как оказалось, не только ради репетиций одного-единственного концерта. Словно заправская экскурсантка, она перелопатила кучу достопримечательностей — от Эрмитажа до Исаакиевского собора, а после собственного концерта еще и задержалась с отъездом, чтобы посмотреть балет Бориса Эйфмана “Онегин. Online”, увидеть который давно мечтала. Дама, в общем, проявляла не только похвальную эрудицию, но было видно, насколько искренне, а не дежурно ее восхищение Санкт-Петербургом.

Видимо, сей всамделишный восторг и придал концерту на Дворцовой неповторимый энергетический драйв, и публика чувствовала кожей, насколько искренна была железная поп-леди, обычно чуждая сантиментов, когда говорила со сцены об окружавших ее красотах, о переполняющих чувствах и об историческом значении события — по крайней мере в ее собственной жизни.

Артур Гаспарян www.mk.ru