scare все записи автора

Из книги: Iggy Pop. I Need More.
The Stooges and other Stories by Iggy Pop
with Anne Wehrer. N.Y. 1982

Вольный перевод с американского: А.Герасимовой

Разыскивается за убийство

Да, во времена Stooges со мной происходило много дурацкого. Как-то раз ночь напролет протрескались кокаином с нашим роуд-менеджером Джоном Адамсом. Забавный был парень. Наркоман, в общем-то. На самом деле тогда, в 1970-м, группа начала распадаться. Я жил на 26-м этаже, в комнате 26-G, в точности как размер иголки, которой мы пользовались. На 26-м этаже небоскреба, единственного на весь городок Анн Арбор, штат Мичиган. Вот там-то я и жил - пришлось. Я же певец, фронтмен, как тут не жить на самом верху. Нам бы всем жить на самом верху.
Короче, сижу я там всю ночь на кокаине, уже рассвет начался. Из окна видно весь город, и мы с Джоном смотрим, как потихонечку наступает день, и по улицам начинают кружить полицейские машины - сначала две, потом четыре, потом шесть - как будто бредень тянут. Они тянут, а мы наблюдаем. У нас, у меня и Stooges, всегда были странные отношения с властью, с полицией, своего рода любовь-ненависть. Сидим наблюдаем, так? И думаем: ишь ты! Думаем: ты смотри! Кого-то ловят. Интересно, кого они ловят, трали-вали и тому подобное. На кого тут облава?
А не спал я еще отчасти потому, что банки открываются только в девять, а мне надо было обналичить чек в банке напротив, мне часто приходилось с этим банком иметь дело, потому что в роке много быстрых денег, особенно в случае со мной. Тогда все было иначе, никаких туров - мы играли по выходным. Играли свою дикую музыку, нас приглашали, нам платили, никакого менеджмента, никаких агентов. Был какой-то агент, но это так, одно название, раз, правда, выслал мне сто долларов на покрытие расходов, когда я первый раз лечился (метадон-гольф-валиум).
Тем временем кольцо сжимается, а мы с Джоном смотрим, а мне к девяти надо в банк, потому что я собираюсь забирать свое электропиано и ехать в Детройт на арендованной машине, то есть, в общем-то, на краденой - форд-галакси, который я взял на день, а катался месяц, так? То есть скорость, это было важно.
Спускаюсь я в банк, зрак размером с баскетбольный мяч. И в очень ТАКОМ состоянии, с длинными рукавами, стою в очереди. Стою себе в очереди в банк - землистого цвета паренек, весь ввалившийся, изможденный, зрачки огромные, длинные прямые каштановые волосы. Одет как все, в "левиса", рукав только, как всегда, длинный.
Стою, чтобы обналичить чек на 3000 баксов. Нервничаю: яркий солнечный свет, ну и вообще. НЕНАВИЖУ очереди, какие бы то ни было. Стою напряженный: ненавижу стоять среди обычных людей, особенно в каких-нибудь офисах и всяческих деловых помещениях. Вдруг слышу слева как будто стук копыт. Поворачиваюсь туда, в этот момент в банк влетают целенаправленной рысью два огромных, здоровых, накачанных мужика в дешевых костюмах, с короткой стрижкой. Раннее утро в банке, полно народу, толчея, и можете себе представить, они несутся ПРЯМО ко мне, прямо ко мне, поднимают меня в воздух - прямо в воздух поднимают, ни слова не говоря. И я ничего не говорю. Я совершенно растерялся. Подхватили меня и выбежали из банка, вынесли меня оттуда. Один живо открывает дверцу машины и швыряет меня на заднее сиденье.
Я буквально окаменел. Окаменел! Свыше всякого окаменения и ужаса. Все, думаю, концерт окончен. Поймали меня, короче. Я был уверен, что меня поймали, так? Я не представлял себе, что теперь будет, и начал сходить с ума. "Что я сделал? Что я сделал? В чем меня обвиняют?". Молчат.
Оказалось, искали убийцу. Так что в этот день я был арестован за убийство. Искали убийцу, а я в точности подходил по описанию. Хороший урок для молодого музыканта: нечего шляться в одиночку.
Короче, попадаю я в участок, так, причем они уже на полпути присмотрелись получше, сверили приметы со своими ребятами по рации и поняли, что обознались. Поняли, что обознались, и все-таки решили на всякий случай меня проверить.
В те времена, в середине шестидесятых и даже в семидесятые годы, Мичиган был воистину полицейским штатом. Я весь мир объездил, но такого фашизма, как там, нигде не видел, разве что в России.
Они вообще считали: весь город отдан нам на откуп, что хотим, то и делаем. Странно, потому что вообще-то Анн Арбор уже тогда, в шестидесятых, был довольно славным городком Среднего Запада, с довольно дружелюбным населением. Такое странное несоответствие: целый город мирных ребят, отданных на растерзание этим лунатикам.
Ну и, короче, они обнаруживают у меня дороги - ибо я был настолько глуп, что трескался в руку. И я был невероятно обдолбан и невероятно напуган. Телефон в доме stooges был отключен, а Джон отрубился, а у меня даже адвоката не было.
В результате они сказали, что отпустят меня, если я разрешу им обыскать свое помещение. Если бы я не разрешил, они закрыли бы меня на 72 часа, а это слишком долго для торчка. Как ни странно, я согласился.
Поехали ко мне: сержант, лейтенант и я. Ничего предосудительного не обнаружилось - только целая ку-ча метадона, машин, иголок и всякого хлама, разбросанного по полу.
Поскольку за вшей и прочее тому подобное не сажают - в те времена я был весьма неряшлив, личная гигиена не была моим сильным местом - то брать меня было, в общем-то, не за что, хотя они сказали, что материала хватает: метадон, шприцы и так далее, тем более рецепта не было.
Так что они обрабатывали меня часа два, чтобы я настучал на своих друзей и выдал кого-нибудь. И к концу дня я себе понравился, так как выяснил относительно себя одну вещь: а именно, что я ни на кого не могу настучать, чего бы это ни стоило. Я был уверен, что им ничего не стоит меня посадить. Только что Джон Синклер получил несколько лет за пару косяков, и, поймав меня, они получили бы продвижение по службе.
Но настучать на друга - это было свыше моих сил. В общем-то, это было самое важное для меня в моей группе, Stooges: дружба. По-моему, дружба как музыкальный стиль гораздо важнее, чем вот это вот - иг раем мы блюз или не блюз, и так далее. Мы были группой друзей. А менты, как выяснилось, блефовали.

Кое-что обо мне самом

Наверное, надо рассказать что-нибудь обо мне самом. Я ходил в институт (high school). К 20 годам у меня была своя группа, Stooges. Короче, я хотел петь в группе и сочинять песни, трали-вали и тому подобное.
Никто из нас не был хорошим музыкантом - я был хорошим барабанщиком, но это же не значит быть певцом, так? Все остальные играли в команде под названием "Dirty Shames" ("Грязные позоры"). Они играли под пластинки, то есть те ноты, которые знали. А которые не знали, те пропускали. "Грязные позоры" -ансамбль ОДНОНОТНОЙ САМБЫ.
Короче, мы создали группу и несколько месяцев нечего не делали, только болтали. На самом деле я подбивал парней на репетицию, принося травы или гашиша. Мы были молоды и только втягивались в курение, знаете, как нравилось.
Когда мы начали репетировать, была зима и я жил с родителями, потому что денег не было. По утрам я вставал и находил на столе два с полтиной доллара, оставленные мамой. Мы жили в поселке из вагончиков-прицепов, в пяти милях езды через весь город от Ронни и Скотти Эштонов - басиста и барабанщика. Десять миль на автобусе, а потом еще пешком. Я закутывался потеплее, клал в карман кропаль или немножко травы, что у меня там было. Очень серьезно относился к репетициям. Амбициозный был парень. Я всегда хотел быть только на самом верху, самым известным, самым знаменитым. Короче, полмили пешком сквозь снег до остановки, сорок минут на автобусе и еще десять минут до их дома.
Необходимо было начать играть в какое-нибудь такое время, похожее на утро, потому что в полчетвертого возвращалась с работы их мама, а она не разрешала громкой музыки. Ей отдохнуть хотелось после работы.
Но эти парни были самые разлентяйские поросята из всех малолетних преступников, так? Совершено избалованные, испорченные мамками - белый хлеб, шоколад и тому подобное. Один из них, Дэйв, так и испортился до смерти. Ужасно было. Он был слишком пьян, чтобы жить.
Проделав весь этот путь, я должен был исхитриться заставить их открыть, потому что они норовили дрыхнуть до полудня. Они спят, а я звоню, звоню, звоню. Приходилось брать садовый шланг и поливать окна, бросать камни, орать всякое, снежками кидаться. Наконец я попадал внутрь, и там приходилось будить их еще пару раз. Такие капризные - никак не желали просыпаться. Приходилось поставить им пару пластинок, чтобы привести в чувство. Потом стал заходить Дэйв, он жил неподалеку. Но в то время нас было всего трое: я, Ронни и Скотт.
Наконец около двух они уже были у меня в состоянии поиграть, и мы спускались в подвал. Спускались в подвал, выключали свет, и тут ребята по-настоящему серьезно сосредотачивались, чтобы выдать музыку - что-нибудь эдакое, фантастическое. Это были совершенно свободные, недисциплинированные, испорченные, преступные мальчишки, они отлично умели смотреть телевизор или мастырить произведения искусства, вроде коллажей из рекламных постеров и тому подобное. Ясное дело, кайф был необходимым условием - тогда еще только трава.
Они отлично умели мечтать и смотреть сны - то, в чем так силен мой пыльный Средний Запад. Затерянный мир. Отсюда вышло много революционных умов, с американского Среднего Запада. Пит Таунсенд хорошо об этом сказал. Он сказал: яркой личности на Среднем Западе должно быть трудно, это тебе не Лондон или Нью-Йорк, который все время по-новому вставляет, трется об тебя и стирает все иллюзии. В Нью-Йорке можно понять, кто ты есть, просто постепенно понимая, кто ты НЕ. Иллюзии пропадают. Если ты что-то хорошо умеешь, в большом городе найдутся тысячи людей, которые делают это лучше тебя; а на такой пыльной свалке, как Анн Арбор, штат Мичиган, мельчайший из гениев легко становится лучшим умом в округе - Суперменом в болоте.
И вот мы пытались репетировать, так, создавать группу, Stooges, в 1967 году. Спускались в подвал, никакого света, кроме рождественской гирлянды и какой-то еще лампы на полу, и я играл на гавайской гитаре особым способом, который я изобрел, чтобы издавать одновременно два звука, как самолет. Не знаю, как еще описать: похоже на звук самолета. Звук ранних Stooges, много позже ставший звуком ранних Sex Pistols. Короче, вот так я играл, а Рон играл на басу, а Скотти я научил играть на барабанах и сделал ему барабаны. Мы чувствовали, что надо бы купить ему настоящие, но я уже целый месяц проработал на двух работах: одна - подавать гамбургеры, колу и картошку-фри, а другая - на складе магазина уцененных пластинок в Анн Арборе, и этот месяц полностью исчерпал мои возможности. Я заработал на маленький усилитель Fen-der Princeton и еще на усилитель Kustom, который звучал говенно, но выглядел так, что я, как всякий ниггер-деревенщина, не мог устоять. После этого я обнаружил, что больше работать не в силах, так что пришлось обойтись без барабанов.
Так что я подобрал на помойке 55-галлоновые бензобаки и превратил их в барабаны. Скотти молотил по ним со всей дури: звучало громоподобно, как землетрясение. Еще мы расписали их непристойностями, вроде "сиськи" и "письки".
А спереди были нарисованы индийские символы любви и перерождения. (У Stooges, видите ли, было две стороны, одна из них совершенно дрянная, гадская, склонная к фашизму и насилию). И вот мы начинали играть - очень громко, очень быстро, не останавливаясь и варьируя темы. В то время это был чистый инструментал, как будто джаз сошел с ума. Очень североафриканский, племенной звук, при этом очень электрический.
Так мы играли минут десять. Потом все начинали хотеть опять укуриться. Через десять минут все начинали ныть: "Ой, фу, как мы устали". Но то, что мы вкладывали в эти десять минут, было настолько тотально, настолько первобытно-дико, что земля содрогалась, расступалась и поглощала презренную действительность.
Нас не заботило ни сочинение песен, ни чередование аккордов. Я ничем таким не интересовался, пока не пришло время записываться; подписав контракт, я решил, что хорошо бы научиться писать песни - ну и научился.
Музыка у нас была текучая, крайне концептуальная. У нас была всего одна песня, под названием "Взвинтись", или я менял название на "Приступ астмы", "Прощайте, раздолбаи" или не знаю там, "Иисус любит Stooges". Таким вот образом, трали-вали, все и начиналось.
Наконец мы решили, что нам необходим отдельный дом, где мы могли бы нормально репетировать, так? Иначе, как видите, время и деньги тратились впустую. И тогда появился этот дом в центре кампуса Мичиганского Университета. Прекрасный старый дом на улице-аллее, обсаженной деревьями. Через неделю кухня была заколочена. Это было типичное жилище рок-музыкантов, только мы не были рокерами. Мы вряд ли смогли бы сыграть что-нибудь из Чака Берри.
Дом - это было совсем другое дело. Мы продолжали искать свой звук. Мы не знали, с чего начать, пока не услышали Гарри Парча. Мы слушали пластинку Гарри Парча (если не знаете - поищите) с четырьмя-пятью друзьями, Рон скакал по дому, переодетый горбуном, устраивал полтергейст, мы подвывали Парчу, как привидения, веселились, запирали все двери, включали и выключали свет. Один парень, Крег Сазерленд, где-то нашел ЛСД, и мы попробовали. У него был неудачный трип, и он провел ночь в кустах. Еще у него была дорогая гитара, но играть на ней он не умел, и, бьюсь об заклад, до сих пор не умеет. Нас обвиняли в недружелюбности. Справедливо, но все хорошие команды стремятся жить замкнуто.
Мне всегда нравилось жить в мужской компании. Даже со своей командой в одном доме иногда хорошо. Когда хочется музыку поиграть или еще что, здорово, когда вокруг друзья, близкие отношения. Экономически удобно и вообще полезно.

Первый трах

Именно в этом доме я впервые трахнулся. К нам постоянно приходили девчонки, но лично я не трахался до двадцати лет. Так, потереться об кого-нибудь сквозь джинсы или за хорошую жопу подержаться было приятно, но трахаться я не хотел.
Была одна подруга, вообще-то это была подруга Чака, но она на меня глаз положила. Они вообще часто на меня поглядывали: барабанщик и вообще, думали: "Парень молодой, отчего не попробовать", знаете. А эта уже институт закончила, ей было 25, что мне тогда казалось крайней старостью. Когда тебе 20, думаешь: 25 - Бог мой, до чего древний возраст!
Так или иначе, она за мной ухлестывала. У нее был ребенок. Не знаю, не люблю я трахать девок, у которых есть ребенок. Не люблю и все. Неловко как-то рядом с ним находиться, и можно проникнуться тяжелой ревностью к этому ребенку.
Ну, у нее был довольно симпатичный ребенок. Вообще она была милая, приходила, жарила мне яичницу. Ухаживала, значит, за мной.
Она хотела, чтобы я ее трахнул. Однажды мы целовались и так далее у нее на диванчике, и она говорит: "Почему ты не хочешь пойти до конца?" Я обломался. Наконец как-то ночью в моей комнате - у меня была такая странная комната с маленьким балконом. Я там срал, на этом балкончике, и оставлял сохнуть. И вся мебель у меня в комнате, включая две одинарных кровати, шаталась и накренялась. Я сделал из всего этого лабиринт, так что нельзя было видеть дальше, чем на два-три фута в одном направлении. Своеобразная была комнатка. Короче, она меня укурила хорошей травой. Я тогда мало марихуаны курил, и она на меня сильно действовала.
Я только что тогда научился курить (сигареты и траву) и был страшно рад. У меня всегда была астма, и я не мог курить. Как-то раз иду по улице, и вдруг кто-то выпустил дым мне в лицо, дело было осенью, самый худший сезон для астматика. "О, дым, все, сейчас упаду!" - но ничего подобного не произошло. АГА! - подумал я. И немедленно начал курить по паре пачек "Кэмела" в день, что для меня было очень вредно, и по сей день у меня бывают приступы.
Мы были на балкончике - по случаю ее прихода я убрал все говно и вынес туда постель. "Это" оказалось несложно, и я даже не вполне понимал, что происходит. Каким-то образом она умудрилась все сделать сама. А потом я кончил. Дальше все было как во сне: я сел, не говоря ни слова, сорвался с места, сбежал по лестнице, прыгнул на ее велосипед и со страшной скоростью помчался прочь. Я был в таком вздрюченном состоянии, что повернул не туда и врезался в машину, перелетел через нее и приземлился на ноги.

Нам повезло

Однажды у нас был дом, этот деревенский дом, я часто о нем думаю. Знаете, я довольно чувствительный человек, хорошо воспитанный: в общем, я люблю людей, знаете, такой приличный юноша. С другой стороны, все, к чему прикасались Stooges, превращалось в говно. Мы разрушали дома с легкостью необычайной, как четверо яростных павианов. Мы же были хулиганы, так? В Stooges я был хулиганом, так? Но сам-то по себе я другой.
Так вот, этот дом, нам повезло с этим прекрасным белым домом, и он так помог нашей музыке. Мы достигли таких высот, что хоть помирай. Таких высот, что в конце концов никакая музыкальная индустрия не стала бы нас продюсировать. Это был большой старый прекрасный белый деревенский дом в двенадцать ком-нат, построенный стариком по фамилии мистер Бейлис - фермер Бейлис - построенный его собственными руками от фундамента до мебели. Он уже сильно разбогател, продавая по частям свою огромную ферму, сначала под школу, потом отдельным людям, потом под поселок вагончиков. Наш дом стоял на трех-четырех акрах земли, с прекрасным длинным садом и аллеей. Исключительный дом. Я так его любил. Он был почти весь сделан руками - паркетные полы, огромное витражное окно, чудесный пасторальный вид, прекрасные деревья в саду. Замечательный сад - вот что может сделать человек, когда работает с душой.
Я жил на чердаке - лучше не бывает. Высоко в воздухе среди ветвистых деревьев, два окна, создающие приятный сквозняк. Чердак был сделан из кедра, и у меня там была огромная, так называемая корабельная кровать, он сам ее сделал, с тонкими матрасами, и никаких простынь-наволочек. Только одна подушка, а также гитара и 50-ваттный гитарный усилитель - не то чтобы огромный, но для комнаты вполне приличный. Как рявкнет! В комнате был большой шкаф с замечательным зеркалом, также сделанный самим хозяином - он был отличный плотник - и все это я раскурочил, и, в общем, на третью неделю туалеты уже не работали, и так далее, и так далее.
А сам он иногда приходил. Никогда не забуду, как он приходил. Он очень любил свой дом. У него было чувство, что его как будто насильно заставили покинуть этот дом, несмотря на то, что он добровольно расстался с ним за деньги. Видимо, уже не имело смысла жить там, ведь он был уже не фермер и уже не молод. Это все его жена виновата - ну и кошмарный же у нее был парикмахер - это она свела нашего бедного старого благородного медведя по безжизненной тропе к безрадостным воротам. Прощай, солнечный свет; здравствуй, зоопарк. Переехал, небось, на какое-нибудь ранчо, без лестниц, по совету врача. Чем это лучше, чем в Сибирь по этапу? Он так любил свой дом. Дом пережил человека.
Он появлялся в самые неподходящие моменты, как привидение. Говорил что-нибудь вроде: "Привет, ребятки, не хотите ли морковочки или чего-нибудь, что я вырастил?" Но мы не были так добры к нему, как он того заслуживал. Мы все были в некоторой паранойе, потому что мы курили траву, так, а в то время в Мичигане это было целое дело. Стыд и позор, что трава встала на пути нашего отношения к этому человеку. Он так и не выгнал нас из этого дома. Старый фермер Бейлис был пятым Stooge'м.
Наконец, вскоре после того как мы распались в 1970 году, дом снесли. Теперь там шоссе - Eisenhower Parkway. Где-то там лежит его жизнь. Фермы больше нет, но я остался свидетелем.
В том доме бывали хорошие репетиции. Однажды приехала пожить Нико. Она была очень милая, и некоторое время мы с ней дружили как мальчик и девочка. Я сказал ей, что собираюсь в Мичиган к своей команде - им-то, мичиганским парням, никогда не было особого интереса уезжать далеко от Детройта - а она говорит: "Джимми, я поеду с тобой". Так и сказала. А я подумал: "Такая продвинутая дама, и вдруг поедет со мной зачем? Она, наверное, псих". Так оно и было, и я обязан ей целым миром. Она меня многому научила насчет, well you know, I'd never licked pussy before. Мне очень нравилось заниматься с ней сексом. И еще она научила меня всему, что касается вина, настоящего вина.
Когда мы репетировали, она всегда сидела, слушала и радовалась - приятно, когда кому-то нравится то, что ты делаешь - она была замечательным слушателем. Еще она пыталась готовить нам еду. Каждый день варила коричневый рис и иногда подавала свежие фрукты, но в основном коричневый рис с овощами. Старалась для нас. Варила в кастрюле коричневый рис и бросала туда овощи, и там всегда было столько перца и острого соуса, что никто не мог это есть. Но она старалась.

Stooges

Итак, я расскажу о своей первой группе. Начнем с Дэйва, Дэйва Александера. Он у нас стал играть на басу. Это был приятель из того же квартала, друг Скотта Эштона, барабанщика. Он был весь какой-то пунцовый из-за плохого обмена веществ. Все время мазался "Клирасилом", который рекламировал Дик Кларк. Должен сказать, что Дэйва уже нет в живых.
В общем, у него были рыжие волосы, очень длинные, и нож в кармане. Росту он был 5 футов 7 дюймов и носил "левиса" в обтяжку. И вот, короче, эти джинсы: жопы-то у него как таковой не было, и эти штаны - очень узкие, так, но на талии они ему все равно были великоваты, и штаны вечно сползали, прямо смешно, при том что карманы были полны всякой всячины - расчесок, ножей, бутылок джина или что он там пил, лопатников и прочее. Это в Мичигане называется "выходить из берегов". Еще у него были битловские ботинки, потому что они с Роном Эштоном (нашим гитаристом) однажды свалили из школы и уехали в Англию, в Ливерпуль, чтобы быть поближе к "биттлз", и целый семестр там тусовались.
Эти парни на пару лет меня моложе. Отец у Дэвида был мясник, а мать домохозяйка - очень нервная дамочка. Дэйв родился в мичиганской деревушке Уитмор-Лэйк, там все население человек 150, так что дети получались дегенератами. Потом он переехал в Анн-Арбор. Годам к двенадцати он уже торчал на клее, на ромиларе, и на секонале, наверное, тоже - на чем он только не торчал. Все время ему надо было торчать на какой-нибудь дряни. Любил сидеть дома. Наглухо испорченный был пацан, вообще насквозь гнилой, так? Если надо было поработать дольше десяти минут, он начинал ныть. Но ему хотелось играть в группе, и машина у него была, и деньги, что весьма полезно. Он мог достать усилитель и купить бас, так что мы его приняли.
Такие смешные делал вещи. Как-то раз, помню, увидел где-то в кино, как Джимми Хендрикс поджигает гитару. И вот на одном концерте, это был Silver Bell Hideout в Бирмингеме, штат Мичиган, он решил поджечь СВОЙ бас. Он же видел, как это делается в кино, и даже лак не пострадал, так? Уж не знаю, под чем он там был, но решил. И угораздило меня именно в тот вечер одолжить ему рубашку, одну из своих любимых рубашек. И вот играет он на сцене, в моей рубашке, мы поем пару песен, и тут он торжественно слагает с себя бас - ха-ха-ха - и собирается его поджигать. Укладывает его на сцену, с соответствующей жестикуляцией, и поливает сжиженным газом для зажигалок. И когда он поджег его, бас вспыхнул, как факел. Ничего там не пришлось раздувать и так далее. Пламя взметнулось фута на три. Дэйв смотрит на это дело в полном - никогда не забуду - в полном шоке и ужасе: "Ой, что же теперь делать?". И решает - чтоб уже не совсем потерять лицо на сцене - гасить пожар своим телом. И падает прямо грудью на огонь: в МОЕЙ рубашке. Он, кстати, не особо пострадал. Но на рубашке - на МОЕЙ, блядь, рубашке! - образовалась круглая дыра. Не то чтоб он сильно подгорел, но вид был не очень. То есть не вышло дело. Промахнулся маленько. Но я думаю, главное - намерение.
Эх, никогда не забуду Дэйва. Однажды, перед самым первым концертом Stooges, он сказал, что закинулся кислотой и хочет расписать мою древнюю гавайскую гитару (вокруг которой тогда строился весь наш звук) фосфоресцирующими цветочными узорами. Ну, я говорю: давай, вперед, нафигачь мне всяких там: бабочек, знаете, вот это. И он нафигачил прямо по датчикам, а это же маленькие магнитные микрофоны. Таким образом, за день до концерта гитара была испорчена. Как оказалось, это изменило ход истории, так как мне пришлось играть стоя. На гавайской гитаре я играл сидя, а на этой пришлось стоя, и во время моего дебюта с меня постепенно соскользнули штаны. Все подумали, что это часть представления: я был в курчавом парике из алюминиевой проволоки, все лицо в белилах и ботинки для гольфа. Вот вам, пожалуйста, Дэйв. С самого начала он стал совершать мелкие музыкальные поступки, типа скидывать головки с усилителей и швыряться предметами. У него к этому был особый талант. Такой вот был Дэйв.
Скотт Эштон - это был малолетний преступник. На Элвиса Пресли смахивал, смазливый такой юноша, нечто среднее между Элвисом и Фабианом, крутой чувак, настоящий хулиган, боец и все такое. Рукава всегда закатаны. У него тоже были обтягивающие "левиса" и остроносые ботинки, а также элвисоидный чубчик-помпадур. Отец у них с Роном - они были братья - помер, поэтому дисциплины в доме было мало. Он тусовался на улице возле пластиночного магазина, где я работал, когда барабанил в Prime Movers. Стал приходить к нам на репетиции, сидел на лестнице с парой своих дружков. Крутой тусовочный пацан, причем малолетка. Как-то попросил меня научить его играть на барабанах. Он мне нравился. Симпатичный был парень, знаете. Я сказал: "Ну давай, научу". Научил кой-чему, и однажды вечером он сел за мои барабаны и начал стучать. Через Скотта я познакомился с остальными - Дэйвом и Роном. Они все тусовались под аптекой Маршалла, куда я потом ходил за дозой. Говорил, что я диабетик. Знаете эти аптеки в маленьких городках.

Stooges набирают ход

Что было хорошо в Stooges, так это то, что мы жили практически абсолютно без денег, даже когда у нас появились контракты с рекорд-лейблами, - никаких средств к существованию, кроме того, что мы могли заработать сами, своими силами. Никто в нас не вкладывался, не поддерживал. Один чувак, Джон Адамс, вложился, правда, в усилители. Это был дорожный менеджер, который постепенно подсадил группу на наркоту. Карточный шулер с наркоманским прошлым и философским образованием - опасное сочетание. И деньги у него водились. Но на самом деле никакой официальной поддержки мы ни от кого не получали. Приходили ди-джеи, я им показывал палец. Все дураки ненавидели то, что мы делаем, но вся эта, казалось бы, полная отверженность и нищета никак на нас не отражалась.
Иногда приходилось репетировать в куртках и перчатках - ну и что? Мы были фанатики. Любое препятствие обращалось в смех. И при всем том я высчитывал - я был самый умный в группе - что мы потеряем и что выиграем с помощью ди-джея. Но в сердце все это не проникало, я играл в это, как в игру. Мы никогда не играли в разбойников. Мы просто играли музыку. Может быть, не лучшим образом, но время-то шло.
К 1970 году я отрастил себе здоровенное эго, а это весьма полезно для сцены. Многим нравилось то, что мы делаем, многие знали, кто мы и зачем. У нас был свой звук, всесокрушающий, как татаро-монгольская конница, тысячи маленьких монголов с саблями, на почти невыносимых частотах.
Ребята из группы начали мне завидовать, подкалывали меня, развешивали по дому плакатики: "СПЕШИТЕ ВИДЕТЬ ИГГИ, У НЕГО ГОВНО ЗЕЛЕНОЕ". Забавно, как некоторые вещи берутся прямо из воздуха: название "Iggy and the Stooges" как-то прилипло и осталось. Промоутеры увидели в моем имени деньги, я не мог импрепятствовать. Stooges развалились в 1970 году, а альбомы переиздаются до сих пор.Последний эпизод Stooges связан с плохими продажами альбома Fun House (1969). Билл Харви, вице-президент выпускающего лейбла Electra, и Дон Галуччи, продюсер этой пластинки, вылетели первым классом прямо из Нью-Йорка в Анн Арбор, дабы послушать ее и оценить коммерческие возможности третьего альбома Stooges.
Ответ был: НЕТ! Контракт был разорван.
И все же с каким удовольствием я вспоминаю, как этим благопричесанным мудакам было физически неловко ждать пять часов в таком напряжении, что ни в кресло сесть, ни к стене прислониться, ни в туалет сходить.
Нам же, несмотря на скорую гибель, как раз удалось создать свой лучший альбом. Песни, услышанные в тот июньский день, зомбировали этих говнюков в напряженных, неловких позах, с болезненно застывшими улыбками.
Пускай мы всего лишь кучка раздолбаев, но есть в мире нечто такое:

Дорожные менеджеры (roadies)

Наши менеджеры были самые отъявленные маньяки, хладнокровные бандиты и убийцы всех времен и народов - все как один. Моя гордость и радость. Такому бэнду только таких и надо. Нам не до шуток, нам нужны солдаты, мы же рокеры, так?
Был у нас Дэйв-Догмэн, в прошлом капитан военно-морского флота, служивший во Вьетнаме. У него были автоматы, в том числе великолепный русский АК-47, и все прочее; усатый гений, похожий на Стейси Кича или Берта Рейнолдса, из Понтиака, штат Мичиган, по фамилии Данлэп. Наверняка ты смеешься, Дэйв, читая это - черкнул бы, что ли, пару строк по адресу: п/я ФБР, 250 Вест 57-я стрит, Нью$Йорк 10019. Еще был Лео Битти. Тоже хулиган из Понтиака, нарциссист-хулиган. Последнее, что я о нем слышал - что он лежит в психбольнице. Что-то у него было с мозгами - нарциссический мальчик, длинноволосый, стройный, красивый, весь изящество и балетные цыпочки. У меня все роуди были отличные. "The streets and fields that never die". Jim Morrison.
Потом был Берни. Берни во Вьетнаме командовал танком. Кучу народу перебил; когда Stooges развалились, он вернулся в армию.
Еще Зик Зеттнер, деливший со мной комнату 26G, ныне покойный. Позже он играл в Stooges на басу. Ростом под 6 футов 4 дюйма, вспыльчивый, но славный, очень хорош собой, очень.
Потом, был невероятный Дон Кул, "Don Cool from Liverpool". Дон Кул был всегда такой грязный, что грязь было не просто видно - ее можно было слышно за несколько футов: воняло будь здоров. Честный пот, смешанный с запахом униженных и оскорбленных. Дон был полуграмотный; он вырос в детройтском гетто, в квартале от завода "Крайслер". Ходил ладонями назад, типичная негритянская походка, называется pimping. Обладал нечеловеческой силой, я таких больше не встречал. Был целиком и полностью предан Stooges, особенно лично мне. Он был моим домашним животным. Спать мог где угодно, как правило, свернувшись на полу. Выполнял любые поручения с полной отдачей и никогда не повышал голоса. Фанатик! Весьма интересный тип и ценный кадр. Думаю, мы были первыми из людей, которые были к нему добры.
Однажды мне довелось заглянуть туда, откуда явился Дон, в ту жизнь, которую он вел до нас. Я захотел его проведать. Просто сам, лично для себя захотел. Мрачное зрелище, развалившиеся хижины и так далее. Я нашел дом, очень грязный и вонючий. Повидал его мать, бесформенную от дрянной пищи - вот что нищета делает с людьми; плохие зубы, и взгляд такой побитый, подавленный. Она пыталась быть со мной вежливой: "Нет, Дона нету", - но жизнь сделала ее тусклой, лишила эмоций. Обо всем она говорила одинаково, ничто не менялось у нее внутри. Но его все равно не было, и вот сажусь я в машину и отъезжаю футов на десять, и - никогда не забуду: невдалеке возвышается махина "Крайслера", а через дорогу ползет крохотный ребенок, едва научился ходить, совершенно без присмотра, - девочка. Выскакивает машина, на большой скорости, светло-голубой "олдсмобиль" или "бьюик", такая неописуемая штука. И они переехали ребенка. И умчались. Вот так.
Но главный мой любимчик - Луир, Эрик Хэддикс. Очень он мне нравился - чрезвычайно узкий в бедрах, почти вообще без бедер, размер 26-й, наверное, и невероятно широкий в плечах; невероятно стройный, довольно мускулистый, квадратная челюсть, глаза почти восточные, - парень из деревенской общины под самым Детройтом. Общество рано отвергло его за какую-то совершенную им жестокость - а ведь славный был малый. Открывая дверь, он всегда был в черных перчатках. Обычные зимние перчатки. Понимаете, о чем я? Это производило большое впечатление. Никогда не улыбался. Короче, все они были красавцы. Молодцы. Вот такая у нас была команда.

Моя жена

Я был женат. Однажды я женился - в 21 или 22 года - на красивой девушке. Ее звали Венди Вайсберг. Некоторое время она официально была Венди Остерберг. Познакомился через однокурсников, когда она училась в колледже. Мне было 19. Молодой еще.
Я проучился всего семестр. Обнаружил, что студенты - полные кретины. В то время я как следует боялся девушек. Ужасно стеснялся, а она была ТАКАЯ красивая, она мне нравилась. С мальчишескими замашками, прекрасно сложена - еврейская девушка из Шейкер-Хайтс, богатого пригорода Кливленда. Ее папаша владел сетью фермерских магазинов "Гигантский Тигр". Типа Джо Блоу, знаете: я сам себя сделал, я крут, у меня дом, у меня шашлыки, у меня "кадиллак", и я знаю, что к чему. И у ребенка есть все. А она была такая классная - хулиганка, знаете - на все готова, никакого кокетства, очень, очень хороша собой - прямые черные волосы, длинные, до пояса. С материнской стороны там была индейская кровь, глаза совершенно черные, удивленно-испуганные - словно у оленя в свете фар. Очень хороша. Так что, когда я ее впервые увидел, даже заговорить не решился.
Прошло какое-то время, и вот мы со Stooges играли в одном колледже в Делавэре, штат Огайо. У нас тогда уже вышла пластинка, но публика, особенно студенческая, нас совсем не знала. Придут - не придут? В огромном зале собралось человек 60, а то и 20, а заплатили, наверное, вообще 12. И тут появляется Венди. Я увидел ее перед концертом. Я обалдел. Вспомнил моментально. Это из тех людей, которых всегда держишь в памяти на случай, если снова встретишь: можешь и не встретить, но я всегда верил, что если хочешь, обязательно встретишь. И всегда это сбывалось. Ну, я и говорю, мол, привет, как дела? А она, оказывается, очень хотела меня увидеть и удивилась, что я ее помню. Мы немножко поболтали.
А я в тот вечер выглядел шикарно. Это был мой белый период. У меня были белые носки и континентальные полусандалии. Они продавались в магазине "Регал Шуз" на Таймс-Сквер - тапочки что надо, так? Сутенерская вещь. А также мягкие, узкие выцветшие джинсы - не клеша - чуть коротковатые, и чистейшая, белейшая футболка в обтяжку, и длинные волосы ниже плеч, каштановые (мой натуральный цвет), слегка волнистые, завивающиеся на концах. Короче, она повелась.
Она повелась, и мы договорились встретиться после концерта. Она была с парнем, но меня это не отпугнуло. Судя по всему, ей очень нравилось то, что я делаю. Она считала меня настоящим визионером. Слышала нас только на пластинке, где я пою таким протяжным, низким голосом.
Ну, и выходим мы к этим 12-18 зрителям. Может, их и меньше было. Выходим играть, и с первой же песни я завожусь. Прекрасный зал, отличная сцена, и мне так хотелось сыграть для нее как следует, вот я и завелся. Получалось действительно здорово. Но я как-то не чувствовал отдачи от публики, надо было чего-то большего. И со второй песни я давай себя калечить: бичом хлестать, лупить барабанной палкой. И при этом (на самом деле было вовсе не больно) музыка становилась все лучше и лучше. Появлялись странные, прекрасные обертона. Чарующие звуки. Великолепное состояние. И вот все кончилось.
Наш обычный короткий, но прекрасный сет, минут 20, закончился, а мы в тот вечер играли одни. 20 минут для 12 человек. Я был весьма доволен собой. Причем не то чтобы сильно покалечился, но кровь текла. Где-то поцарапался сломанной барабанной палочкой, где-то по лицу попал. Может, сгоряча губу прикусил об микрофон, знаете, когда пытаешься его сожрать. Какие-то мелкие повреждения, не больше, чем от тернового венца. По мере того как мы играли, я все сильнее расходился, чего-то мне хотелось эдакого.
В общем, прозвучали здорово. Играли все хорошо, и мне нравилось то, что мы делаем, хотя и была некоторая неловкость от того, что наша музыка так круто выпадает из окружающего контекста.
И тут подходит она. Чуть не плачет. Видно, что плакала. И сердится, типа: "как ты мог так со мной поступить?". Мне так нехорошо стало. Я никогда не думал, что кто-то (кроме, разумеется, мамы с папой) может как-то там за меня волноваться; я, честно говоря, и сейчас не очень в это верю. Мне кажется, если люди проявляют какую-то заботу и уважение к твоей персоне, то забота и уважение направлены не совсем на тебя, а на кого-то, кем они хотели бы, чтобы ты был. На самом деле ты как таковой их не интересуешь, они хотят как-то воздействовать на твои эмоции, подергать за душевные струны. Ты можешь на это отзываться, но насколько они искренни - вот вопрос.
Так что Венди заставила меня кое о чем задуматься. Она была с парнем, но как-то в процессе беседы я сообщил ей, что люблю ее и хочу быть с ней. Она говорит: "у меня есть парень", а я говорю: ну и что. В следующие выходные я взял напрокат машину и поехал за сотню миль к ней в Коламбус. Я презрел все препятствия: ее отца, ее парня, ее замечательный университет. Шел напролом, пока не добился своего.
Перед тем, как завоевать ее окончательно, был промежуточный период, когда я ездил к ней в гости. У нее была своя квартира в Шейкер-Хайтс, со стереосистемой. Я тогда впервые по-настоящему послушал песню Лу Рида "Героин". Никогда не забуду, как мы сидели с ней в этой квартире - с девицей, нацеленной на такую хорошую жизнь - хорошая девушка - хорошая жизнь - хороший колледж - и я тогда тоже был такой хороший мальчик. Понимаете, о чем я. Я тогда еще не пробовал никаких наркотиков, и вот сижу в этой пустой комнате и слушаю "Героин". У нее тогда еще не было всей той хорошей мебели, которую она потом приобрела. Совершенно пустая комната. Шикарная квартира, как рекламируют в воскресных газетах.
Она тогда была девственницей. Мне позарез НАДО было ее поиметь. Мы ходили на озеро или в кино, а потом в ее любимую забегаловку с гамбургерами. Она была единственной, кто мог заставить меня съесть гамбургер. Мы ставили пластинки в музыкальном автомате. Ей страшно нравился Джуниор Уокер, его песня про любовь "What Does It Take" - красивая такая песня про любовь - и еще Фрэнк Синатра "My Funny Valentine", ну и просто всякий рок дурацкий. Мы сидели и слушали музыкальный автомат, желательно, чтобы столик был прямо рядом с переключателем.
Потом мы поженились.
Ее родители не приехали. Мои приехали. Свадьбу играли на лужайке перед входом в дом Stooges. Все красиво. Погожий летний день. Невеста в белом платье, длинные черные волосы. Как ни крути, интересная история. Первым делом примчался Дэнни Филдз, мой журналист из "Электры", "архитектор", так сказать, моей карьеры. За ночь до того я позвонил ему и сообщил, что женюсь. Он чуть язык не проглотил. Я оказался таким приличным юношей, и он не знал, как сказать, типа: "А как же твой имидж?". "До завтра", говорит. И прилетел из Нью-Йорка.
Ди-джей с детройтского радио WABX Расс Гибб позвонил узнать, что за фигня происходит, но не сказал мне, что разговор транслируется в прямом эфире. Я внезапно столкнулся с таким аспектом публичности, как интерес к личной жизни. Радио WABX не верило своим ушам: КТО же пойдет замуж за Игги Попа?
В это время ребята из группы сидели на крыльце, пили пиво, подбрасывали монетки и заключали пари: сколько времени мы с ней продержимся. Все это в полный голос, понимаете, да? "Я даю месяца четыре, от силы пять". - "А я думаю, не больше дня, я знаю Игги". Дэнни говорит: "Джим, ЧТО ты делаешь? Подумай о своем имидже". Мой макробиотически-дзенский менеджер Джимми Сильвер говорит: "Слушай, главное для Джима - это правда, реальность". Дэнни так только глянул на него и говорит: "Какая в жопу реальность! На хуй она нужна!". А я в то время увлекался дзеном, следил за своим здоровьем - такой миролюбивый дзенский парень, который следит за здоровьем и норовит отлупить себя барабанной палочкой. Как бы то ни было, в тот месяц я попал на обложку журнала "16".
Свидетелем был Джонни Эштон, одетый в форму полковника СС - настоящую - при полном параде. Все дела улаживал мой менеджер. Послал свои 12 долларов в Universal Life Church, чтобы все было законно. У нас был анализ крови, лицензия и прочее. Пришли друзья команды из Анн-Арбор, плюс ее друзья. Все относились к событию скептически, кроме нас. Она была еще красивее, чем всегда; я так ее любил. И вот мы поженились. Мой отец сказал: "Джим, у тебя хороший вкус".
Но что было потом... Для начала она сообщает, что все ее подружки собираются остаться на несколько дней. Мне эти подружки не нравились, так? - толстые, болтливые, отвратные во всех отношениях. Внезапно я понял, что это нарушит всю внутреннюю химию дома. Кроме того, я понял, что парни, сидя на крылечке и заключая пари, на самом деле ревновали. Я это интуитивно почувствовал. В те времена я еще не умел задумываться о таких вещах всерьез. Ревновали. Все мужики - голубые. Они ревновали.
Короче, ее друзья собирались у нас остаться. Мне они не очень нравились. Плюс к тому, событие-то было особенное, хотелось отпраздновать его вдвоем.
Потом прибыло барахло. Все новые и новые коробки поступали вверх по лестнице. Какая у меня там была берлога, помните? "Маршалл", подушка да матрас, больше ничего. Пара шмоток, и все, пустая комната на чердаке. У нее была машина, "понтиак леманс" с откидным верхом. Это ладно. Но вдруг у меня появляется радиоприемник с будильником - это у меня-то, который больше ДВУХ ЧАСОВ В НЕДЕЛЮ не работает! Радиоприемник с часами и будильником! Появляется навороченный кофейный столик со стеклянным верхом и специальной полочкой для каких-то, не знаю там, штучек. Что еще? Появляется коврик - прекрасный коврик. Верхняя простыня, нижняя простыня, четыре подушки и два одеяла (одно электрическое), и покрывало с желто-бело-зеленым цветочным узором - веселенькие такие цветочки. Ну и, разумеется, телевизор. И, разумеется... в общем, куча всякого БАРАХЛА. Вдруг я обрастаю благоустроенным мирком, как какой-нибудь еврейский принц. Тут-то я и начинаю соображать, как бы мне от нее избавиться. Я ее, конечно, любил, но...
И вот солнце заходит. Свадебный вечер, все такое. Мой барабанщик, Скотти Эштон, был весьма и весьма симпатичный парень. И он положил глаз на Венди, да и она на него повелась, так? А я САМЫЙ ревнивый человек в мире. И вот она просыпается среди ночи и в полусне рассказывает, что ей приснился Скотти.
Я так напрягся. Я просто сразу очень сильно обломался. Это первое; а второе - она хотела, чтобы я бросил курить траву. Говорила, что это вредно, и что наша группа - сборище умственно-отсталых уродов, которые тянут меня вниз, и мне нужно от них избавиться и заняться чем-то самому, а она мне будет помогать, так? Я был в шоке. Я ушам своим не верил: эта козявка, эта недоросль несчастная так бессовестно преувеличивает свою роль! Для меня-то она была всего лишь вместилищем моих романтических устремлений. Я любил курить траву, и я любил свою группу.
Кроме того, она любила спать по ночам, а я любил спать, когда захочется. И на гитаре играть, когда захочется. И вот однажды ночью мне приходит идея песни - прямо среди ночи - а у меня эта женщина в постели. Вот тут-то я понял: или - или. Или она, или мое дело. Причем учтите, я ее очень любил.
И я начинаю сочинять одну из своих лучших песен, "Down on The Street". Закрылся в кладовке и наигрываю тихо, приглушенно - настоящий кач, настоящий первобытный ритм. Звучит неплохо. Но тут я перехожу к следующей музыкальной идее, а сам думаю: "Надо бы потише". А потом думаю: "Э нет! НЕ НАДО потише!". Вылез из кладовки и как въебал на полную. Обломал ее страшно. Зато песня срослась. Удивительный момент - рождение!
В конце концов пришлось ее выставить. Было море слез. Она не сдавалась. Мы решили: может, она уйдет на пару дней, вернется через недельку. И она смоталась.
Я снова был свободен. Можно было опять шляться по улицам, как раньше, глазеть по сторонам. Зашел в забегаловку, где школьники тусовались после уроков. На самом деле первая пластинка Stooges была написана именно там. Там была кофейня и туалет. Я приходил заранее, садился на балкончике и наблюдал, и это становилось материалом для песен.
Я зашел туда и увидел Бетси. Ничего подобного я еще не встречал. Очень хорошенькая. В физическом отношении полная противоположность моей жене - блондинка, беленькая как снег. Ей было 13, и она смотрела на меня изучающе.
Короче, вы поняли, что было дальше.

Рисковая игра

Смешно, знаете - несчетное количество раз после хорошего концерта друзья говорили мне: "Было здорово". - "Правда было здорово? - спрашивал я. - Тебе правда понравилось? На самом деле? То есть действительно хорошо? Всем понравилось?" - И так далее, и наконец: "Да нет, НА САМОМ ДЕЛЕ тебе не понравилось, я ЗНАЮ, никому не понравилось", - и так далее, и тому подобное. Это, конечно, дурной вкус, но что я еще могу сказать? Ужасно хочется, чтобы людям понравилось то, что ты делаешь, но в то же время это постоянный риск, рисковая игра. Я затем в музыку и полез. Лет в 15, ближе к окончанию школы, пришлось быстро выбирать: либо вся эта рутина, либо какой-то другой образ жизни.
Язык у меня всегда был подвешен отлично, из меня получился бы неплохой адвокат или даже политик: что-то, а убалтывать я умел. Но я видел, как живут родители моих одноклассников - весьма преуспевающие, - какая у них нецельная, ненастоящая жизнь. Эти сорокалетние люди, не лишенные привлекательных черт, привыкшие жить на широкую ногу, на самом деле света белого не видели.
Выдающихся личностей среди них не было. Всем своим видом они говорили: и ты можешь стать таким же, заскорузлым и толстым. Никаких серьезных разговоров не поддерживали. В них не было поэзии. Не было поэзии, волшебности не было. Они не были самими собой. Они существовали в мире собственности и власти.
Смешно - я вырос в вагончике, но отец настоял на том, чтобы я обучался, так сказать, по ту сторону границы, с детьми из обеспеченных семей.
На самом деле грустно. Я-то, знаете, хотел быть заколдованным и жить в волшебном лесу. А вокруг были все эти люди со своим идеалом: хороший район, хороший дом с подстриженной лужайкой, хорошая специальность, классно выглядящая жена, свой офис с кучей подчиненных и политический вес. Что-то, знаете, такое, что можно подсчитать. И детей, разумеется, чтобы их воспитывать.
Так что буржуазная жизнь меня совершенно не привлекала, но и рабочим становиться, конечно, не хотелось. Вообще дрянное было окружающее, особенно дети в школе. Вот я и решил рискнуть и податься в музыку - это была единственная веселая возможность - чтобы ускользнуть от всего этого. Я бы сдох без настоящей рисковой игры - без чего-то настоящего, осязаемого.
Кроме того, меня прикалывал сам по себе аппарат, я был в него просто влюблен. Присутствие электричества в больших дозах всегда сообщало мне невероятную уверенность и комфорт, особенно то, как огромная колонка с включенным в нее инструментом расталкивает воздух - именно это они делают, толкают воздух и толкают меня. Мне страшно нравились микрофоны, какие они красивые. И барабанный бит. Было такое чувство - надо валить, надо отсюда валить. Ненавижу эту жизнь! Все в ней ненавижу! Не хочу так жить. Это отвратительно. Я чужой среди этих людей, и единственное место, куда можно спрятаться - это музыка. Единственное убежище, правда.
Это был серьезный риск - подписаться на пять сетов за вечер, шесть вечеров в неделю, за 55 долларов на мою долю. Но ничего больше не оставалось. Большая игра: смогу я вовремя остановиться или зайду так далеко, что назад дороги уже не будет?
Я не думал тогда ни о каких пластинках, контрактах. Это был просто побег, вроде юношеской влюбленности. Ну и, конечно, вошел во вкус: Это было летом 1965 года, как раз вышел новый Боб Дилан, "Bringing It All Back Home", и "Роллингов" тоже новый альбом. Я тогда много Дилана слушал.
Короче, попробовал я вернуться в школу - и не смог. Я играл в школьной команде "The Prime Movers", познакомился с гитаристом Пола Баттерфилда, и он сказал: если действительно хочешь играть, надо ехать в Чикаго. Я поехал в Чикаго с девятнадцатью долларами в кармане и постучался в дверь к великому барабанщику Сэму Лэю, из первого состава Баттерфилда. Он жил на углу Хоуман и 65-й улицы, в самой гуще Вест-Сайда - район довольно стремный, ходить по нему страшно - и открыл мне. Вписал меня в подвал под музыкальным магазином "Делмарк", хозяин которого, Боб Кестер, каждый вечер пытался на меня наехать. Ну и что: зато я мог репетировать в магазине и находить работу в качестве музыканта. Боб любил блюз, отлично в нем шарил и был своим человеком среди черных блюзменов Чикаго. Он до сих пор выпускает хорошие пластинки на лейбле "Делмарк" (Грэнд-стрит, Чикаго, Иллинойс).
Я начал играть с этими черными дядьками: меня, юного оборванца, брали играть. Первое, что я про них понял - что музыка течет у них с пальцев, как мед, очаровательно-детская в своей простоте, без всяких там аранжировок, в отличие от белых чикагских групп, которые на самом деле не врубаются. То есть никаких аранжировок. У каждого гитариста штук по двадцать очевидных риффов, и каждый знает, что делать, чтобы это подходило к песне. Все играют, и все срастается. Они СЛУШАЮТ друг друга. Мощная вещь. Как-то ночью я сидел на берегу реки Чикаго - я часто зависал там, около завода по переработке отходов, напротив тех небоскребов, откуда Стив МакКуин в кино грохает машину в реку с 65-го этажа, - сидел там и думал о структуре: может, не надо играть все эти сложные тексты; может, начать писать и петь песни.

Как я был голубым

Когда я достиг призывного возраста, случился как раз крупнейший и, надеюсь, последний в современной американской истории призыв в отсутствие ОБЪЯВЛЕННОЙ войны. Был конец 1966 года. Им надо было набрать 650000 человек за три месяца, и чтобы каждый служил по два года. Гребли всех подряд, независимо от физических недостатков. Это как следует ударило по карману пап и мам, дорогой читатель. Парней с десятью зубами, и тех гребли. Взять Билла Фигга, это был мой друг, барабанщик из группы "The Rationals": у него еще в детстве было повреждено колено, и там стоял стальной стержень. Билл боялся призыва, но еще больше он боялся, что его ребята осудят. Поэтому они и работали по школам, а не по месту жительства. Тем самым, если хочешь бунтовать - бунтуй на глазах у всех своих друзей. Друзья они тебе или нет? Нет, блядь! Зачем они идут в армию? Чтобы их там убили. Билл Фигг не вернулся.
Мне не хотелось служить по нескольким причинам. Во-первых, я не желал вписываться в американское общество с его дурацкими мужчинскими ценностями. Во-вторых, а как же моя музыкальная карьера? - она не терпит перерывов. Кроме того, хрена с два я буду спать в казарме вместе с кучей стриженых мачо - ненавижу мужиков, особенно тех, которые называют себя "мужиками" - сколько же в них говна! Я рад, что все они так или иначе сдохли.
Но больше всего меня страшила перспектива провести два года в условиях еще более жесткого социума, в компании отвратительных жестоких кретинов, чьи отцы воевали во Вторую мировую.
В то время я еще играл в "The Prime Movers" - блюз-бэнд, все старше меня. Я выжидал, готовился к появлению Stooges.
И что же я сделал? Стратегия была следующая. Во-первых, я сказал маме: "Мам, что-то я хожу оборванцем". Ну, она и купила мне такую одежду, как мамы обычно покупают, да? Приличные, ужасно сидящие серые брюки и дурацкий свитерок. Я постригся как можно короче. Замаскировался под идеального маменькиного сынка.
Идея была сыграть голубого. В те времена это было крайне сложно. Вся наша группа отправилась на призывной пункт в специальном автобусе - просто самому прийти было нельзя, только на этом автобусе для транспортировки призывников.
Мы все прошли тест на умственное развитие, потом пошли по врачам. Надо было раздеться до трусов и встать в очередь. Я в своем углу разделся, а трусов на мне не было - хитрый план, а? Поддрочил маленько и выхожу прямо на свое место в очереди с гигантским стояком (11 на 1 и 3\4 дюйма под углом примерно 94 градуса). Я и четырех шагов не сделал, как раздается крик: "Стоять!". Подходит сержант: "ПОЧЕМУ БЕЗ ТРУСОВ?!!"
Так что засекли меня сразу. "Помогите, пожалуйста", - говорю. Меня послали в комнату отдыха привести себя в порядок. Я надышался посильнее, чтоб задыхаться, помчался по коридору и столкнулся с врачом. Трясло меня как следует. Он говорит: "В чем дело?". Я говорю: "Дело в том, что я голубой, и мне страшно тут находиться голому с другими мужчинами". Отправили к психиатру, он давай спрашивать: "Что значит - голубой? Кто такие педерасты?" и так далее. Я так вошел в роль, что он купился и отвел меня вниз к капитану - я уже чуть не плакал, весь трепетал и содрогался. Ему стало так противно, что он уже не мог соблюдать профессиональный нейтралитет и выпиздил меня оттуда. Полтора часа, и с военной обязанностью покончено: день прошел не зря.
Это был один метод. Рок Экшн применил совсем другой. Он на несколько лет моложе меня, так что проходил через два года. Сначала - не знаю уж как - он отказался садиться в автобус. Но приехал сам, на своей машине. Тогда я еще играл с "Prime Movers", а он был мой протеже, барабанщик. Он подошел к делу СЕРЬЕЗНО. Двое суток с лишним не ложился спать, бухал и бесился, так? И перед самым выездом нарисовал себе помадой на лбу двухцветную молнию. ПЛОХОВАТО выглядел парнишка. Рукава закатаны, мотоциклетная куртка, отшвыривает пивную банку и направляется ковбойской походочкой прямо в ворота. Учтите, это было еще до того, как кожа повсеместно вошла в моду. Его немедленно скрутили и посадили в барак. Но он умудрился оттуда выбраться, и дело было сделано.
Армия - прекрасное поприще для молодых артистов!