Anabelll все записи автора АВТОР: Juxian Tang
ПЕРЕВОДЧИК: Dariana
БЕТА: Juxian Tang
РАЗРЕШЕНИЕ НА ПЕРЕВОД: получено.
ПЕЙРИНГ: ГП\СБ
Размер: МИНИ
РЕЙТИНГ: NC-17
ЖАНР: angst
Саммари: АУ, в котором Сириус никогда не сбегал из Азкабана, когда Гарри было 13 лет. Гарри впервые встречает Сириуса, когда ему, согласно закону, предстоит отомстить убийце своих родителей.
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: насилие, dark, POV Гарри.


Они лгали мне всю мою жизнь. Мальчик-Который-Выжил и весь этот вздор - а на самом деле я не стоил даже того, чтобы сказать мне правду. Всю правду.

Они говорили, что Вольдеморт убил моих родителей - ах, простите, Вы-Знаете-Кто убил. Нет, я не *знаю*, *кто*. Потому что Дурсли, с которыми я прожил столько лет, рассказывали, что мои родители неосторожно водили машину и погибли по собственной вине в автокатастрофе.

Я думал, что мы покончили с тайнами после моего пятого курса, когда я узнал о пророчестве, в котором сообщалось, что мне придется либо умереть, либо стать убийцей. Я думал, что больше от меня нечего скрывать, что теперь я знаю все.

Как я ошибался...

Но вот он здесь, передо мной, настоящий убийца моих родителей, Хранитель Тайны, тот, кто выдал их Вольдеморту. Тот, кому они доверяли. Их друг и предатель. Я чувствую, как Дамблдор несильно сжимает мое плечо, словно пытаясь помешать мне наброситься на него прямо сейчас и убить голыми руками. Но я не собираюсь; я могу контролировать себя.

У меня еще будет время разобраться с ним.

- Что ж, Гарри, - говорит Дамблдор таким терпеливым тоном, будто пытается отговорить ребенка от того, чтобы развернуть подарок до праздника. И, по сути, это и есть подарок, самый лучший подарок из тех, что я получил на свой семнадцатый день рождения, - теперь, когда ты достиг совершеннолетия, по закону, ты имеешь право...

Никому не было дела, что я был несовершеннолетним раньше, когда я из года в год должен был сражаться с Вольдемортом. Никому не было дела до моего возраста, когда я корчился под "Круцио"; когда я видел, как пытали и убивали моих друзей. Но лучше поздно, чем никогда, - наконец они рассказали мне о нем, хотя я никогда не прощу их за то, что они так долго это скрывали.

Но теперь у меня есть он.

Сириус Блэк, друг моего отца. Мой *крестный* отец.

Его глаза - цвета яркого летнего неба, а трепещущие огоньки свечей отражаются в зрачках, таких расширенных, словно ему больно или страшно. Что ж, если ему больно, мне все равно, а если страшно, то так и должно быть. Он должен понимать, что его ожидает.

- Старейший закон, - монотонно бубнит Дамблдор, - жизнь за жизнь, око за око, зуб за зуб... Он предал твоих родителей, Гарри. И теперь ты можешь заставить его заплатить за это.

Я заставлю, во что бы то ни стало. Это этой мысли мои губы расползаются... нет, даже не в усмешке. Я знаю, что от этой моей гримасы съеживаются даже самые мерзкие слизеринцы. Но он не был слизеринцем.

Сириус Блэк. Я уничтожу тебя, подлый ублюдок. И сделаю это медленно.

Белки глаз у него красные, будто в них полопались сосуды, отчего его взгляд кажется мутным и усталым. Его одежда обтрепалась, лохмотья свисают с плеч. Он худой, как палка, острые кости и грязная кожа видны в дырках на рубашке. Его плечи ссутулены, может быть, от тяжести цепей на запястьях. Оковы и на его лодыжках тоже. Он ведь опасен, не так ли?

- Мы берегли его, - продолжает Дамблдор, - до твоего совершеннолетия, Гарри. Теперь он твой, и ты можешь делать с ним все, что заблагорассудится.

Его рука уже больше не удерживает меня. Он поглаживает меня по плечу, и эта его глупая манера ужасно раздражает меня.

- Все, что заблагорассудится - до какой степени? - Мой голос холоден, и мне это нравится. Пальцы Дамблдора по-прежнему трогают ткань моей мантии.

- До какой хочешь, Гарри. Так как он повинен в убийстве, ты можешь делать с ним все, что угодно, мстя за своих родителей. Ты можешь даже убить его.

Сириус Блэк даже не шевельнулся - вот хладнокровный сукин сын! Но каким еще может быть человек, предавший своего друга? Странно... Я представлял его совсем другим, таким же уродливым, как Вольдеморт; думал, что предательство должно было оставить на нем след.

У него синие глаза... А его волосы - длинные и спутанные - падают черным потоком на плечи, обрамляя изможденное небритое лицо, острые, как лезвия, скулы. В тусклом свете свечей его лицо кажется измученным. Губы рассечены и потрескались, и он кривит их... в улыбке?!

Он псих? Шестнадцать лет в Азкабане - только два года назад дементоры, наконец, перешли на сторону Вольдеморта. Может быть, то, что я вижу в его глазах - это безумие. Это просто не может ничем иным. И это странное выражение... жажда. Будто он жаждал увидеть меня.

Может быть, он был один столько времени, что рад увидеть любого.

- Теперь ты достаточно взрослый, Гарри, чтобы отплатить.

- Хорошо, - говорю я резко. - Можно начинать?

- Да, мой мальчик, - говорит Дамблдор. - Я понимаю твое нетерпение. Ах да - пожалуйста, не делай того, о чем потом можешь пожалеть.

На самом деле, он не имеет этого в виду, я знаю. Он говорит это просто в знак призыва к милосердию - но он знает, что Блэк никакого милосердия от меня не дождется. Дамблдор слишком хорошо меня знает.

Я смотрю на Блэка, мысленно обещая, что он прочувствует все, на что я способен. У меня были хорошие учителя, и его *Темный лорд* был одним из них. Его глаза спокойно встречают мой взгляд. Он что, думает, что я еще ребенок? Я уже не ребенок. Он шевелится, и цепи глухо позвякивают.

- Спасибо вам за помощь, - кивает Дамблдор тихому, тощему человеку, который привел к нам Блэка. - Мы уходим. Вы можете убрать оковы.

- Но, но... - лопочет он, - меры предосторожности... он очень опасен.

- Не о чем беспокоиться, - говорит Дамблдор.- Гарри достаточно опытный колдун, если что, он с ним спокойно справится.

Конечно, справлюсь. И я не могу дождаться этого.

С запястий Блэка падают цепи, и он немного выпрямляется. Кажется, что такая поза ему нравится, будто он обрел внезапную свободу. Меня охватывает ярость. Как он смеет выделываться, зная, что с ним будет?

Я стискиваю в руке палочку; пальце липкие от пота и холодные, несмотря на то, что в груди у меня полыхает нестерпимый огонь. Блэк смотрит на меня - яркие глаза на бледном лице - и в его взгляде за усталостью скрывается что-то, чего я не могу разобрать. Вопрос? Тоска?

- Комната готова, Гарри, - говорит Дамблдор и протягивает мне заржавевшую дверную ручку. Он переводит взгляд на Блэка, в его глазах нет доброты - лишь холод и разочарование. - Ты тоже. Возьми это.

А что, если он откажется? Появляется испуганная и одновременно волнующая мысль - тогда я накажу его за это прямо здесь!

- Кстати, - обращается ко мне Дамблдор, - он анимаг. Ремус рассказал мне об этом. Но не беспокойся, комната заколдована так, что он не сможет перевоплотиться.

Худое лицо остается бесстрастным, и я не знаю, собирался ли Блэк использовать эту способность, чтобы напасть на меня. Я тянусь к дверной ручке и вижу, что его грязная рука тоже тянется. Никто не смеет ослушаться Дамблдора - но немного странно, что Блэк делает это так охотно, зная, что ожидает его... боль, может быть, и смерть.

Когда я дотрагиваюсь до ржавой железки, то чувствую резкий рывок в животе.

И тут же оказываюсь в большой комнате, на коленях. Я не знаю этой комнаты - тут высокий темный потолок пересечен деревянными балками, а через французские окна видно ослепительно-голубое небо.

Блэк стоит в нескольких шагах от меня. Я спешно поднимаюсь на ноги и чуть не теряю очки - они повисают на одной дужке. Проклиная себя, я поправляю их. Какой же я дурак! Он же Пожиратель смерти, он опасен, он может напасть на меня теперь, когда я один и растерялся.

Но он не напал. Не нападает. Он просто стоит и озирается по сторонам.

На его лице застывает престранное выражение, страдальческое и восхищенное одновременно, когда он смотрит в окно, болезненно щурясь и пряча лицо за изорванным рукавом.

- Свет, - шепчет он хрипло.

Его голос звучит, словно он не разговаривал многие годы, хотя, может, так оно и есть. Что ж, у него нет повода разговаривать и сейчас.

Его худая рука стискивает другую, будто он обнимает сам себя, а потом он поворачивается ко мне и отбрасывает от лица прядь волос - неуклюже, почти застенчиво, - словно для того, чтобы лучше меня видеть.

- Импакто! - кричу я.

Он впечатывается в стену и громко ударяется головой - и на его лице вдруг появляется какое-то удивленное, оцепеневшее выражение, когда он съезжает на пол, даже не делая попытки подняться. Маленькая струйка крови скользит из уголка его рта, и непонятным образом это разъяряет меня больше всего.

Я хочу видеть, как он истекает кровью; я хочу слышать, как он кричит. Как кричали мои родители, когда Вольдеморт убил их, как они истекали кровью. Я не знаю, истекали ли они кровью, но мне все равно. Этот, это чудовище - будет!

- Вставай, - говорю я.

Должно быть, от моего голоса, приглушенного яростью, его взгляд меняется. Его лицо искажается при попытке встать. Черные волосы падают на бледное лицо, как крылья ворона - а его глаза такие синие, и в них снова отражается что-то, похожее на надежду и вопрос.

- Импакто! - повторяю я.

Удар о стену глухой, и Блэк неловко лежит, вывернув руку под странным углом. Интересно, сломана ли она. Еще больше крови вытекает из его рта. Он встает, болезненно морщась, прежде чем я успеваю сказать хоть слово. А он понятливый, правда?

Обжигающая ненависть переполняет меня, я так хочу сделать ему больно. Как он смеет вести себя так, будто его покорность, его предугадывание моих желаний могут оплатить его долг мне и моим родителям?

Как он смеет смотреть на меня так, будто рад меня видеть, будто не может насмотреться на меня...

А если он так думает - что ж, ему придется изменить свое мнение.

Я уничтожу его тело и то, что осталось от его рассудка после долгого пребывания с дементорами. Я сотру с его красивого, усталого лица это покорное выражение. Он будет умолять пощадить его - но я еще подумаю об этом.

Заклинание снова впечатывает его в стену, и в этот раз он вскрикивает - помимо воли из его рта вырывается задыхающийся болезненный звук. Он сидит, часто и тяжело дыша, вжимаясь в стену, а потом медленно поднимает руку и стирает кровь с лица.

Я неспешно подхожу к нему.

- Ну что, нравится, предатель?

Легкая дрожь сотрясает его тело, когда он смотрит на меня, и его глаза... что они со мной делают? Почему со мной что-то происходит, когда я смотрю в них? Ярко-синие, как небо, как вода озера в тихий день...

Его окровавленные губы дрожат.

- Гарри.

- Не называй меня так.

Я пинаю его. Под ногой слышится хруст ломающихся ребер. Дыхание у него перехватывает - вот и хорошо, это остудит его пыл. Что со мной? Мне нравится бить его? Хотя... так и должно быть после того, что он сделал с моими родителями.

Я тону в его глазах, этой синей воде. Синее и красное, а его лицо бледное и окровавленное...

- Ты не понимаешь. Мне так жаль.

- Я представляю.

Он валяется на полу в груде лохмотьев - ему выдавали хоть раз новую одежду за эти шестнадцать лет? Лохмотья едва держатся, сквозь них видны острые очертания его плеч и синяки. Я снова бью его, на этот раз в живот, и он невольно сгибается.

- Ненавижу тебя, - шиплю я.

Ненависть? Это сжигающее меня чувство - только ненависть? Я думал, что ненавидел Вольдеморта, и я ненавидел Дамблдора за то, что тот манипулировал мной, и Снейпа, и Дурслей. Но то, что я чувствую по отношению к Блэку...

Будто от моей прошлой жизни не осталось ничего - только он и я.

- Я помню тебя... совсем маленьким, - говорит Блэк. - Я держал тебя на коленях. Ты так вырос.

Вот ублюдок. Проклятый ублюдок, неужели он думает, что это ему поможет? Я просто задыхаюсь от ярости.

Заткнись... Но я не могу вымолвить и слова.

- Я так рад... видеть тебя, Гарри, - говорит он.

- Круцио, - кричу я.

Я знаю, что это противозаконно. Я знаю, что потом мне придется заполнять миллион бумажек, объясняя, почему я использовал это заклятье. Но неужели они не простят мне, Мальчику-Который-Выжил, единственной надежде волшебного сообщества, такой пустяк? В данный момент мне важен лишь Блэк, валяющийся на полу, шипящий сквозь стиснутые зубы. Я счастлив.

Жаль, что мои родители меня не видят.

Когда я снимаю заклятье, он пластом лежит на полу, его руки и ноги раскинуты и по инерции подрагивают. С закрытыми глазами его лицо кажется белым, измученным, контраст между бледной кожей и темной щетиной кажется сильнее обычного. Его губы сжимаются в тонкую линию, он пытается не закричать.

Мне кажется, что острые шипы впиваются в мои легкие, становится трудно дышать. Мне нужно сделать что-то, что-нибудь, только чтобы прекратить смотреть на это лицо, смертельно-бледное и от которого невозможно оторвать глаз

А потом он открывает глаза и смотрит на меня.

- Круцио, - говорю я, прежде чем он что-то произносит.

На этот раз он кричит, и я вслушиваюсь в крики; когда я снимаю заклинание, он с трудом дышит, неловко лежа на боку. Его тонкие пальцы цепляются за одежду, будто он старается найти поддержу.

Мне трудно произносить это, но я повторяю снова и снова:

- Круцио. Круцио.

Я делаю с ним то, что не могу сделать с Вольдемортом или с каким-нибудь Пожирателем смерти, которые превратили мою жизнь в ад. Я делаю это с ним потому, что долгие годы все использовали меня, пренебрегали мной, обманывали меня. Я делаю это с ним потому, что он в моей власти - я могу сделать с ним все, что захочу. Пытать его, увечить его, убить его, оставить себе...

Благословенный закон позволяет мне все это.

Мне не нужно останавливаться.

Мысль о том, что он может сойти с ума под пытками, как родители Невилла, холодна как лед. Я опускаю волшебную палочку. Блэк навзничь лежит на полу, из его рта идет кровавая пена, ноги конвульсивно подергиваются. Под ним расползается лужа мочи.

Я не могу смотреть на это. Горло сдавливает спазм. Я быстро произношу Очищающее заклинание, стараясь забыть об этом. Я смотрю на него сверху вниз - его глаза снова открываются, я хочу ударить его, заставить его не смотреть на меня, дотронуться до него, стереть кровь с его лица...

Я опускаюсь перед ним на одно колено, и у него такой взгляд, словно видеть меня ближе ему каким-то образом приятно.

- Мне следует убить тебя, - говорю я.

Он с трудом сглатывает - ему сейчас все дается с трудом, после стольких Круцио. А потом он улыбается. Кровь запеклась на его губах, окровавленной рукой он дотрагивается до моего лица. Его пальцы дрожат, а подушечки мокрые.

- Ты так... похож на своего отца.

Я не знаю, что со мной происходит, почему от его прикосновения что-то ломается во мне, почему невыносимый жар приливает к паху. Его худое, горячее тело судорожно дергается, когда я кидаюсь на него, потревожив сломанные ребра. Его горячие и влажные губы на вкус соленые, его кровь оказывается у меня на языке - но его язык встречается с моим, и скоро вкус крови испаряется, уступая место другому вкусу, *его* вкусу. Он резко и невероятно сильно хватает меня за мантию - подтаскивая меня к себе ближе, стягивая одежду. Мои очки мешают, и я отшвыриваю их в сторону и слышу, как они падают на пол. Я вожусь с лохмотьями Блэка, пытаясь добраться до его тела - быстрее, ближе, сейчас же. Он стонет, ему больно, но он не отталкивает меня.

Его обнаженная грудь покрыта шрамами, ребра выдаются под грязной кожей, синяки, оставленные мной, оказываются лиловыми и голубовато-черными. Коричневатые соски затвердели. Я хочу почувствовать их, пальцами и ртом - я сжимаю их, изо всех сил, он шипит и выгибается мне навстречу.

Я не знаю, почему я делаю это; он мужчина, он годится мне в отцы, он грязный, от него воняет и, о Мерлин, он убил моих родителей. Но я не могу остановиться, не могу... Его кадык дергается, когда он сглатывает, впадинка между ключицами становится глубже. Он криво улыбается, и я думаю, что могу ударить его, что я могу стереть с его лица эту ухмылку - но я не делаю этого, потому что внезапно понимаю, что он не смеется надо мной, его глаза зовут меня.

Почему *он* хочет этого, я даже не представляю. Шестнадцать лет в тюрьме? Истосковался по человеческим прикосновениям, какими бы они ни были? Он поднимает бедра, чтобы мне было удобнее снять с него штаны. Его кости острые, как ножи, живот впалый. Его гладкий член стоит.

Я не становлюсь нежнее, хватая его член. Я глубоко дышу, оскалившись, и он снова улыбается, слегка задерживая дыхание. Я сжимаю его член, выдавливая на пальцы немного жидкости. И это то, что нужно - его и моя влага на моем члене, я грубо раздвигаю ему ноги, оставляя на бедрах царапины от ногтей. Но мне не нужно применять силу, он добровольно открывается мне, сгибает колени. Я развожу его бедра коленкой и вхожу в него.

Он хрипит. Его спина выгнута, давно не мытые черные волосы рассыпаются по полу, между окровавленных губ блестят зубы. Я вижу, как он царапает пол.

Он такой тугой. Я не могу поверить в это - будто сжимаешь свой член кулаком. Так жарко, так тесно, так хорошо - и я не могу пошевелиться, но и не могу оставаться неподвижным. Я чувствую одновременно и отчаяние, и наслаждение. Я издаю хриплый стон - и поднимаю голову: потолок кажется далеким и расплывчатым. Я продвигаюсь в него глубже, и он тоже стонет; я вхожу на всю длину. Это пытка и блаженство, и я ненавижу его за то, что из-за него я себя чувствую такое, именно из-за него. Я хочу плюнуть ему в лицо, но положение для этого неудобное. Из-под моих ногтей сочится кровь, и я еще сильнее впиваюсь в его бедра.

Это грубо, это насилие, я причиняю ему боль - и это совсем не похоже на пытку Круцио, но разве смысл всего не в том, чтобы делать ему больно?

Он выгибается и еще глубже насаживается на меня.

А потом мир становится размытым. Я вхожу в него снова и снова, грубо, причиняя ему боль, и мне все равно, больно ли мне самому.

Каждый мой толчок он встречает своим - мой член горячий и сжатый, его - возбужденный и влажный. Блэк откидывает голову назад и стонет, когда я сжимаю его член. Его глаза кажутся полубезумными, синие глаза отражают небо, которое видно в открытых окнах. Я начинаю входить в него быстрее, ритмично лаская его член. Он хрипит и изгибается, и сладкое тяжелое ощущение проносится от моего паха по всему телу. Он кончает, и я кончаю вместе с ним.

Я сижу на пятках и смотрю на него, когда все заканчивается. Его ноги раскинуты, у него течет кровь, и мой член тоже в крови - но я так устал, что не могу об этом думать. Все, то я хочу, это лечь на пол, закрыть глаза и обо всем забыть. Блэк смотрит на меня и снова улыбается. Я не знаю, почему; его лицо выглядит измученным, но улыбка делает его красивым, и мне хочется смотреть на него. Он улыбается, будто рад видеть меня.

- Гарри, - хрипло говорит он.

Не называй меня так. Я так устал, что не могу больше сидеть прямо. Я падаю на колени и прячу лицо в ладонях. Это опасно, твердит мне здравый смысл, где твоя палочка, с ним надо держать ухо востро, он может использовать этот шанс...

Блэк шевелится - худая рука крепко обнимает меня. Это неправильно, как он смеет, он убийца, предатель...

Но никто и никогда раньше не обнимал меня так - утешительно, тепло и по-отцовски. Блэк теребит мои волосы, он настолько близко, что его шепот шевелит волосы.

- Гарри...

А потом он целует меня, мои волосы, его прикосновения нежные и спокойные, и я не должен был бы чувствовать себя так.

Но когда он притягивает меня к себе поближе, я хочу остаться с ним. Его руки, худые и сильные, обвивают мою грудь, крепко обнимают.

Небо за окном начинает темнеть. Факелы на стенах вспыхивают. Я лежу и смотрю на огонь и на тени, играющие на потолке.

Моя голова - на груди Сириуса Блэка, и он по-прежнему перебирает мои волосы. Я чувствую каждое движение его грудной клетки. Разве ему не больно, думаю я? Хотя он никогда мне в этом не признается...

- Я так любил твоего отца, - говорит он. - Он был самым лучшим человеком на земле.

Я вжимаюсь губами в его мягкую кожу плеча и вдыхаю его запах - тепло, пот, секс и кровь.

- И поэтому ты убил его?

Его рука не прекращает ерошить мои волосы.

- Я не убивал его. Я бы скорее сам умер.

Я не знаю, верю ли я ему. Но если не верю, то откуда тогда это чувство - *ревность*? Если он так любил моего отца, то почему он со мной? Потому что я сын Джеймса Поттера? Потому что я очень на него похож? Я напрягаюсь. Вероятно, он это чувствует и его тело тоже напрягается.

Мой голос спокоен, и я горжусь своим самообладанием.

- Хорошо, не убивал. Но предал.

- Я не предавал их. Это Питер. Мы... поменялись.

Петтигрю. Четвертый друг. Тот, которого убил Блэк.

- Ты убил его.

- Нет. Он подставил меня.

- Я тебе не верю.

- Я и не надеялся, что ты поверишь. Может, когда-нибудь ты поймешь, что я говорю правду. Он правда надеется на это? Потому что тогда ему не придется возвращаться в Азкабан? Потому что тогда я пощажу его?

Он снова целует меня, на этот раз в макушку, я поднимаю голову - и он целует меня в губы. Он охает от боли, когда я слишком сильно нажимаю на его ребра. Его губы нежные и податливые, я целую их снова и снова, будто желая прокусить их до крови. Когда я целую его, мне почти неважно, врет он или говорит правду, провел ли он в тюрьме шестнадцать лет по ошибке, остается ли предательство моих родителей по-прежнему безнаказанным.

Если он лжет, я целую человека, который виноват в смерти моих родителей и который верой и правдой служил Вольдеморту.

- Я ждал тебя шестнадцать лет, - произносит он. - Я знал, что увижу тебя. Я знал, что ты придешь отомстить мне. Это помогло мне сохранить рассудок.

В уголках моих глаз вскипают слезы, и он смахивает их большим пальцем, за что я ему благодарен. Я не плачу - особенно перед ним. Вовсе нет.

- Ты все, что у меня осталось, Гарри, - говорит он. - Я не хочу потерять тебя.

На моих губах - его ладонь, и я кусаю ее, чувствуя вкус крови. Он не вздрагивает. Он обнимает его, и я сжимаю зубы сильнее.

- Ты такой красивый, - говорит он.

Я снова возбуждаюсь, я снова его хочу, я знаю, что умру, если не трахну его прямо сейчас - я знаю, что он не против и что он хочет этого так же сильно, как и я. Я быстро произношу заклинание, очищающее кровь, кал и сперму.

Я не отпущу его. Дамблдор сказал мне, что я могу сделать с ним все, что захочу. Я хочу оставить его себе. Он останется со мной. Я буду ломать его и восстанавливать, как мне заблагорассудится. Он не бросит меня, как бросил моих родителей.

- В какое животное ты превращаешься? - спрашиваю я.

- В собаку.

Я вплетаю пальцы в его волосы и сильно дергаю. Он склоняется к моему паху.

- Ты хочешь быть моим? - шепчу я, чувствуя, как его дыхание обжигает мой член.

- Да.

The end