10.

Все-таки он был одним из могущественнейших магов, и потому убедить совет и Министерство в том, что Малфой мертв, труда не составило. Больше всего он опасался разговора с Дамблдором, но, похоже, старик не желал обсуждать сию прискорбную новость. В конце концов, все списали на слабое здоровье подсудимого, не выдержавшее тюремных условий.

К тому времени дом был отремонтирован, и новоселье отпраздновали грандиозной вечеринкой. Гарри смеялся и шутил, Гермиона оставила свою обычную грустную сосредоточенность, Ремус ухаживал за ней, как настоящий джентльмен, и был просто очарователен, а Джинни и Невилл объявили, наконец, о своей помолвке…

Эльфы только и успевали менять на столах блюда и вино. Вино привезли в подвал за пару дней до вечеринки. Здесь были редкие и дорогие сорта. Несколько бутылок - конфискованные из подвалов Малфой Мэнор, ну не забавно ли?

Они почтили память погибших, выпив золотистого токайского, с тонким ароматом ягод и пропитанных солнцем трав, и Гермиона смотрела на Гарри сквозь слезы, но уже улыбалась…

Потом, когда гости расходились по спальням или спешили аппарировать, когда первые лучи рассвета уже показались над вересковыми полями на востоке, Гарри прошел в свою спальню и аккуратно снял мантию.

Теперь он - хозяин этого дома.

Он был слегка навеселе, ровно настолько, чтобы ощущать приятную эйфорию и странное щекочущее предчувствие в груди. Присел на кровать, расстегивая ворот и манжеты.

Странное дело, он впервые - в своем собственном доме.

Хозяин.

Хозяин Поттер Мэнор.

Звучит убедительно.

Спать не хотелось…Он прошел по галерее на втором этаже, спустился вниз, скользя ладонью по гладкой теплой древесине перил. В гостиной было тихо, лишь яблоневые дрова, догорая, потрескивали в камине. Лили смотрела на него своими удивительными глазами и улыбалась.

Он присел на диван, рассеяно погладил шелковую обивку: какое тут все гладкое, новое, роскошное. Знал ли вчерашний мальчик- из- каморки- под- лестницей, что будет сидеть на таком диване, в этой шикарной гостиной, и улыбаться портрету своей матери?

Гарри откинулся на спинку дивана и, незаметно для себя, задремал.

Тогда ему впервые приснился это кошмар.

Он спускается в дальний подвал, и в нем темно… темнота такая, что, кажется, давит, не дает произнести заклинание. Он усилием воли выдавливает из себя "Люмос", и в подвале становится так светло, будто всходит солнце. Он озирается, и вдруг видит на полу мертвое тело.

Это тело Малфоя, но не того Малфоя, что вырос и стал Пожирателем смерти…

это тело такое маленькое, оно принадлежит одиннадцатилетнему мальчику, Гарри переворачивает его и видит мертвое личико, серьезное и надменное, губы сжаты все в той же складке, брови сведены все так же…как когда-то, при их первой встрече в магазине мадам Малкин…

и он прижимает это маленькое холодное тело к себе и воет от горя и ужаса….

Он проснулся, вздрогнув всем телом, по виску пробежала струйка пота. Камин прогорел, и запах яблоневых поленьев в комнате стал почти душным.

Гарри вышел из гостиной, не взглянув на Лили.

11.

Он аппарировал прямо к двери в дальний подвал. В леднике стоял такой холод, что дыхание вырывалось из приоткрытых губ облачком пара.

Некоторое время он просто глядел на дверь, обшитую теперь новыми дубовыми досками, потом поднял руку и снял первое запирающее заклятие.

Когда он вошел, Малфой спал, свернувшись калачиком на матрасе в дальнем углу, прикрывшись кое-как старым вязаным пледом, и, похоже, не проснулся. Гарри зажег свет по углам комнаты и под потолком.

Он мог бы сделать свой Рай чуть более удобным или уютным, но ему не хотелось.

Почему-то сырые каменные своды казались подходящим антуражем для его тайны.

Он перенес сюда матрас и теплые вещи, но пленника даже во сне била дрожь. Сейчас в его дыхании появились хриплые вкрапления, словно он задыхался во сне. Это было плохо.

Некоторое время Гарри молча смотрел на груду тряпья, из-под которой видны были лишь светлые волосы, длинные, разметавшиеся по старой плоской подушке, нежные пряди.

Потом тихо произнес:

- Малфой.

Малфой спал очень чутко. Он зашевелился и повернулся лицом к Поттеру, затем, почти мгновенно сообразив, кто с ним говорит, вскочил на ноги.

На щеке розовел след от подушки, глаза были красные, заспанные, волосы растрепались.

Малфой поднял руку и нервно одернул на груди расстегнувшуюся рубашку.

Гарри заметил шрамы, и в который раз отрешенно подумал: мои…

- Как спаслось на новом месте?

Малфой молча таращился на него. Губы сухие, потрескавшиеся.

Поттер произнес тихо, спокойно:

- Я спросил.

Резко опущенные ресницы. Дрожащими губами:

- Я… где я?

- Хм… тебе интересно? Думаю, тебя должны интересовать другие вещи. В твоем положении.

- Я…я что, в Азкабане?

- Ты так его представляешь? Курорт просто, - Поттер рассмеялся.

Малфой нервно огляделся.

- Не нравится? Это теперь твой дом. Добро пожаловать, кстати.

Серые глаза впились в него. На самом их дне - злость и страх.

- Что ты хочешь сказать, Поттер?

- Не груби мне, Малфой.

- Я просто спро…

Он поднял палочку и направил удар живот, несильно, но резко. Малфой стукнулся спиной о стену и съехал по ней, злобно сверля его взглядом.

Ох, гаденыш и не думал исправляться.

- Просто спросил, - выкрикнул Малфой.

Нда, то ли от шока он совсем потерял рассудок, то ли… нет, лучше не думать об этом…Он хотел, чтобы Поттер его убил?

Еще один удар в живот. По силе они примерно равнялись удару взрослого мужчины, и худосочный Малфой упал на пол. Он согнулся пополам, обхватив себя руками…

Ни стона. Ни звука.

Будто кто-то применил Силенцио.

Поттера это злило. По правде сказать, просто выводило из себя.

Красные всполохи затопляли сознание, и что-то внутри шептало: давай, заставь его кричать.

Он заставил.

Малфой задыхался и кричал, и ползал у него в ногах, и умолял прекратить…

А потом Гарри впервые сделал с ним то, что хотел.

Он был слишком на взводе, чтобы получить от этого какое-то особое удовольствие. Разрядился почти мгновенно.

Но он был взвинчен самой мыслью о то том, что делает.

Ни тонкое тело под ним, ни теплота, ни жар, ни теснота, ни вскрики, ни рваные выдохи в его ладонь, ни сбившееся дыхание, ни струйки крови из разорванного прохода, ни толчки и движения - в самую глубь и потом медленно, тягуче, наружу - не давали ему той поистине райской радости, что приносила одна только мысль:

Я --- Малфоя.

Глагола в середине фразы не существовало.

Все слова, грязные, возвышенные, поэтические, медицинские и юридические, не подходили для обозначения того, что он сделал с Малфоем.

И это было прекрасно.

Это было… восхитительно.

Упоительно.

Изумительно.

Невероятно.

Волнующе.

Волшебно.

Сладко.

Сладко.

Потом он смотрел на тело, скорчившееся в углу, и испытывал странное опустошение.

Малфой был голым, худым и невероятно белым, ослепительно белым, даже сквозь слои тюремной грязи. Его позвонки выпирали из-под кожи, словно пытались порвать. На ягодицах и бедрах цвели целые грозди синяков и царапин. Длинные красивые ноги были залиты кровью и спермой.

Кровь была даже на пальцах ног, и это отчего-то казалось Гарри таким… прекрасным.

Это пугало его.

Он находил зрелище голого изнасилованного Малфоя прекрасным?

Что-то внутри него звучало, как панический крик.

Это не я, не я, не я, не я, не я…………..
12.

Наверху его ждали Джинни и Гермиона.

Он сказал им, что проспал все утро, тем более, что аппарировал из подвала прямо в свою спальню. Гермиона посмотрела на него внимательнее, чем обычно, но он быстро отвел взгляд и повел их завтракать.

После завтрака был квиддич, точнее, то, что они пытались устроить, носясь над вересковыми пустошами и отчаянно крича от восторга.

И он почти позабыл о том, что произошло утром.

С тех пор он входил в этот подвал каждый день, и делал с Малфоем то, что хотел… то, что приходило в его влажные сны, то, что рождалось на грани пробуждения, то, что жило на самом темном дне его души, и дальше - там, в тех пропастях, что навечно спрятаны от сознания.

Иногда ему снился кошмар о мертвом маленьком Драко, и он просыпался каждый раз, судорожно хватая ртом воздух, покрытый липкой пленкой пота. И спешил в подвал, словно боясь, что кошмар сбылся. И испытывал невероятное облегчение при виде своего пленника.

Несколько раз он застигал Драко за попытками побега.

Его ручной дракон хотел на волю, и все пытался найти выход из каменного мешка. Так глупо. Лишенный магии, даже если бы заполучил палочку, Малфой мог бы только ковырять ею стены, в пародии на рытье подкопа…

Побег, впрочем, не был частью бунта.

Малфой просто пытался убежать оттуда, где ему причиняли боль.

Поттер наказывал его, жестоко, но без исступления, всего лишь для того, чтобы заставить прочувствовать всю бесполезность попыток.

Иногда - в последнее время все чаще - Малфой болел.

Поттеру пришлось подлечить его пневмонию, но он не был колдомедиком, и процесс затянулся, наверное, из-за постоянной влажности в подвале. Малфой кашлял судорожно, надрывно, и это раздражало. Температура у него всегда была чуть выше, чем положено, тело горело - то медленным сухим, несильным огнем, то полыхало от неистового жара, и в такие дни Поттер не трогал его, оставлял лежать под одеялами, даже приносил зелья от простуды.

Они почти не разговаривали. Сначала Малфой огрызался, потом отмалчивался, потом стал покорно повторять то, что приказывал Поттер. Но это было уже неинтересно.

Иногда на Гарри находила какая-то животная ярость. Ему казалось, что Малфой издевается над ним, просто притворяется сломленным, а на самом деле он - все тот же скользкий слизеринский гаденыш, затаивший злобу под тонким невинным личиком. И он бил его, бил так исступленно, что обдирал костяшки пальцев о зубы Малфоя, топтал его, ломал, насиловал, пытаясь стереть остатки своеволия с сероглазого лица…

Иногда он был с ним нежен и ласков, но Малфой, приученный к боли, так дрожал под этими ласками, что невольно хотелось ударить.

Наверху, в Поттер Мэнор, он жил своей обычной жизнью, но истинная жизнь начиналась лишь здесь, в этом сыром подвале.

Он был всем, и Малфой был ничем…

Это доставляло болезненно-острое наслаждение.

Как вино.

Как соитие.

Как власть.

Как все вместе: вино его крови, соитие с его телом, власть над его душой…

Он приходил к нему, и брал его, как хозяин берет любимую вещь.

Он приходил к нему, и ломал его, как ребенок ломает надоевшую игрушку.

Он приходил к нему и любил его, как мог любить только он, и только здесь.

На каменном полу, отсыревшем и ледяном, в неясном желтоватом свете, в тишине и страхе, в ужасе, в боли, в тоске, в ярости, в печали…

Он делал с этим белоснежным телом все, что только можно проделать с живым телом, ломал эти кости, рвал эту кожу, выкручивал эти суставы, кусал эти соски.

Он приручал его, как приручают дикую тварь, и укрощал, как укрощают драконов.

Он вырастил ручного дракона.

Мой Драко…

Моя радость.

Моя боль.

Мой.

И так было, и есть, и будет, и продлится целую вечность.

Пока жив он.

Пока жива его райская птичка, его ручной дракон.
Поттер
1.

Это было что-то вроде грез наяву. Сначала была одна яркая мечта, почти греза, что сюда ко мне врываются Пожиратели, и освобождают меня…

Мама бы обнимала меня, и плакала, и целовала в макушку.

Я все прокручивал в голове эти сцены, до бесконечности, пока не начинало казаться, что и вправду сейчас дверь слетит с петель, заклятия разрушатся, и люди в темных плащах и в масках найдут меня здесь, в этом подвале, живым и невредимым.

В этой мечте, которая почти превратилась со временем в галлюцинацию, я почему-то был только освобожденной жертвой… меня спасали, и дальше я уже не мог ничего придумать.

Я не хотел мстить.

Не хотел даже думать об этом.

Я не знал, куда я пойду, если сейчас меня освободят отсюда.

А потом была вторая мечта, это уже я начал сдаваться. В этой мечте меня освобождали не пожиратели, а ауроры, но мне уже было все равно, лишь бы кто-нибудь. Я бы отдал все на свете, лишь бы кто-нибудь узнал обо мне, я уверен, что ауроры и не подозревают, что Поттер … делает со мной. Я начинал воображать, что кто-то случайно узнает обо мне и об этом подвале, и сюда приходит целый отряд, чтобы спасти меня.

Мамы уже не было в этой грезе.

Мне так страшно.

Он приходит, и разрушает весь мир.

Все грезы, мечты, воспоминания, которые я собираю по крупинкам, пока его нет.

Я становлюсь пустым и разбитым, и дело не в боли, хотя и в ней тоже. Он что-то разрушает во мне, что-то, без чего я - это не я.

Я стал разговаривать сам с собой.

Представляю, что кто-то мне отвечает, и говорю, говорю, говорю.

Так вот мы и беседуем, пока не приходит он.

Я тут совсем потерял счет времени…Впрочем, еще в тюрьме началось такое, что, например, я думал, что прошло всего два или три часа, а оказывается, сутки.

Все мое время теперь - это сон и разговоры с самим собой.

И да, его визиты.

Иногда я думаю, ну почему он просто не убьет меня?

Я могу встать на колени и просить его об этом, но он не сделает этого.

Это слишком просто для него.

И для меня.

Я вообще-то трус.

Трус, потому что мне страшно умирать. Даже от Авады. От Авады особенно. Не принять, не понять ничего, просто исчезнуть. Это так страшно.

И я цепляюсь за свою никчемную жизнь, за существование в этом подвале, и не знаю, на что я надеюсь.

Надеюсь, что когда-нибудь увижу маму…Может, они её выпустили? Кто-то говорил, что против неё мало доказательств…Надеюсь, что смогу похоронить отца. Найду его тело и похороню, пусть будет скромное место, простая могила, но я ведь должен хоть что-то сделать…

Надеюсь, что смогу увидеть небо. Солнце. Или звезды - августовской ночью. Такие крупные, как ягоды…Мигают над головами, только протяни руку - и сорви…

Какой я был идиот. У меня все это было, а я маялся дурью, и все то время, что мог жить счастливым, прожил в дурацких войнах.

Воевал то с собой, то с Поттером, то с отцом.

А потом по - настоящему воевал.

А звезды светили, солнце вставало, и было озеро, и горы, и лес, и цветы…

Помнишь?

Сижу и вспоминаю каждое из тех мгновений, что без войны. В детстве таких было больше, конечно…

Когда мне было около пяти, мы с мамой отправились в то длинное путешествие по Франции, Испании и Италии.

Помню её синий купальник, когда мы с ней ходили к морю, запах её мокрых волос, вкус свежевыжатого апельсинового сока, холодного, аж зубы сводило, хрустящие простыни на большой кровати с ангелочками, держащими полог…помню свои игрушки, я их закапывал в песок и потом откапывал, и воображал, будто это клад.

Потом, когда мне было шесть или чуть больше, я играл в Малфой Мэнор с мамиными украшениями. Прятал их по всему дому и искал с важным видом, и приносил их маме, дарил их ей, словно рыцарь или пират.

Одна брошь, в виде дракона, потерялась. Отец был так зол. Он говорил, что её может подобрать эльф, что брошь дорогая, что я безмозглый щенок.

Он наказал меня. Всегда бил при матери, а она никогда не заступалась, и я считал, что она предает меня.

О Мерлин, какой я был дурак, когда кричал на неё.

Она не возражала, слушала мои обвинения так покорно.

Я любил её.

А она - она никого и никогда не любила сильнее, чем меня.
2.

Я проснулся и слушал, как стекают по стене капельки влаги. Журчание такое тихое, что его можно расслышать, только затаив дыхание. Капли скользят по камням, оставляя за собой длинные темные следы.

Я просто лежал и слушал их.

Потом повернулся на спину и уставился в потолок.

С потолка тоже капало, но я устроился в том углу, где текло меньше.

Должно быть, это просачивались грунтовые воды…Интересно, на какой я глубине? Это похоже на склеп или могилу. На самом деле, скорее всего, просто подвал. Подвал в каком-нибудь заброшенном доме, куда Поттер аппарирует тайно от всех.

Я загадал желание. Так глупо. Решил, что досчитаю до трехсот. Если Поттер не придет, значит, обо мне узнали, и меня скоро спасут.

Я начал считать.

На "двестидевяносточетыре" он пришел.

Он стоял и разглядывал меня.

Я ненавидел его, когда в его глазах зажигался этот странный огонь.

Ненавидел себя, потому что мне становилось так жутко.

Я превращался в того маленького Драко, что кричит под розгами отца:

- Папочка, папочка, не надо, прости! - и хватает бьющую его руку, пытаясь поцеловать…

Он принес мне немного еды.

Я взял и начал есть, мне было уже все равно, что он смотрит, и что я унижаюсь.

Не то, чтобы я был голоден.

Просто старался делать все так, чтобы не злить его.

Потом он подошел и присел передо мной.

Он стал таким красивым.

Раньше я не замечал.

Мы считали его уродом, уж не помню, почему…

А он был прекрасен, в самом деле, прекрасен.

Черные волосы, зеленые глаза, цветом - как листва в июне, темная, сочная, свежая, прохладная.

И нежный румянец на скулах. И яркие спелые губы.

Он приходил, прекрасный, как ангел мести, и разил меня.

Может быть, я заслужил.

Я уже не возражал.

В конце концов, я был всего лишь Малфой-грязная-шлюшка.

А он был Ангел.

Ангел, убивающий змея.

Видел однажды такую картину.

На ней архангел разил змея, и у змея были такие глаза, словно он знал свою смерть.

И я знаю свою смерть.

Зеленоглазое лицо.

Прекрасное, словно ангельский лик.

И жестокое.

Ох, Мерлин, какое жестокое…

Он протянул свою руку и дотронулся до меня. Я не мог подавить свою дрожь, просто не мог. Я начал дрожать, и выронил из пальцев свой хлеб, и Поттер поднял его и протянул мне.

Хлеб был в комьях отсыревшей пыли с пола, но я покорно ел его, и на всякий случай опустил глаза.

Он смотрел на меня, его рука лежала на моем плече.

Он погладил меня, скользнул ладонью к предплечью и потом - к запястью.

Потом закатал мой рукав и посмотрел на метку.

Она к тому времени почти исчезла, кожица вокруг была стянута, словно от ожога.

Помню, когда Лорд ушел от нас, многие закричали, потому что метки начали гореть и плавиться, как настоящие ожоги. Я обернулся к маме, и увидел, что её лицо побледнело, она схватилась за руку, но молчала. И я тоже не закричал.

Я тогда очень гордился собой.

Считал себя круче всех…Даже когда отца убили, почувствовал только, что хочу сражаться и побеждать.

Ох, ну и дурак же я был.

Поттер смотрел на метку, а потом сказал:

- Ты все еще носишь клеймо, Малфой.

О да, блин. Клеймо зла. Просто охренеть, как страшно!

Я чуть было не сказал это вслух, но вовремя сдержался.

Я молчал.

Так привык молчать в разговорах с Поттером. Даже не помню, когда впервые понял, что это нетрудно. Но это было еще до… подвала. Там, на допросах.

Просто молчи.

Молчи, когда он задаст вопрос.

Молчи, когда начнет бить.

Молчи, если станет больно.

- Мне не нравятся чужие клейма.

Нда? Прямо племенной завод у нас тут. И много у тебя скота с чужими клеймами?

Но я, разумеется, молчал.

Уставился в пол, на всякий случай…руки дрожали, но, в целом, Поттер вроде бы был сегодня не слишком зол.

- Ты же любишь лошадей, Малфой. Что делают с лошадью, когда меняется хозяин?

Бл*ть. Убивают, хотел сказать я ему, убивают, потому что ты загнал свою лошадь!

Он сжал мою ладонь, и это было почти непристойно. Дружеское прикосновение от Поттера.

После всех его… других прикосновений. Я едва не вырвал руку.

Но сидел молча, покорно, ждал, к чему он клонит.

- Ставят новое клеймо. Угу?

Я подумал, что он хочет, чтобы я кивнул.

И я кивнул.

Я не поднимал на него глаз, когда он встал и отошел, будто любуясь.

Не поднимал глаз, когда он прикоснулся к моей руке своей палочкой, и кожа запылала, а потом он произнес заклинание.

Его метка была простой. Две буквы: "Г" и "П", аккуратно устроились на моем предплечье, как раз поверх бывшей темной метки.

Было больно, но не настолько, чтобы я кричал или плакал.

Просто ноющая боль под буквами, просто еще одна разновидность боли. В мою коллекцию.

Я сидел на коленях, опустив лицо, рукав закатан, и ждал.

Поттер подошел, присел и погладил метку. Она отозвалась слабой пульсацией, словно узнала хозяина.

- Вот видишь. Теперь ты помечен мной, Малфой.

О да. Просто зашибись.

Я едва подавил идиотский истерический смех.

- Эй, - он взял меня за подбородок, чуть сжал, приподнимая лицо, - Тебе не нравится?

Может, я не успел спрятать этого дурацкого больного смеха, что рвался наружу, потому что Поттер нахмурился.

И потом была боль.

Долгая.
3.

В моем подвале становится все холоднее.

Я лежу под двумя одеялами и не могу согреться.

Дышу в свои ладони, и вдруг замечаю, какие у меня стали пальцы.

Они превратились в какую-то злобную пародию: тощие, кривые, с красными наростами шрамов вместо вырванных ногтей, кожа на тыльной стороне стала сероватой, потрескалась и загрубела…

Я разглядываю свои пальцы, и не узнаю их.

…Откуда-то приходит воспоминание о том дне, из детства…вроде бы я ждал приезда каких-то гостей, может, моих кузин…Я стоял у окна и смотрел на подъездную аллею, и был такой яркий день, начало лета, блики играли повсюду, и я поднял руку, и свет лился через мою ладонь, будто через матовое розовое стекло…

Смешно… и грустно.

Панси бы, верно, с воплем убежала, если бы увидела меня сейчас. Впрочем, я сам, окажись здесь, завопил бы от ужаса, увидев эти остатки человека на полу, под грудой тряпья.

Темный Лорд иногда развлекался с пленными или с магглами, ему нравилось мучить просто так, не объясняя причин.

Эти мучения, говорил он, были самым сладким, я иногда думал, что он питается криками и страхом своих жертв, потому что он выглядел таким… довольным… сытым… после очередного сеанса.

Отец… он был из того же теста, наверное. Ему тоже нравилось причинять боль.

А вот мама… не любила. Выглядела потерянной среди этих масок. Поттер, помню, как-то сказал, что моя мама выглядит, так, словно под носом у неё кусок дерьма.

Ужасные слова, и я полез в драку, конечно…

Но она и в самом деле выглядела на людях какой-то… болезненно отрешенной, замкнутой, словно продолжала быть там… среди орущих масок, или в дальней комнате на втором этаже, где отец обычно наказывал меня.

Со временем его наказания становились все более изощренными.

Он будто учился у Лорда.

Однажды… нет, не буду вспоминать.

…Я стоял на коленях всю ночь.

Когда пытался изменить позу, что-то больно тянуло меня обратно. Отец наложил заклинание.

Под утро я начал клевать носом.

Потом мама, наверняка тайком от отца, принесла мне чашку шоколада.

Я не мог её держать, выронил, облил и себя, и её…

И она заплакала.

Я помню, она плакала очень тихо, только плечи тряслись.

Я смотрел на неё потрясенно и совершенно забыл о себе, что мои колени уже не чувствуют пола, а спина затекла, я только хотел, чтобы она прекратила этот беззвучный плач.

Но я все-таки любил его.

Несмотря ни на что.

Он был мой отец, и я любил его.

Он был красивый.

Гордый.

Тонкий, и в то же время удивительно сильный.

Его улыбка стоила дорого.

Так дорого, что я бы отдал все, что угодно, и сделал бы все, что угодно, - ради одного намека на неё в уголках этих мягких надменных губ.

Я как-то научился отделять отца, которого я люблю, от того человека, который, не задумываясь, причинял мне боль. Сколько себя помню, я придумывал столько оправданий, столько сказок, в которые сам верил.

Отец суров, но справедлив.

Отец любит меня, и хочет, чтобы я вырос достойным Малфоем.

Отец обучает меня жизни Темного мага.

Отец готовит меня к служению Лорду.

Я лежу на этом сыром каменном полу, меня трясет в лихорадке, мое тело плавится, и вдруг я очень ясно понимаю, что моему отцу просто нравилось причинять мне боль.

Вот и все.

Но, даже когда ко мне приходит эта мысль, я знаю, совершенно точно знаю, что:

Я. Люблю. Его.

Скоро придет Поттер, и я нехотя поднимаюсь, привожу в порядок свою одежду, насколько вообще можно привести в порядок эти лохмотья.

Странное дело, я каждый раз старательно застегиваю оставшиеся пуговицы, словно меня не разденут через пару минут.

Иногда я думаю, что я - та самая вечная жертва, о которой говорил Темный Лорд.

Кто-то вечно страдающий, чьи страдания могут стать неиссякаемым источником огня для Темной силы.

Глупо.

Я всего лишь Драко Малфой, попавшийся по глупости, и оказавшийся в безраздельной власти старого школьного врага.
4.

Сегодня мы с ним говорили…впервые, может, с того дня, как я попал к нему.

Не знаю, почему я заговорил с ним.

Может, слишком устал от бесконечной тишины и паутины разговоров с самим собой.

Он избил меня.

Опять выломал этот чертов палец, который так и не срастается правильно, но мне уже было почти все равно.

Снова начался рваный кашель, я думал, задохнусь и умру, и вдруг стало так страшно.

Так, что я даже его появлению обрадовался.

Ну, и когда он ломал палец, я просто куда-то провалился, как в вату, потерял сознание. Мерлин, как же мне было хорошо…

Но Поттер, конечно, вытащил меня обратно.

Я лежал и тупо пялился на его ботинки. Он сказал, немного нервно:

- Малфой, ты что, решил откинуть коньки?

Не знаю, почему я ответил ему.

- Ты сам ведь меня не убьешь.

Я прикрыл глаза и приготовился к ударам, но их не последовало.

- Откуда такая уверенность?

Я решил, что на этот раз пойду до конца.

- Потому что тогда тебе будет не с кем… делать это.

- Делать … что? - так вкрадчиво, так невинно-вкрадчиво.

Я лежал и смотрел на комочки пыли рядом с его ботинком.

- То, что ты делаешь со мной.

Странно, что ответ его удовлетворил. По правде сказать, я не был готов к перечислению терминов, которыми можно было обозначить "то-что-Поттер-делал-со-мной".

- Думаешь, ты единственный?

- Нет.

Я так не думал. Я думал, они делают нечто подобное со многими из наших, но все-таки мне казалось, что дальше, чем Поттер, мало кто заходил…

Впрочем, ответа я не знал. И никогда не узнаю.

- Тогда, Малфой, ты самовлюбленный дурак.

Я подавил желание засмеяться.

- Почему?

- Потому что считать, будто ты обладаешь особой ценностью, в твоем положении - верх глупости. И эгоизма.

- Так убей меня.

Я попросил его об этом таким странно-будничным тоном.

Словно сказал: "передайте мне хлеб" за столом.

И сам испугался.

- Убить?

Он держал паузу, словно раздумывал.

Я почувствовал, как в животе у меня раскручивается тугая пружина ужаса.

Потом Поттер мягко сказал:

- Всему свое время, Малфой.

Я закрыл глаза и старался, чтобы мое дыхание не выдало того страха, что я пережил.

Потом я подумал, раз уж я зашел так далеко, что беседую с ним, я могу попросить о самом главном.

- Ты скажешь мне, когда это время придет?

Пытался, чтобы в голосе не было умоляющих ноток.

Может, вышло плохо. Но он ответил:

- Да.

Так тихо, так спокойно.

Словно мы договаривались о чем-то, как старые приятели. Я поверил ему. Он был чудовищем, жестоким, безжалостным, неуправляемым. Но я поверил его тихому "да", и теперь у меня есть надежда.
5.

Я иногда смотрю на него, когда знаю, что он не видит…Или мне так кажется, а он просто делает вид.

Я думаю, я стал относиться к нему как-то по-другому.

Вся горечь ушла.

Осталась печаль.

И эта его метка…

Я стал смотреть на неё как на знак того, что теперь мы - вместе.

Да, звучит до ужаса смешно и нелепо.

Малфой и Поттер.

Один в роли жертвы, другой - палача.

Один - жалкий сквиб, другой - самый могущественный маг в мире.

Но что-то связывает нас…

Когда я об этом думаю, по спине проходит холодок.

Я похож на него, правда? Был похож.

Дело не в том, что я перестал бояться. И не в том, что он перестал насиловать меня и причинять мне боль. Это не может пройти просто так. И никогда не пройдет.

Я однажды точно так увидел отца, случайно, отец был один, он стоял у своего письменного стола и смотрел на какие-то бумаги, но его взгляд был застывшим, невидящим. Он не шевелился, просто стоял так несколько минут. Его лицо, обычно расслаблено-надменное, с четким изломом брови, с мягкой складкой губ, вдруг превратилось в совсем другое.

Это было лицо очень уставшего человека, загнанного, потерянного, забывшего, кто он, и что он здесь делает. Складка между бровей разгладилась, уголки губ были опущены, как-то горестно и обиженно, будто у ребенка…

Я стоял и боялся даже дышать.

Это было так …внезапно и ошеломляюще.

Все равно, что застать его за чем-то ужасно интимным и запретным.

Все равно, что увидеть его душу.

Думаю, если бы он когда-нибудь узнал, что я видел, он бы просто выбил мне мозги.

Или превратил бы мою память в огрызки.

Слава Мерлину, он не заметил меня, а я так и хранил свою тайну… думал, что, если повезет, когда-нибудь снова смогу увидеть того человека под маской Люциуса Малфоя. А потом отца не стало.

А теперь я увидел человека, который живет под маской Гарри Поттера.

У него были смертельно усталые глаза, тускло-зеленые, словно увядающие травы.

Бледное лицо, и эта горькая складка маленьких ярких губ, словно у театрального Пьеро, который, на потребу публике, вот-вот готов расплакаться. И непонятно, то ли он расплачется, то ли засмеется.

Он сидел на коленях, подавал мне зелье от кашля, которое теперь вливает в меня литрами…

И вдруг я увидел это лицо, и вздрогнул, потому что почувствовал, как в моем подвале стало свежо и просторно.

Будто все плохое ушло.

Будто ничего плохого не было.

Будто ничего плохого больше не произойдет.

Больше всего на свете я хотел, чтобы тот человек остался. Чтобы он просто был здесь, со мной, в этом затхлом подземелье.

Само присутствие этого человека делало жизнь в подвале не такой невыносимой.

Словно дыхание весны в феврале.

Словно первый дождь после засухи.

Словно ветер с моря в вересковых пустошах.

Я допил зелье и откинулся на спину. Если бы он захотел меня взять, я бы даже не подумал возразить. Я бы раздвинул ноги, как тысячу раз до этого. В конце концов, это был всего лишь секс.

Старое как мир "туда-сюда" …Макнейр однажды так сказал…вычитал в какой-то похабной маггловской книжке.

Но он не трогал меня. Просто убрал стакан и отошел к лестнице, будто забыл обо мне.

А я лежал, не шевелясь.

Я немного боялся, что он вернется, и станет меня бить, или опять придумает эти гнусные игры с вывернутыми суставами.

Но в глубине души я знал, что на сегодня все.

Поттер и вправду ушел.

А я уснул и увидел самый прекрасный сон в своей жизни.

Потом этот сон стал сниться мне чуть не каждый раз, когда я засыпал.

Мне приснилось, что я стою посреди бескрайних полей вереска, и ветер, который пахнет далеким соленым морем, шевелит мои волосы, ласкает кожу…Вереск колышется от ветра, эти волны проходят по розоватым шапкам соцветий, и вокруг меня - словно настоящее огромное море.

Небо надо мной - пасмурное, но светлое. Похоже на конец дня, но я не вижу заката, просто небо, затянутое светло-серыми облаками, плотными, гладкими, как простыни, и лишь немного голубоватых разрывов на них, словно складки на простынях…

Я стою и смотрю на вереск и небо, и мне так хорошо, что я готов плакать.
6.

На его волосах блестят капельки влаги.

Там, снаружи, наверное, дождь.

Я бы все отдал, чтобы увидеть дождь, ощутить свежую влагу на своей коже, покалывания там, куда падают тяжелые капли.

Я долго считал даты, прикидывал, какой сейчас месяц. У меня выходило, что сентябрь. Но я мог ошибиться, здесь сбились все часы, все привычные расписания.

Мне хотелось спросить у него, но я опасался наказания.

Обожает наказывать ни за что.

Просто чтобы дать мне понять, какое я ничтожество.

Кажется, что во мне уже нечего топтать, а он вдруг придумывает что-то такое гадкое, и я опять вою в подушку от унижения и боли…

Конечно, только после его ухода.

Ненавидел его.

Ненавидел.

И все-таки простил.

Прошел тот порог, за которым ненависть превращается в прощение.

От этого не легче, но как-то проще стало.

Странно, правда?

Драко Малфой в роли прощающего.

Панси бы сказала - "картина маслом".

А я все смотрел на эти капельки влаги, и у меня на языке вертелся дурацкий вопрос про дождь. Я хотел спросить, сильный ли дождь. Или просто моросит.

Просто поговорить о погоде.

Представить, что я смотрю в окно и интересуюсь погодой перед прогулкой.

Он смотрел, как я кашляю, как на рукав мне вылетали сгустки коричневато-красной слизи, и хмурился.

Зелья не помогали.

Он в последнее время приносил мне фрукты, наверное, чтобы я не зачах окончательно, но это тоже мало помогало.

Что, если однажды он не придет?

Забудет про меня, или решит, что я уже неинтересная игрушка.

Забудет меня в этом подвале.

И я буду кашлять, пока не разорву себе грудь, а потом…

Ладно, хватит об этом.

Прекрати.

Просто прекрати.
7.

Кашлял во сне, так, что просыпался, было так больно дышать, что просто лежал и старался делать маленькие выдохи-вдохи ….И считал их…Не знаю, зачем… Не помню, зачем.

Потом приснился Снейп. То есть, я хочу сказать, профессор Снейп.

Я его ненавидел во сне.

Он сварил зелье, чтобы убить меня.

Это был не кошмар, а просто очень реальный сон…такой реальный, что я поверил в него.

Поттер принес мне зелье, и я не стал пить, вырывался из его рук, дергал головой, сжал зубы так, чтобы не пропустить в себя ни капли. Он силой влил в меня немного, а я изловчился и выплюнул. Тогда он хлопнул меня по щеке, зажал нос пальцами, и я открыл рот, чтобы дышать, и он, наконец, влил в меня эту отраву, и я стал кашлять, старался не глотать, но все равно проглотил.

Они хотят убить меня.

Это же очевидно.

Почему не дадут просто умереть.

Поттер так рассердился, стал кричать на меня, я даже не помню, что он кричал.

Свернулся калачиком и спрятал лицо.

Мама учила меня плавать.

Это было во Франции. В Провансе.

Показывала, что можно свернуться калачиком, и море само тебя вытолкнет.

А отец сказал, это маггловские способы.

Дурацкие маггловские способы, вы что, грязнокровки?

Мама и я, мы оба чувствовали себя такими глупыми и виноватыми перед ним.

Потом Поттер что-то стал мне говорить.

Говорил терпеливо, долго, даже не ударил ни разу…

Я, должно быть, упустил смысл, потому что он только рукой махнул, и аппарировал.

Я лежал и думал про Снейпа.

Зачем он хочет меня убить?

Что я ему сделал?

Я думал, он мой друг.

У меня никогда не было друзей.

А ему я верил.

А он сварил отраву, и предал меня.

Кричал во сне, так, что сам себя разбудил.

Звал маму, что-то мне снилось плохое, какие-то лабиринты, ходы под землей, будто крысиные норы…

Поттер опять мне что-то объяснял, тряс за плечо.

Вересковые пустоши, - сказал я.

- Что-о-о-о? Что ты сказал, Малфой?

Я хочу туда, - сказал я.

Выпустите меня. Пожалуйста. Я никому не скажу.

Вереск.

Море.

Свернуться калачиком, чтобы море само тебя вытолкнуло.

От Поттера пахло вересковыми пустошами.

- Малфой, что ты делаешь? Совсем башню снесло?

Я не знаю, что я делал.

Он схватил меня за руки.

Я вроде как…

Обнимал его.

Пытался прижаться к нему.

Мне был нужен этот запах.

Он шел от его волос и одежды.

Вереск и море.
8.

Двести девяносто четыре вдоха.

Если я додышу до трехсот, то выживу.

Кашлять не получается, что-то порвалось внутри, и болтается, как обрывок веревки …

Из моего рта бегут теплые струйки.

Поттер.

<Я люблю тебя.>

Он раздевает меня и заставляет встать.

Кровь на одежде.

Сзади, и на рубашке тоже.

Когда кровь засыхает, то пахнет, будто старая земля в могилах.

Откуда это ты знаешь про могилы?

Никаких могил.

Если я вдохну и выдохну триста раз, то буду жив.

Он подходит и гладит меня.

Я закрываю глаза.

Поттер, Поттер, Поттер…

Темный Лорд вернулся.

Его глаза зелены и волосы черны.

Он пометил моё тело.

И он любит меня.

Я начну считать сначала, и буду жить.

Я уверен, что выживу.

Выберусь отсюда.

Вересковые пустоши, я найду их.
9.

Мамочка, как больно…

Кто это скулит на полу?

Я?

Я, Драко Малфой…

Факультет Слизерин, школа Хогвартс.

Зеленое на серебряном.

Зеленые глаза и черные волосы.

Я простил его.

Он не мог по-другому.

Покинул нас, а потом вернулся.

Он причиняет мне боль.

Опять и опять и опять и о…

Мамочка. Как. Больно.

Пустите меня, мой Лорд.

Пустите, возьмите отца вместо меня.

Он любил Вас больше, я знаю.

Никто никогда не любил Вас больше, чем он…
10.

Нет, прошу тебя, не сегодня.

Нет

Нет

Нет

Темные струйки из моего рта. Одна за другой, превращаются в целый поток.

Мое тело сгорает.

Пожалуйста, уберите огонь.

Он убивает меня.

Я не могу больше, не надо, не надо, не надо…

Я разорван изнутри.

Так глубоко, так больно.

Что-то липкое сзади.

Скользит по бедру, вниз-вниз-вниз…

Просто свернись калачиком, и море само тебя вытолкнет.

Мама.

Горячий шоколад.

Я пролил его.

Он жжет мою кожу.

Так больно.

Двести баллов со Слизерина.
11.

Я все время пытаюсь.

Думаю о тебе.

Зову тебя.

Без тебя я - никто.

Разбитый кусок зеркала.

Кто-то рассказал мне про зеркало еиналеж.

А я все думал, что я увижу, если загляну…

Увижу, как отец мне улыбается.

Или тебя?

Или Вас, мой Лорд.

Вы обещали…

Придет день, и вы скажете, что моя смерть рядом.

Но это ведь не сегодня?

Правда?

Не сегодня?

Я не хочу.

Прошу вас, только не сегодня.
12.

пыль

и по стене бегут струйки воды словно слезы

вода затопила это место

смотри говорит мама это так просто

свернись калачиком и отдавайся морю

отдавайся ему будто тебя нет а есть только соленая горькая вода и кусочек плоти который она понесет

унесет далеко далеко далеко далеко

где никто не найдет

вереск

ветер

небо в разрывах облаков

я лечу чтобы поймать золотой снитч

и отец смотрит с трибуны

я больше не могу Поттер

я больше не могу пожалуйста немогунемогнемогу

что-то порвалось внутри

не хочу чтобы было так больно

не трогай меня там

я не могу кричать

мои губы распухли и горят

мои соски разорваны твоими зубами

мои глаза ослепли от боли

мои руки не слушаются меня

мое тело просит о любви

моя душа кричит о любви

отпусти
13.

Оказывается, я умираю.

Я боюсь умирать.

Я такой трус.

Прости меня, Поттер.

Господи, прими душу мою… как там дальше?

Я не помню.

Я должен быть готов.

А мне так страшно.

…

-Малфой? Малфой, очнись! Твою мать, Малфой!

<Любил тебя.>

Помни это.

Он живет в тебе.

Борись с ним, Поттер.

Уничтожь его

…

-Малфой? Малфой, открой глаза, ты, проклятый сучо…

Забери меня в вересковые пустоши.

Где ветер с моря.

Знаешь такие?

Я - знаю…