Я «открываю» библиотеку в девять часов утра, а «закрываю» в девять вечера, но сам остаюсь внутри и круглые сутки, семь дней в неделю встречаю книги.
Пару дней назад одна старушка принесла книги в три часа ночи. Во сне я услышал звон колокольчика, точно мне в ухо с большой высоты вылили небольшую шоссейную дорогу.
***
Когда я вернулся к себе в комнату, Вайда крепко спала. Я включил свет и разбудил ее. Она заморгала, а в лице ее появилось что-то мягкое и мраморное -- как у всех красивых женщин, если их неожиданно разбудить, а они еще не совсем проснутся.
***
Автору исполнилось пять лет. На его лицо словно обрушился торнадо из веснушек. У книги не было ни названия, ни слов. Только картинки.
-- Как называется ваша книжка? -- спросил я.
Малыш открыл книгу и показал мне рисунок трёхколёсного велосипеда. Тот, правда, больше походил на жирафа, стоящего вверх ногами в кабине лифта.
-- Это мой велик, -- сказал мальчик.
***
Сьюзан Маргар. ОН ЦЕЛОВАЛ МЕНЯ ВСЮ НОЧЬ.
Автор -- женщина средних лет и невзрачной наружности. Похоже, ее саму никогда в жизни никто не целовал. Пришлось бы щуриться, чтобы разглядеть, есть у нее вообще губы на лице или нет. Я с удивлением обнаружил, что рот ее почти целиком прячется под носом.
-- Она о поцелуях, -- сообщила женщина.
Для недомолвок, наверное, она уже была слишком стара.
***
Не считая невероятно нежного, очень красивого лица и длинных черных волос, падавших на плечи смерчем летучих мышей, чувствовалось в ней и что-то необычное: сначала я просто не понял, что именно, -- таким идеальным лабиринтом оказалось это лицо, что я немедленно заблудился и потерял ту тревожную вещь из виду.
Гораздо проще вообразить, будто люди разговаривают сами с собой, а не обращаются к вам лично. Когда люди обращаются к вам лично, требуется дополнительное, совсем уж неловкое усилие, чтоб их игнорировать.
***
Я не могу позволить себе роскошь сложной любовной жизни. У меня любовная жизнь была простая, и нередко, имея простую любовную жизнь, я вообще никакой любовной жизни не имел. Я по ней, в общем, скучаю, но все сложности быстро возвращаются, и вот уже мои бессонные ночи полны удивления, как же это я снова умудрился потерять контроль над простейшими сердечными делами.
***
На земле валялся мясницкий нож. Такие часто используют в фильмах ужасов для развлечения кинозрителей, которым нравится, как людей рубят на мелкие кусочки.
***
Может, увеличить расстояние между проблемами — вместо нескольких миль, а иногда каких-то дюймов? Неплохо бы для разнообразия, чтоб между одной проблемой и другой было сорок семь миль и, может, на этих сорока семи милях меж проблем нарциссами прорастет покой.
***
Поездка в Чикаго не будет финалом — лишь очередным прологом, одним из множества прологов, что мы уже пережили.
Где-то плыл корабль. Норвежский корабль.
Наверное, шел к себе в Норвегию и в исполнение коммерческого договора вез шкуры 163-х трамваев. Ах, торговля: страны меняются своим добром, словно школьники на переменках. Меняют дождливое весеннее утро Осло на 163 трамвайных шкуры из Сан-Франциско.
***
Ли Меллон жил в пустом доме своего друга, который в то время пребывал в звании чемпиона по пинг-понгу класса С психиатрической больницы Северной Калифорнии. Классификация А, В и С устанавливалась в зависимости от числа сеансов шоковой терапии, назначенных пациенту.
***
Лягушки начинаются вместе с сумерками и продолжаются всю ночь, будь они прокляты. Лягушки, размером с четвертак. Сотни, тысячи, миллионы, световые годы лягушек в этом крошечном пруду были способны создать такой шум, что очищали душу от скверны не хуже инквизиторских костров.
***
У меня была книга – что-то про душу. Книга утверждала, что если я еще не умер, если я читаю эту книгу, и в пальцах у меня достаточно жизни, чтобы переворачивать страницы, то все будет хорошо. Я решил, что это фантастический роман.
***
Мотоцикл был любимым животным Ли Меллона. Он лежал на полу в количестве сорока пяти частей.
Путешествие из Сан-Франциско на Гавайи было самой кошмарной передрягой, в какой приходилось бывать Гриру с Камероном, – ужаснее, чем тот раз, когда они в Айдахо десять раз стреляли в помощника шерифа, а тот все не умирал, и Грир наконец сказал ему:
– Умри, пожалуйста, потому что нам не хочется больше в тебя стрелять.
И помощник шерифа ответил:
– Ладно, умру, только больше в меня не стреляйте.
– Мы больше не будем в тебя стрелять, – сказал Камерон.
– Ладно, я умер. – И умер.
***
Они зарабатывали себе на дорогу в Китайском квартале Сан-Франциско, убивая одного китайца, которому, по мнению кучки других китайцев, требовалось убийство.
***
Центральный округ был довольно обширный округ с горами к северу и горами к югу, а посередине – огромное одиночество.
***
Сразу за Гомпвиллем с моста через реку свисал человек. На его лице было написано недоумение, будто он до сих пор не мог поверить, что умер. Он просто отказывался верить, что умер. Так и не поверит, что умер, пока его не похоронят. Тело его мягко покачивалось на ранних утренних ветрах.
***
Городской пьянчуга валялся харей вниз посреди Главной улицы городка. Он отрубился и пребывал в мире с летним прахом. Глаза его были закрыты. На боку его лица лежала улыбка. Большая желтая собака обнюхивала ему сапоги, а большая черная собака обнюхивала желтую. То были счастливые собаки.
Джек — это мужчина, проживший с моей бабушкой тридцать лет. Он не был мне дедом. Он был итальянцем, который однажды пришел к ней по дороге. Джек ходил от дома к дому и продавал участки во Флориде.
Он торговал мечтой о вечных апельсинах и солнышке в тех краях, где люди жевали яблоки и вечно мокли под дождем.
***
Когда-то мое тело занимало пространство ребенка, а двери означали что-то большое и почти человеческое.
***
Мы сидели в канаве и больше ничего не делали. Может, мы ждали, что появится ведьма или еще что и вызволит нас из канавы. Мы там просидели почти час — по детскому времени.
***
Романисту было под пятьдесят — высокий, рыжеватый, он выглядел так, будто жизнь подарила ему бесконечный поток подружек-изменниц, пятидневных запоев и автомобилей со сломанной коробкой передач.
***
Это старая песня — ее заиграли все музыкальные автоматы Америки. Песня крутилась так долго, что записалась даже в американской пыли, а та осела и превратила стулья, машины, игрушки, лампы и окна в миллиарды проигрывателей, и те ездили этой песней по ушам нашего разбитого сердца.
Сегодня, 1 августа 1979-го, я прижимаюсь к прошлому ухом -- словно к стене дома, которого давно уже нет на свете.
***
Рыба не клюет, но это неважно.
Я просто жду, и мне совсем неважно, как ждать, потому что все ожидания в мире похожи друг на друга.
***
Захламленный гараж освещала 15-ваттная лампочка, висевшая на желтом шнурке, с виду похожем на те, которыми обматывают мумии.
Там стоял длинные ряды аккуратно упакованных ящиков с прошлым и сотни вещей, давно ставших тенями. Они жили воспоминаниями о детях, которые когда-то выросли из этой коляски.
-- Забирай, -- сказала старуха.
Я очень осторожно приблизился к коляске. Я боялся споткнуться о прошлое, сломать себе вполне настоящую ногу и попасть в будущее калекой.
***
Чем бы не занимались дети, взрослые ни за что не упустят возможности им помешать -- кроме тех случаев, когда дети делают то, что им не нравится. Если ребенок не любит какое-то дело, взрослые заставят его заниматься им всю жизнь, если же, наоборот, любят...
***
Солнце в небе отвернулось от собственной скуки, и теперь с явным интересом спускалось к распахнутым дверям наступающей ночи; ветер унялся, пруд лежал ровно и тихо, словно спящее стекло.
Тебе, наверное, интересно, кто я такой, но я из тех людей, у которых нет обычного имени. Мое имя зависит от тебя. Зови меня тем, о чем ты сейчас думаешь.
***
Тигры, и как они жили, и какими они были красивыми, и как они умерли, и как они говорили со мной, когда ели моих родителей, и как я говорил с ними, и как они перестали есть моих родителей, но моих родителей это не спасло, их уже ничего не могло спасти, и как мы разговаривали очень долго, и один из тигров помог мне с арифметикой, а потом они сказали, чтобы я ушел, пока они доедят моих родителей, и я ушел. Я вернулся ночью и сжег хижину. Так мы в то время поступали.
***
Он опустился в кресло. Он очень долго опускался в кресло – так, что в последний момент, когда он уже почти сидел в нем, кресло словно чуть-чуть подросло ему навстречу.
***
И вот она уже спит у меня на руке. Ее сон попытался стать моей рукой, потом моим телом, но я не позволил, потому что вдруг почувствовал, что не могу больше лежать.
Я встал, натянул комбинезон и отправился на одну из своих долгих ночных прогулок.
***
Примерно через час, потягиваясь и зевая, из хижины вышли тигры.
– Хороший сегодня день, – сказал один из тигров.
– Угу, – сказал другой, – Прекрасный.
– Нам ужасно жаль, что пришлось съесть твоих родителей. Пожалуйста, постарайся понять. Мы тигры, а не дьяволы. Просто это одна из наших обязанностей.
– Я понимаю, – сказал я. – И спасибо, что помогли с арифметикой.
– Это ерунда.
Тигры ушли.
Солнце походило на полтинник, который кто-то облил керосином, поджег, сунул мне в ладонь, сказав: «Подержи-ка, парень, пока я сбегаю за газеткой», – и ушел, чтобы никогда не вернуться.
***
Недавно сюда переехал один тип с женой и обнаружил, что в подвале его дома сотнями водятся крысы. Здоровые, ленивые крысы с младенческим взглядом.
Когда жене однажды пришлось погостить у родственников пару деньков, этот тип сходил и приобрел револьвер 38-го калибра и кучу боеприпасов к нему. Затем он спустился к крысам в подвал и принялся палить. Крысам было на это начихать. Они, очевидно, решили, что все это – кино, и принялись уминать своих покойных подружек запросто, как воздушную кукурузу.
***
Трое из нашей компании сидели в парке и болтали. Все они были художниками-неудачниками из Нового Орлеана, где пробавлялись тем, что рисовали портреты туристов в Аллее Пиратов.
Теперь, в Сан-Франциско, как только холодный ветерок задул им за воротник, они решили, что на будущее у них есть только два варианта: или открыть блошиный цирк, или добровольно сдаться в приют для умалишенных.
И вот они пили вино и обсуждали эти перспективы.
***
Два кладбища на склонах двух маленьких холмиков прижимались друг к другу, а между ними протекал Кладбищенский ручей, медлительный, как похоронная процессия в жаркий день. А в ручье водилась уйма форели.
Мертвецам наплевать, где я рыбачу.
***
Жизни он учился дважды: в шестнадцать лет у Достоевского и попозже – у новоорлеанских шлюх.
Напоминает мой друг ровно то самое, чем является: очень крутой полицейский, которому нравится распутывать убийства. Больше хорошего сочного убийтсва нравится ему лишь бифштекс из филея с жареным луком.
***
Мы были довольно близкими друзьями, пока я не начал занимать у него деньги и не перестал отдавать. Друзьями мы остались, но ему хотелось свои деньги назад.
***
– У меня нет денег, – сказал я.
– Даже на патроны? Черт, да они же доллар стоят или около того.
– У меня трудные времена, – сказал я.
– По-моему, единственные легкие времена у тебя я видел, когда в прошлом году ты попал под машину.
***
Я уже много недель не пил пиво и совсем не хотел, чтобы мне его испортил какой-то бессмысленный бармен.
У него в голове наверняка винтики с гаечками разболтались, подумал я. Неудивительно, что в баре никого нет, кроме толстой дамы, у которой завязался любовный роман с платным телефоном. Сим объявляю вас телефоном и женой.
***
В доме кто-то умер. Я попробовал себе представить мертвым кого-нибудь из жильцов, но не мог даже вообразить, что в таком месте кто-то умирает. Чего морочиться, если аренду платить – уже разновидность смерти?