В колонках играет - Blur

В конце февраля 2005г. американский писатель Хантер С. Томпсон, известный также, как Акула Хант, был найден мёртвым у себя дома в штате Колорадо. По версии полиции, он погиб в результате неосторожного обращения с оружием в ночь с 20 на 21 число. Томпсону было 67 лет.

Помните популярный анекдот начала 90-х? «Какое страшное самоубийство», - прошептал мент, глядя на изрешечённый из автомата труп. Вот так и тут. Слишком неудобен был Томпсон американским властям, слишком большим бельмом маячил он на глазу у администрации абсолютно любого Президента, чтобы мы могли безоговорочно принять версию суицида, пусть даже и совершённого по неосторожности, в состоянии характерного для писателя наркотического опьянения. В том, что Акулу Ханта банально «исполнили», сомнений мало. Удивляет другое, – почему это произошло только сейчас, когда свои главные слова он уже сказал?
Для тех, кто к нам только что присоединился: Хантер С. Томпсон – фигура того же уровня, что и Уильям Берроуз. Классик американской контркультуры, да к тому же, отец-основатель «гонзо» - направления в журналистике, в котором сам автор становится ключевым компонентом описываемой истории. Вы могли ничего не слышать о Томпсоне, но вам наверняка знакомы слова «Страх и ненависть в Лас-Вегасе». Это – название самого знаменитого романа Томпсона, экранизированного в 1997 году культовым режиссёром Терри Гиллиамом («Бразилия», «Король-рыбак», «12 обезьян»).

Хантер С. Томпсон родился 18 июля 1937 года в Луисвилле, штат Кентукки. Ещё в школьные годы он стал человеком-магнитом, к которому тянулась вся местная шпана. Никто лучше него не сколачивал бейсбольные команды и не организовывал пивные вечеринки по пятницам. Уже тогда он умело манипулировал людьми, – со временем эта техника будет доведена им до совершенства. Хантер прекрасно сходился с самыми, с точки зрения общества, «неприкасаемыми» людьми в школе. Позднее же у него появится поразительное по своей пестроте окружение, почти семейный круг близких друзей, состоящий из писателей, адвокатов, спортивных функционеров, музыкантов и политиков.
Творчество Томпсона являет собой настоящую квинтэссенцию маргинальной культуры. Он, если хотите, был Сорокиным, Ширяновым и Лимоновым в одном флаконе. Один американский фотограф сказал о нём: «Если все люди внезапно сойдут с ума, то Хантер Томпсон, несомненно, будет президентом этой огромной психушки. Полицейские начнут в обязательном порядке принимать мескалин. Весь мир станет одной большой галлюцинацией». В начале девяностых Томпсона пытались упечь в тюрьму по целому десятку обвинений, ни одно из которых не было доказано. «Старый дегенерат всё никак не угомонится», - написали в рецензии на его предпоследнюю книгу «Лучше, чем секс. Откровения политического джанки». «Но должен же кто-то стремать этих ублюдков», - ответил на это создатель одного из интернет-сайтов, посвящённых Акуле Ханту.

«Стремать ублюдков» в понимании самого Томпсона означало, в первую очередь, бороться с полицейским произволом. Он не раз подвергался уголовному преследованию, правда, почти всегда обоснованно. Однажды в Пуэрто-Рико Хантер, в компании фотографа Роберта Боуна, отправился на свалку Сан-Хуана пострелять крыс. Их замела полиция. Боун рассказывает, что Томпсон сумел запудрить копам мозги, но в самый последний момент облажался. «Нас арестовали и доставили в тюрьму. Но Хантер, конечно, со своим невыразимым шармом, тут же скорешился с полицейскими. На самом деле мы успели выбросить пистолет, так что у них были лишь смутные подозрения. В конце концов, мы вместе с копами уселись пить кофе. А потом Хантер возложил свои ноги на стол, откинулся немного назад, и у него из карманов посыпались на пол патроны для «Магнума-357». Они бросили нас обратно в кутузку и позвонили в посольство».
К тому времени Томпсон уже дважды побывал за решёткой. Так, весной 1956-го его с несколькими приятелями забрали за вандализм, а также обязали выплатить штраф в 200 долларов за ущерб, причинённый тюремному имуществу (!). Летом того же года он был осуждён по обвинению в краже, просидел месяц, посылая друзьям длинные смешные письма, и был отпущен, поскольку вместо отсидки отправился служить в Военно-воздушных силах США.

8 ноября 1957 года будущий автор «Страха и ненависти» был с позором изгнан со службы за разглашение военной тайны (на самом деле он всего-навсего описывал в своих очерках будни жизни на армейской базе). Далее – Нью-Йорк, курсы Колумбийского Университета и неудачная попытка написать первый роман. Именно в эти годы состоялось пришествие Томпсона в большую журналистику, которой он продолжал заниматься до самой смерти.
Пуэрториканский “El Sportivo”, “Boston Globe”, “Gerald Tribune”, - вот далеко не полный список изданий, на страницах которых засветился Акула Хант. Венцом его карьеры в ту пору стала работа в качестве латиноамериканского корреспондента журнала “National Observer”. Заметки Томпсона помещали на первую страницу, и уже тогда в них начали угадываться зачатки того яростного и отчаянного стиля, который прославит его в начале 70-х.

Томпсон вернулся домой незадолго до убийства Кеннеди. Он начал ездить по средним штатам, освещая музыкальные фестивали и разные события местного значения. В 1970 году Акула Хант совершил свой первый «гонзо»-прорыв с репортажем о скачках в родном Луисвилле – «Дерби в Кентукки упадочно и порочно». В нём Хантер больше писал о местных маргиналах, нежели о лошадях. Он даже не упомянул победителя. Беспробудно пьянствуя и беспрестанно закидываясь, Томпсон время от времени записывал обрывки своих мыслей на таких же обрывках бумаги – салфетках, пачках от сигарет и ресторанных счетах. Когда же пришёл срок сдачи статьи, горе-корреспондент с ужасом осознал, что эта груда макулатуры – единственное, что он может послать издателю. Так и произошло. Более того – статья попала-таки в печать, став отправной точкой в развитии целого нового жанра.
Авторство термина «гонзо» на самом деле принадлежит близкому другу Томпсона Биллу Кардосо. Он первым применил его по отношению к журналистике, написав Ханту о его репортаже следующее: «Не знаю, какого хрена ты так делаешь, но ты всё совершенно изменил. Это нарушение всех правил – настоящее гонзо» (1). Через некоторое время, когда Томпсон вырос в фигуру национального масштаба, слово «гонзо» получило официальный статус, будучи включённым в Оксфордский словарь английского языка.

В гонзо-журналистике нет никаких установленных правил, не обязательна структура, часто отсутствуют схемы, налицо несоответствие формы и содержания. Её можно сравнить с рёвом водопада, со скрежетом врезающихся друг в друга машин, пронзительным визгом тормозов, воем сирен и полицейской облавой, когда остатки рациональных мыслей стремительно исчезают, словно пакетик каннабиса в унитазе. Собственное определение Томпсоном гонзо-журналистики несколько раз менялось. Однако он до конца своих дней настаивал, что «хорошему гонзо-журналисту необходимы талант, непосредственность и спонтанность мастера живого репортажа, глаз художника или фотографа, и стальные яйца актёра». А так же, что гонзо – «репортажный стиль, основанный на идее Фолкнера», и что «лучшие литературные произведения» куда более правдивы, чем какая-либо разновидность журналистики». Среди других определений гонзо: журналистика вне закона, альтернативная журналистика, и литературный кубизм.

Первая полноценная книга Томпсона являет собой, по сути, большой журнальный очерк про банды американских байкеров. Мы знаем этих ребят по книге Тома Вулфа «Электро-прохладительный кислотный тест», фильму Денниса Хоппера «Беспечный ездок», гимнам Motorhead, и множеству малобюджетных трэшевых боевиков и «ужастиков». Предполагалось, что Хант напишет о них статью для “The Nation”, но замысел перерос в полноценное художественное произведение. Томпсон втёрся к байкерам в доверие настолько, что стал принимать участие в их попойках и оргиях. Результатом стала книга «Ангелы Ада» (именно так называли себя её герои), развенчавшая бытовавший в Америке миф о байкерах, как о законченных наркоманах-сатанистах, насилующих фермерских дочек и проводящих «чёрные мессы» на заброшенных мельницах, подальше от людных мест.
Впрочем, дружба Хантера с «Ангелами» не помешала последним однажды избить его до полусмерти. Байкерам вдруг взбрело в голову, что Томпсон просто использует их в своих целях. В чём-то они были правы – после того, как тираж «Ангелов Ада» был в момент разметён с прилавков, финансовое положение автора заметно улучшилось. Благодаря этому смогла появиться на свет вторая и лучшая его книга - «Страх и ненависть в Лас-Вегасе».
По окончании работы над «Ангелами» Хантер делает своей постоянной резиденцией ферму «Сова» в Вуди Крик, однако большую часть времени проводит в разъездах. Тогда же, в 1967, он впервые встречается с адвокатом Оскаром Зетой Акостой (будущий Доктор Гонзо из «Страха и ненависти»). Они быстро нашли общий язык и, согласно «Автобиографии Бурого Бизона» Акосты, облачившись в чёрные маски, разогнали слезоточивым газом мирную демонстрацию. В июне 1967 года разгорелся первый серьёзный скандал, который впоследствии стал частью томпсоновского мифа и был отражён на страницах не менее известной книги «Страх и ненависть: по следам Президентской кампании 1972 года»: Томпсон публично потребовал, чтобы Ларри О’Брайен оставил свой пост губернатора в Самоа.

В июне 68-го Хантера избивает полиция на съезде Демократической партии в Чикаго. Именно это событие убедило его, что он должен быть лично вовлечён в политику, а не оставаться сторонним, пусть и небезучастным, наблюдателем. Полицейский произвол начинает раздражать его даже в тихом Эспене. С этого момента «Свиньям» объявляется настоящая война. «Вообще-то, спецслужбы я оставил в покое в самом начале 72-го, когда побывал на вечеринке в отеле «Балтимор» в Нью-Йорке, в честь победы Макговерна на предварительных выборах, и там в номере торчало около десяти агентов. Трое из них, не таясь, передавали по кругу косяк. Их глаза чуть не выскочили из орбит, когда я вошёл: прекрасный момент для конфронтации. Я не хотел быть рядом с ними, и они этого не хотели. Косяк был немедленно затоптан, и они делали вид, что ничего, собственно, не произошло. Но в комнате стоял лютый травяной кумар».
«Потом – никаких неприятностей, за исключением того, что они пытались выкинуть меня из Белого Дома во время всей этой байды с импичментом. Я назвал охранников Нацистскими хуесосами, и, чтобы попасть в Белый Дом, мне пришлось дать обещание, что я никого больше не назову Нацистским хуесосом. В конце концов они пустили меня внутрь».

В конце 70-го Хантер выдвинул своб кандидатуру на пост шерифа в округе Питкин, штат Колорадо, от движения Freak Power Uprising. (2). Он предлагает переименовать Эспен в Фэт-сити и легализовать продажу наркотиков. До победы Томпсону не хватило всего 465 голосов. Выборы привлекли внимание национальной прессы и телевидения – “просто ещё один кислотный урод в Королевстве уродов”. Но “урод” Томпсон, как и Уильям Берроуз, оказался на удивление живучим – наглядное свидетельство лживости охватившей Америку наркоистерии.
Шумиха вокруг кампании Томпсона убедила амбициозного издателя журнала “Rolling Stone” Йена Веннера в том, что лучшей кандидатуры на роль редактора международного отдела ему не найти. 1 октября 1970-го в 67-м номере “Rolling Stone” выходит первая статья Хантера «Битва за Эспен», повествующая обо всех подробностях алко-кислотной предвыборной гонки за пост шерифа. В это же время Акула Хант начинает расследование убийства журналиста Рубена Салазара – близкого друга и клиента Акосты. Он решил, что единственным способом заставить адвоката разговориться будет удрать с ним из Лос-Анджелеса к чертям собачьим. Под предлогом мнимого репортажа о «Минт 400», «богатейшей мотоциклетной гонке за всю историю профессионального спорта», Хант и Акоста взяли напрокат красный «Шевроле» с откидным верхом, и… «Мы приняли достаточно спида, чтобы Гитлер 50 дней оставался на ногах в своём бункере, и достаточно кислоты, чтобы заставить его думать, будто он находится в Австрийских Альпах». Именно так началась самая безумная road story за всю историю американской… да что там – мировой литературы.

1971 год. Чёрный год. Год ненависти, страха и отвращения. Шакалы ползут из пустыни на запах крови Шэрон Тэйт. Другой шакал всё ещё сидит в Белом Доме. Американские солдаты продолжают гибнуть от рук въетконговцев. “The Beatles” больше нет. Шестидесятые испустили дух под «Симпатию к Дьяволу» Джаггера и компании. Хендрикс, Джоплин и Моррисон мертвы. Все трое – от передозировок. На секретной встрече с Никсоном Элвис предлагает свои услуги в качестве тайного наркоагента. Вынесен смертный приговор Чарльзу Мэнсону за убийство Тэйт. (3). «Я никого не убивал и не приказывал убивать», - говорит он в своём последнем слове, - «Я думаю, вам пора обратить внимание на ту ложь, которой вы живёте. Ваша игра – игра в деньги. Вы продаёте прессу, сенсации, вы можете смеяться над кем угодно и смотреть на любого сверху вниз. Вы торгуете газетами ради создания общественного мнения, но сами зависите от него и не ведаете, что творите. И всё – ради денег и внимания окружающих. Вы создали меня, по своему образу и подобию, дьяволом-садистом, потому что я – это вы. Во мне вы видите своё отражение – ведь и мне плевать на ваши дела и на вас. Разве вы не видите, что я свободен?». Идеализм шестидесятых сменился откровенным цинизмом – а был ли ещё какой-нибудь выход?
Полиция задерживает 12 тысяч антивоенных демонстрантов в Вашингтоне. Дэниэл Элисберг публикует в “New-York Times” и “Washington Post” секретные материалы Пентагона – подборку информации по операциям Министерства Обороны во Вьетнаме. За ним установлена круглосуточная слежка, правительственные агенты записывают на плёнку каждый его разговор. Закрыто радио “Underground” в Пасадене, уволено 20 его сотрудников. Певец и поэт Роки Эриксон сидит в психушке за употребление ЛСД и общение с духами. Музыканты из МС5 тоже сидят. Писатель Кен Кизи вышел и отправился в добровольную ссылку на ранчо брата. Тимоти Лири после побега из тюрьмы переправляют в Алжир, где он что-то необдуманно брякнул о необходимости ЛСД-экспансии в Африке, после чего был немедленно выслан из страны. Растёт раковая опухоль Уотергейта. Молодёжь терроризируют законом Харрисона о наркотиках.
Самое время выползти из небытия Акуле Ханту с его безжалостным репортажем из недр кислотно-мескалинового Ада.
«Запалив кропалик в трубке, я дал ему ключ от багажника. Он вернулся с бутылкой эфира, откупорил ее, вылил немного на платок и, глубоко вдыхая, залепил им свою физиономию. Я намочил другой платок и осквернил им свой нос. Запах подавлял, сметал все на своём пути, невзирая на отъехавшую башню. И вскоре мы, пошатываясь, неуверенно ковыляли вперёд по ступенькам, по направлению к входу, глупо смеясь и поддерживая друг друга, как пьяные. Это главное преимущество эфира: от него ты начинаешь вести себя, как деревенский пьяница в старом Ирландском романе... Полное расстройство вестибулярного аппарата, расплывшаяся картинка перед глазами, никакого равновесия, онемевший язык - разрыв дипломатических отношений между телом и мозгом. Что интересно: так как мозг продолжает функционировать более или менее нормально, ты в натуре можешь видеть со стороны своё оказавшееся в кошмарном положении тело, но контролировать его ты не в состоянии. Добираешься до турникета, ведущего к "Цирк-Цирку", и понимаешь, что, когда туда доползёшь, тебе надо сунуть мужику два доллара, иначе он не пустит внутрь... но, когда доползаешь, всё происходит не так, как у людей: ты недооцениваешь расстояние до турникета, и с грохотом падаешь, навзничь, неуклюже пытаешься приподняться, хватаясь за, пожилую даму чтобы не свалиться окончательно. Какие-то злобные завсегдатаи клуба "Ротари" пихают тебя в спину, и ты думаешь: "Что здесь происходит? Что случилось?". Затем слышишь в ответ своё бормотание: "Собака выебла Палу Римского, а я не виноват. Осторожно!... Какие деньги? Меня зовут Бринкс… я родился... родился? Не без урода... Овцу по боку... Женщин и детей в бронемашину, приказывает капитан Зип!"».
В начале 70-х контркультура пустила множество ядовитых побегов, но ни один из них не сравнится по убойной силе с любым отрывком из «Страха и ненависти в Лас-Вегасе». Пересказывать сюжет бесполезно, поскольку сюжета, как такового, нет – есть лишь шампур, на который нанизаны бессчётные наркоманские «барбекю» вперемежку с пьяными бреднями и вырезками из американских таблоидов. Два маргинала, – журналист Рауль Дьюк, и его приятель-телохранитель, страшный 300-фунтовый адвокат-самоанец Доктор Гонзо, - отправляются на мотоциклетные гонки, чтобы сделать репортаж для некоего спортивного журнала. Что за гонки, и что за журнал, им, в принципе, наплевать, ибо в багажнике их красного «Шевроле» уютно устроились: «две сумки травы, семьдесят пять шариков мескалина, пять полос промокашек лютой кислоты, солонка с дырочками, полная кокаина, и целый межгалактический парад планет всяких стимуляторов, транков, визгунов, хохотунов… а также кварта текилы, кварта рома, ящик «Будвайзера», пинта сырого эфира, и две дюжины амила». Ребята прыгают в машину и отправляются в путь, почти поминутно закидываясь согласно ассортименту. По ходу дела они приводят в негодность два автомобиля, пользуют во все щели несовершеннолетнюю девушку, угрожают огнестрельным и холодным оружием мирным гражданам, расплачиваются поддельными карточками, доводят красношеих фермеров до истерики предложениями купить у них героин, и, снося к матери заграждения, врываются на взлётную полосу. В общем, развлекаются, как могут. В фильме Терри Гиллиама этих весёлых парней с блеском сыграли прожжённый бунтарь Джонни Депп (Рауль Дьюк) и собаку съевший на жуликах и наркоманах Бенисио Дель Торо (Доктор Гонзо).
Кульминацией «Страха и ненависти» стало участие парочки психотропных мутантов в Национальной полицейской Конференции, посвящённой проблеме наркотиков. «Если Свиньи со всей страны собираются на Нарко Конференцию высшего уровня, то мы остро чувствовали, что наркотическая культура тоже должна быть там представлена». Правда, не выдержав многочасовой пытки в конференц-зале, герои ретировались в бар, где до полусмерти застремали провинциального шерифа рассказами о бесчинствах калифорнийских джанки. Вернувшись в номер, они сначала обдалбываются по самое «не могу», а после «вербуют» застукавшую их горничную, прикидываясь чересчур глубоко внедрившимися в наркомафию специальными агентами.
«Книга доктора Блумквиста - краткое изложение государственной поебени. На странице 49 он объяснял "четыре состояния сознания" пребывания в мире каннабиса: "Клёвый, Свой, Хип и Цивил" - в таком нисходящем порядке. "Цивил практически никогда не бывает клевым, - заявляет Блумквист. - Он "не с этим" и не знает, "что происходит". Но если он окажется способным понять, то переходит в "хипы". Посчитав правильным то, что происходит, он становится "своим". И после всего этого, если проявит упорство и если ему в значительной степени повезёт, он может подняться до ранга "клёвых". Блумквист писал как субъект, однажды подловивший Тима Лири на коктейльных посиделках в кампусе и оплативший все напитки. И, вероятно, Лири, набравшись на халяву, сказал ему с непроницаемым лицом, что тёмные очки известны в наркокультуре как "Стёкла Плановых". Что породило опасный бред, нашедший свое воплощение в форме бюллетеней, вывешенных в раздевалках полицейских участков. Разумеется: "РАСПОЗНАЙ ТОРЧКА. ТВОЯ ЖИЗНЬ МОЖЕТ ОТ ЭТОГО ЗАВИСЕТЬ! Ты не сможешь увидеть его глаза - они спрятаны за тёмными очками, но его костяшки будут белыми от внутреннего напряжения, а на штанах виднеются пятна спермы от постоянного онанизма, когда он не может найти жертву и изнасиловать её. Он будет мяться и в ответ на заданные вопросы нести всякий бред. Он не уважает твой значок. Торчок ничего не боится. Он нападёт безо всякой на то причины, применяя любое оружие, которое у него под рукой, - включая твоё. БЕРЕГИСЬ. Каждый офицер должен немедленно использовать при задержании подозреваемого в употреблении марихуаны всю необходимую силу. Один своевременный выстрел в него обычно избавляет от девяти в тебя. Удачи.
Шеф».
То, что начиналось, как чистое гонзо-журналистское безумие, закончилось появлением одного из самых впечатляющих и правдивых произведений второй половины двадцатого века. Роман Томпсона стал культовой книгой для западной молодёжи, которой по душе был предложенный автором обратный код - тотальный гедонизм, чёрный юмор, стёб, доведённые до абсурда темы насилия и наркотиков. Томпсон с большой изобретательностью обращается с английским языком, мастерски используя сленг и всевозможные жаргоны, а порой и сам изобретая новые ругательства. Его не без оснований считают королём чёрного юмора. «Эта книга», - говорит Джонни Депп исполнитель роли alter ego Томпсона, Рауля Дьюка, - «вышла, когда Американская Мечта испустила последний вздох. Но Хантер по-прежнему безнадёжно пытался найти её, и искал, с остервенением надеясь, что Мечта всё ещё существует. И всё, что он нашёл, так это безумие, лезущее изо всех щелей, движущееся во всех напралениях, и охватившее всё наше общество. Трагедию и паранойю, алчность и ненависть. Лучший способ познакомиться с Хантером – прочитать его роман. Он абсолютно искренен. В то же время, «Страх и ненависть в Лас-Вегасе» – своего рода религиозная книга. Он об одержимости и сумасшествии, о попытке найти хоть что-то во что можно верить. Некоторые люди будут видеть в Дьюке и Докторе Гонзо лишь парочку придурков и хулиганов, с телами и мозгами, до отказа начинёнными «гнусной химией». Но для них это не развлечение, а жестокая необходимость».
«Страх и ненависть в Лас-Вегасе» несколько лет следовал за мной по пятам», - добавляет режиссёр Терри Гиллиам, - «Десять лет назад появился сценарий, и я подумал: «А было бы неплохо начать девяностые с этого фильма». Но в то время я был занят чем-то другим, и проект так и остался на бумаге. А когда идея фильма появилась вновь, я вспомнил, насколько смешна и в то же время жестока эта книга. Мир политической корректности ещё не существовал, когда Хантер писал её, и я надеюсь, что он больше не будет существовать после выхода этого фильма. С восьмидесятых я остро ощущаю, что мы прошли сквозь эпоху постоянного ущемления самовыражения, когда всё несло на себе печать подавленности. Все боялись сказать, что они чувствуют, боялись жить экстраординарной, разнузданной и дикой жизнью. Что ж, наконец пришло время сорвать эти оковы. Роман Хантера похож на репортаж военного корреспондента с передовой. Но это была не просто бомбардировка, а самобомбардировка. Хантер забрасывал в себя наркотики, как снаряды, а полем битвы был его мозг. Но, вместо того, чтобы поехать туда, где взрываются настоящие бомбы и гибнут люди, он отправился в самое сердце Америки. При этом книга написана так, словно он действительно побывал в самой гуще сражения. Роман уже выразил себя. Теперь наша очередь».
Последние годы жизни Хантер С. Томпсон провёл на ранчо «Сова» «Сова» в Вуди Крик, Колорадо. Периодически он наведывался в крупные города, где повергал в шок редакторов респектабельных журналов одним лишь своим появлением. Любимым развлечением Хантера стала стрельба по желающим пообщаться с ним журналистам. «Встретиться с ним – то же самое, что с Куртцем в конрадовском «Сердце тьмы»», - написал после интервью с Томпсоном Николас Лезард из “Guardian”, которого Хант едва не застрелил вместо приветствия. Можно ли верить в то, что человек, не расстававшийся с пистолетом, даже идя в сортир, мог случайно пальнуть себе в голову из ружья? В жизни бывает всякое, но гибель Акулы Ханта – слишком показательная «случайность» в контексте социально-политического катаклизма, сотрясавшего Америку добрых полвека, а сейчас, похоже, достигшего апогея. Законопослушные рыбы дружно плывут на зов энтропийного маячка центральных телеканалов. Мескалиновые акулы плавают против течения. Их легче выследить, а стало быть, и убить.
Книги Хантера Томпсона расходятся огромными тиражами, и людей, разделяющих его взгляды, становится всё больше и больше. Великий нонконформист и мистификатор, Акула Хант был последним из славной плеяды «преступников» от литературы. Нет больше Керуака, Берроуза, Лири, Гинзберга, Кизи. Нет Хантера Томпсона. Смогут ли Стюарт Хоум, Чак Паланик, Деннис Купер, Генри Роллинз и прочие «юниоры», пропахать до конца начатую в далёкие пятидесятые борозду? Поживём – увидим.

Антон Вильгоцкий (с)