Ivanov_I все записи автора

Краснокаменск, 1988 год

 

Ему нравился ролик.

До безумия.

Полного.

Когда Алтухов Максим Алексеевич был «под шафе» что особенно в последнее время случалось часто, чуть ли не ежедневно, он мог смотреть его раз сто подряд – именно столько короткий сюжет отвратительного качества был записан на видеокассете – один за одним, один за одним…

Сейчас он сидел в любимом кресле и лупился в ящик – в квадратной комнате не осталось ничего кроме любимого разбитого кресла и телевизора: всю остальную мебель покупатель вывез – хламу было, передать нельзя: сколько бабу не колоти, сколько ей мозги не вставляй, она – эта тупая безмозглая курица - все равно натащит кучу ненужного говна.

Хотя, уже все равно. Сегодня кончается опостылевший за последние годы «большенародный» период его жизни – семейный, с квартирой, орущими детьми, недовольными соседями, трусами на веревках и дурой женой, от которой не было толку не то что в койке, на кухне ничего не могла сделать - и начинается лично его «дачный» - прекрасный и заманчивый: Алтухов поменял эту хату на маленькую дачку километрах в двадцати от города, рядом с маленьким озерцом, где водились карпы и лесочком, наполненным звоном пения птиц.

Там не будет ничего лишнего: он, бутылка водки, яичница на сковородке, любимое старое кресло, телевизор, его кассеты, удочка и тихое озеро. И ни одна блядь не будет учить его жизни, а главное, не нужно будет попусту тратить время на воспитание жены – сколько он её не бил, не лупцевал, не воспитывал - все без толку. Дура она и в Африке дура.

- Да пошли вы на...! – его голос гулко отразился от пустых нелюбимых стен, - я сделал тебя, старая сука! – Алтухов обращался не к отсутствующей жене, а к жизни. Своей жизни, сорока семи лет от роду.

И, налив в стакан уже не трезвой рукой водки, он с чувством глубочайшего проникновения моментом, нажал на «Воспроизведение» и отечественный видеомагнитофон

… побежала картинка…

Эта тупица-жена сидела в комнате перед зеркалом и полировала ногти, не видя как в комнату из прихожей вбегает взволнованный муж… он влетает в комнату, кидает на столик перед ней свою сумку, а эта гнида еще смотрит косо на него… Лидка бы так не посмела – а глянула б – всю морду бы разбил нахрен, падле.

- Молодец, Бой! -  Максим всегда именовал «его» так, - дай ей жару!

… - Поздравь меня! Я выиграл миллион!, - от этой фразы у него всегда сводило яйца, сегодня же было приятное чувство причастия к великому – Алтухов видел в нем себя. – Иди собирай вещи!

- Ура! – вопила киношная, не отличающаяся от жизненной, дура, совершая гигантский скачок к шкафу, хватая первое попавшееся. – А какие брать? Все!? И летние? Зимние?

- Собирай все и уматывай нафиг!

Максим зашелся истошным смехом! Правильно!

Так… в дверь позвонили.

- Ну, кто там еще? – недовольно пробурчал хозяин, понося последними словами сломавшего ему кайф, нежданного визитера. Для жены было еще рано – сегодня она была в кои-то веки ожидаемым гостем. Еще бы: он сто раз представлял её рожу, как изменятся её глаза, как она опустит руки… попытается что-нибудь сказать ему… А он будет смотреть на неё, уперев руки в боки и ржать! Еще бы, он сам, без её ведома продал эту халупу, а её вещи все, до последних старых трусов выкинул! Прикольно! Да? От будет хохма, когда она об этом узнает. Документы, эти вонючие фотографии – все!

Только паспорт прибрал для одного дельца, а остальное – нету! Сколько лет он терпел её тупость, лечил её занудство и вправлял мозги – все равно не помогло, а так он стер её с лица этой вонючей земли, где без бумажки даже в туалет не сходишь! Умора! А это он сам придумал.

И он скажет ей «Уматывай нафиг» и на прощание влепит ей в рожу финальную пощечину, плюнет прямо в левый глаз, а после здоровенным пинком спустит с лестницы.

Вот потеха-то будет!

- Ну, кто там еще? – в комнате надрывался телевизор, он распахнул дверь.

- Макс-ананас! Я же говорил, братва! Он еще на ногах, - в дверях стояли его кореша-закадыки: Пузырь, Лёлик и Батон. Последний держал в руках авоську с тремя бутылками «бормотухи» и половиной «дорожного» батона. – Мы успели как раз.

- Принес черт последний подарочек. Ты, Пузырь, чуешь своим синим носом, когда я за фунфырь только подумаю. Сегодня без комфорта – я продал все! От! Видишь! – уже изрядно поддатый Алтухов стоял в одних кальсонах посреди пустой квартиры, демонстративно вытащил из кармана измятую купюру с нулями помахал ею, сунул в карман.

Кореша, сегодня чуть более адекватные нежели обычно, переглянулись, криво усмехнулись и Лёлик полез за бутылкой.

Они разлили, чокнулись, выпили, закурили и дружно заржали над очередным «Собирай все и уматывай нафиг!», наливая по второй…

            … с утра солнечное небо осеннего дня, к обеду начало кутаться поначалу легкими перистыми облаками, вскоре сменив их на тяжелые дождевые тучи. До дома было еще минут десять ходьбы – вдоль испещренной граффити и матерной похабщиной бетонной стены, что отделяла железнодорожное полотно от дороги – ей, Алтуховой Лидии Ивановне, седоволосой худой женщине сорока пяти лет от роду, не хотелось мокнуть: не факт, что одежа успеет высохнуть до вечера, а одевать сырое – без того спина болит от тяжести что приходиться таскать на работе и вечно мокрых ног.

Сейчас её занимало только одно – прийти, по возможности обмыться, выпить стакан чая и лечь спать, чтобы вновь отправиться на работу к восьми часам вечера: она работала по двенадцать часов уборшицей на комбинате «Ударник соцтруда» периодически выпрашивая полставки судомойки в комбинатской столовой.

Её муж, Максим, нигде не работал, пил, бил её и спускал деньги неизвестно куда - как только она переступала порог в день зарплаты, он забирал у неё все до копейки, все что она приносила с собой – за месяц каторжного труда она получала как правило тридцать - тридцать пять рублей, из которых восемь рублей уходило на оплату коммунальных услуг. На остальные деньги нужно было есть и что-то покупать из одежды.

Себе Лидия не покупала ничего уже почитай как лет семь – как только сходил снег и становилось чуть теплее, она обувала свои старые тряпочные сабо и ходила в них до глубокой осени – сейчас они уже потеряли всякую форму, пятка сбилась на бок, а тряпочный истлевший верх был безобразно потерт и испачкан -  её пальцы прорвали впереди себе дыру и Лидия ходила едва удерживая шлепанцы  на ноге – зашивать там было уже нечего.

На работе у неё были вторые, еще ужасней этих -  старая лопнувшая в трех местах подошва что держалась на одном на черном от старости и времени ремешке, перетянутом скотчем, но втором шлепке и без того была прикручена обычная проволока.

На её плечах сидело старое платье, с давно не актуальным вырезом на груди, а на работе – древний халат, что мог лопнуть от одного её резкого движения.

Дорога забирала час – у неё не было денег на автобус и она ходила пешком, ходила в любую погоду, а когда уставала выше всякой меры – ночевала прямо там, на комбинате, в каптерке рядом с варочной, когда без сил падала на кухне.

 Хорошо что была возможность брать нехитрые продукты – все же работали на кухне, не наглея, она, как и все, носила домой.

Правда это было все равно пустое – Лида ела мало, уже привыкнув сто-то перехватывать по ходу смены, а Максим не ел вчерашнее, она готовила ему каждый день, часто засыпая от усталости у плиты и когда его любимая картошка пригорала чуть сильней, он без лишних слов пускал в дело кулаки: сколько они жили, Лида постоянно сносила побои, оскорбления и унижения.  

По дороге домой Алтухова хоть как-то просыпалась, хотя все чаще и чаще присаживалась на влажную от выпавшей росы лавочку в сквере на середине пути, как раз после подъема по крутой железной лестнице, и отдыхала – просто напросто отрубалась минут на двадцать, позавчера она так проспала час – после шлепала дальше, через каждые сто-двести метров перекладывая из руки в руку сумку с продуктами.

Когда то их было трое но жизнь в не совсем благополучном районе дала о себе знать: Иван, их сын, связавшись с дурной компанией темным февральским вечером совершил разбойное нападение на прохожего. Мужика они не убили, нанеся тяжкие телесные, но к суду его дружки, как это часто бывает, отмазались руками более богатых родителей и единственным обвиняемым оказался Алтухов Иван. К тому же следователь, выполняя план по показателям за квартал, повесил на него еще несколько похожих случаев и пацана упекли на восемнадцать лет. А через два с половиной года случилась попытка побега, закончившаяся короткой автоматной очередью промеж лопаток.

У него осталась трехлетняя дочь Зоя -  с женой Игорь развелся спустя год – она просто от него ушла, оставив ребенка как то у бабки в гостях.

Сейчас Зойка была воспитанницей детского дома № 4 что находился за Каменском – Лида был там всего пару раз, передавая молчаливой внучке нехитрые гостинцы. Почему редко – было очень далеко идти – больше двадцати километров. Она договаривалась, если шла туда машина, один раз ходила пешком, а по возвращению её избил муж – хрена внучка, когда дома второй день жрать не готовлено!  

Сына убили по зиме семь лет назад – она плакала, пока домой не пришел Максим, не прочитал письмо.

Тогда Максим просто сошел с ума – был не бухой, просто теплый, в здравом уме, прочитал раз, другой… она сидела на диване, рядом стояла гладильная доска с тяжелым утюгом, что и оказался в руках у обезумевшего мужа… он избил её утюгом, что она месяц провалялась в больнице, к ней приходил участковый, предлагал написать на него заявление… Лида лежала, глотала слезы и молча качала головой – нет, она не могла сделать этого.

Нет.

Он же её муж!

Правда этот козел ни разу не пришел проведать её… домой, через весь город она шла в шлепанцах по мартовской каше, хорошо что хоть соседка по палате дала пальто. Предлагала и сапоги, но размер не подошел.    

Дома её никто не ждал и все покатилось дальше – за этот месяц он пропил половину её вещей, устроив ей скандал, правда без рукоприкладства, сколько лишнего у них в доме что он задыхается по ночам.  

С тех пор она не купила себе ни одной новой вещи – как только сходил снег она ходила в шлепанцах, зимой одевала старые подростковые ботинки сына – три платья, рабочий халат и кой-какое нижнее белье составляли её гардероб.

Максим забирал у неё деньги, оставляя копейки на еду, контролируя и спрашивая за каждую. Он бил её почем зря, порой бил так, что она теряла сознание, зимой выпихивал в босиком в одном халате на балкон, часто выгонял спать в подвал, она еще несколько раз попадала в больницу, а после побоев у него просыпалась страсть – муженек превращался в полового гиганта и трахал её. Ему было плевать на все и не отставал пока не засыпал в полной отключке.

Она молчала не в силах выдавить и слово, только кричала…

Когда её крики все же вырывались в подъезд, соседи вызывали милицию – наряд приезжал, те на кухне сидели пили чай - растрепанная Лида с свежими синяками, изукрашенной засосами шеей и довольный хорек муж. Она всякий раз уверяла что ничего не произошло – все нормально, просто показалось… и отводила глаза. Милиция не сильно утруждала себя в поиске виновных – нет заявления, нет проблем, брала объяснения с соседей за ложный вызов – те после нескольких таких «ложных» приездов перестали взывать к помощи доблестных органов

А после того как закрывалась дверь – Макс – и это уже вошло в традицию – падал в своё кресло перед телевизором, клал ноги на поставленную впереди табуретку, сажал жену заставляя её вылизывать ему пятки – вначале в носках.

Один раз Лида просидела так целый день – с утра до глубокой ночи… муж «желал ублажения, испытывая потребность видеть супругу перед собой» - был его комментарий.

Говорят, человек это такая скотина, что привыкает ко всему на свете – Алтухова привыкла к ТАКОЙ ЖИЗНИ…

Жизни ли?

Или физического и химического существования!? 

В этом смысле Алтухова жила полной жизнью – она приспосабливалась к окружающему миру и прикладывала все усилия для выживания организма. Должно быть смирение, а скорей полное безразличие к своей жизни давно овладело ей и единственный повод жить был страх.

А где-то с месяц назад Максим пропадал куда-то не неделю, а приехав, теперь полностью игнорировал её и она приходила в квартиру и, как бы не хотелось спать, сидела просто в тишине… сидела на продавленном диване… раскачиваясь словно в трансе и плакала – потом просто отключалась, засыпая не боясь быть разбуженной пинком и криком «Почему сковорода не мыта?!!!!»    

…Сегодня Алтуховой не хватило буквально ста метров, как её накрыл ливень – у неё не было даже зонтика, да и руки были заняты сумками – сегодня она еле дотащила их, буквально валясь с ног от усталости. На комбинате она осталась после дня в ночь – работала сверхурочно, устав так, что ноги заплетались – мокрая до нитки, вошла в подъезд: дверь в квартиру была не закрыта и оттуда неслось оглушительное «Собирай все и…» и гогот гостей.

Лида остановилась на крыльце, сумки сами выпали из рук, картошка покатилась по полу, стукнулась, поскакала по порожкам в подвал. Промокшая на сквозь, еще не старая, уставшая одинокая женщина в блеклом, давно вышедшем из моды, платье с оборочками от чего-то она вспомнила как «сто лет назад» вот так же стояла на пороге брошенного дома.

Там, неподалеку от ПэТэУшной общаги, куда она в общем-то не дурнушка, приехала учиться из своей деревни, был старый заброшенный дом, где они собирались гулять.

…Шел семьдесят первый год, ей, вчерашней восьмикласснице с глупыми косичками в соблазнительном – как считала она – платье в разноцветный горох было «в кайф», и хотелось жить. Комсомольцы вещали на всех углах про моральный облик, партия вершила судьбы страны и мира, а у неё играл гормон – после первого раза Селезнева - в девичестве – Лидочка не могла и не хотела останавливаться. Мать природа – от неё не деться никуда. И она втрескалась по уши в малого – Вовчика Ильина - со второго курса и сегодня у них, как у правильных было третье свидание, где они должны были поцеловаться – играли или специально строили из себя дельных и путевых, но она балдела от всего: общага, ПТУ, столовка и город настраивали на позитивный лад.

Но свидание не получилось. Точней вышло не так как хотелось ей. Они собрались, слегка накатили и подходил самый момент, когда пришли взрослые уже поддавшие дяди, сразу нарушив их планы на вечер. И среди них один в черной майке и кепке – пирожок, с руками в наколках.

И самогоном.

А Лида уже отличалась хорошими формами. Они присоединились, выпили; ей налили больше половины стакана, старшие после достали дурь, ножи и как-то её компания вместе с Вовчиком куда-то подевалась, а она сидела, качая ножками, на столе, смеялась о чем-то и фраер в кепке подошел к ней – такой привлекательный и взрослый, крутой, к ней молодой девке. Вовчик как-то сразу померк по сравнению с ним, настоящим мужчиной. Она глупо хлопала глазками, а гормон кипел как никогда…

Это походило на эйфорию, разогретую градусами самогона и дымом травы, и она сидела уже не в старом здании в поношенных тряпках, а лежала на пляже в южных странах и её ласкал богатый иностранный кобель – не мечты, а сплошная антисоветская пропаганда. Хотя, нужно сказать, не хреновая пропаганда – они в этом загнивающем капитализме, такие же молодые девки, живут под солнцем, носят такие тряпки, чем она хуже? Все ж при ней. Она еще выпила и стала королевой красоты, упорхнув куда-то ввысь!

А потом сказка кончилась, с неё сорвали платье, она что-то крикнула тут же получив по морде, под ней оказалась скрипучая кровать, а сверху пышущий перегаром хрен и между ног, словно топором врезали, вспарывая живот до груди.

Её еще раз ударили что она замычала, потом ей объяснили что во-о-о-т эти прекрасные парни тоже не прочь поразвлечься, произнеся емкое слово «минет».

После они не помнила себя… долго.

… тогда она выбралась из той продавленной койки на вторые сутки. Гулянка давно закончилась и все позабыли о произошедшем. Старшие растворились, младшие забыли дорогу в брошенный дом и только девочка с отсутствующим взглядом и сине-черными пятнами побоев полуобнаженной лежала на кровати не в силах подняться ни заснуть. Как закрывала глаза так сразу же возвращалась в те минуты когда кричала «Бо-о-ольно!!! Мамочка, спаси!» а ей отвечали «заткнись сучка – лицо порежу!!!»

Она все же поднялась и собрав разорванное платье да босоножки ушла, доковыляв до общаги. После – был разбор полетов, осуждение на доске объявлений, аборт. Она продолжала учиться, перепихиваясь с теми, кто не против – таких было много. Вовчик бесследно растворился, равно как и тот хрен. Заявление о групповом изнасиловании она не подавала.  

Алтухова Макса она встретила в колхозе на картошке – он был старше неё на два года, кучерявый, с горящими озорным огоньком глазами, гармонью, песнями и сдвинутым на затылок картузе с большим искусственным цветом. Слово за слово, поцелуйчик невзначай – словом, ах любовь закрутилась и к концу третьего курса она стала Алтуховой. Тогда же она и забеременела.   

После, была после и вот теперь она стояла и слушала его утихающие крики. Она была готова ко всему, но только не к подобному повороту событий… уставшая вымокшая женщина так и застыла на пороге пустой квартиры… губы её задрожали, а глаза обшаривали голые стены посреди коих бесновалась пьяная компания.    

- Где… - только и шепнула она заплетающимися губами.

- Да, - муженек с трудом поднялся на ноги под хохот собутыльников, - продал. Все продал! Все твои поганые шмотки продал! – он сорвался на крик, бросился на неё с кулаками.

Лида по привычке сжалась, закрывая руками лицо, получив несколько увесистых ударов ногами в бедро, один болезненный удар в живот, пока мужа неоттащили кореша – она не плакала, только тяжело вздыхала, охала – пьяные друзья вернулись в комнату, но Алтухов непонятным движением вырвался из их объятий, вернулся в коридор, наподдав сидящей в углу – тут твое место, сука! – жене еще раз, подарив на прощание огромный иссине черный синяк под глазом.

- Я продал квартиру – через час меня тут не будет! Я избавился от тебя, поганой старой суки, я избавился от всего, что мне мешало  жить! – он не контролировал свой язык и его несло, - ты конченая тварь – из-за тебя погиб мой СЫН – ты понимаешь, сука – МОЙ СЫН ПОГИБ! И в этом виновата ты!

- Максимушка, дорогой, послушай, - запричитала Лида пытаясь узнать хотя бы куда он дел вещи – хотя бы найти зимнее пальто и ботинки.

- Я купил себе дом! Я буду там жить! Без тебя и всего поганого прошлого! Я выкинул все! Все! Все твои паскудные шмотки – будешь скакать в чем тебя мамка родила! – он орал не переставая, отмахиваясь от назойливых корешей, - а теперь мотай отсюда!!! Знать тебя я не желаю! – он закричал страшней, чем в свои запойные годы, затопотал ногами, пена потекла из его рта, а глаза превратились в черно-красные шары… он не контролировал себя – Лида, получая удары, поднялась и молча, сдерживая крик, скрылась за дверью, на площадке, а в след ей неслось, - Мотай отсюда!!! Мотай!!!!!!!!!!!!!!!1

… она вышла под проливной дождь - выпотрошенная до последней капли – сидела на лавочке перед подъездом где провела двадцать лет своей биологической жизни.

Ливень безбожно поливал её, она промокла до нитки, но сидела, не уходя никуда, горько плача от собственной беспомощности и полнейшей безысходности…

Внутри неё не осталось ничего, что теперь казалось бы ценным: оно, наверное ни к чему, иметь ценное – свое во всяком случае, она потеряла: беззаботную юность, первую любовь, единственного сына, мужа, а теперь и надежду. Хотя была ли она у неё?

Была? Не факт. Возможно, когда-то в молодости, а после – растворилась, ушла в небытие, уступив место ПРОСТО ежедневному выживанию и борьбе за каждый день: как бег по длинному извилистому коридору, с оттягивающими руки сумками, коридору, из глубины которого в тебя летят тяжелые шары – нужно уклоняться, при этом не снижая темпа. Но что делать, когда на тебя летит шар во всю ширину коридора?!

А их было не один и не два, а настоящая вереница – нескончаемая цепь. Всю свою жизнь она бежала, пригибалась, вжималась в стену, позволяла проехать по себе и ради чего? Какой в финале итог?! Вот этот итог?! Ради того чтоб стать полноправной владелицей огромного имущества - старого платья, пиджака, шлепанцев и двух мешков картошки стоило терпеть все это?!

Мимо неё проходили соседи, мимо неё прошли какие-то мужики, как всегда пьяные, один из них попытался крикнуть что-то, какую-то «кабучу» а ей было безразлично. Она не чувствовала холода, голода, усталости, она не чувствовала ничего – словно все обрубили топором – память.

Её, прошлое.

И теперь вроде можно начинать с чистого листа, но зачем? Чтоб снова кончить вот так, оказаться никому не нужной на промокшей лавочке под проливным дождем.

Нет. Нужной. Лида была еще кому-то нужна: тем, кто приносил бесчисленные грязные тарелки с невероятно вкусными объедками, тем, кто орал ей: «…ли ты возишься, старуха!», тем, кто позволял после бессонной ночи махать тряпкой… тем, кто давал ей работу, в которой и остался смысл её жизни.

Смысл жизни свелся к еде – умирать голодной она не хотела, этот страх родился в ней лет пять назад, заставлял двигаться, шевелиться из последних сил чтобы всегда у неё был кусок хлеба – она постоянно таскала с собой завернутый в полиэтилен, а когда в простую тряпку сухарь или зачерствевший ломоть хлеба – это была мания для других, а для неё средство выживания.

Алтухова сидела долго, раскачиваясь как зомбированная на лавочке, а когда кончился дождь, спустилась в подвал – у неё в сумке остался комплект ключей, отперла дощатую дверь – среди всего пыльного хлама стоял старый письменный стол, с наброшенной поверх макулатурой.

Лида упала как подкошенная, отключившись на шесть часов, а после словно зомбированная, вышла на окутанную промозглым туманом улицу, отправившись на работу.

По дороге она думала о внучке, о единственно близком и родном её человечке на этой земле…

… она не видела как кореша вывели под руки пьяного Макса, посадили на ту же лавку.

… она не знала, что все это было сделано специально и деньги от продажи квартиры поделили меж собой его друзья-кореша, договорившиеся с риэлтором, просто кинули Алтухова в отместку за его сотрудничество с ментами.

… она спала, сжимая в руке заскорузлый сухарь…