Informativo все записи автора

Немного странновато для биографии, но по крайней мере не так сухо. Взять с сайта питербукс.

Билли Холидей : прощальный блюз.

    

"Господи, да перестаньте вы ее караулить! Бедняжка при смерти, никуда она от вас не денется! Тут больница, в конце концов! - Миловидная медсестра в "Manhattan Hospital" возмущенно выговаривает двум полицейским у двери палаты. -

Леди еле говорит! Она никуда не исчезнет!" Те неприступны: "Билли Холидей под арестом. И когда ей станет лучше, она немедленно отправится за решетку. Уж будьте уверены".

Разве можно быть такими бессердечными! Это ни в какие ворота не лезет. Билли плохо, она лежит под капельницей, у нее проблемы с сердцем и, похоже, с печенью, врачи говорят "цирроз", а тут эти... Стоят с каменными лицами. Как будто в палате не ослабевшая артистка, а серийный маньяк, который вот-вот выпрыгнет из окна и удерет.

Медсестра по имени Сэнди вошла в палату и непроизвольно отвела взгляд от больной. Нет, она не может к этому привыкнуть... Билли - ее любимая певица, у нее дома куча ее пластинок. Маленькие сорокапятки и большие виниловые альбомы: Билли с оркестром Бенни Гудмена, с Луи Армстронгом, с Эллингтоном, Тейтумом... "Не объясняй", "Мой мужчина", леденящий душу "Странный плод" - джаз такой силы и пронзительности, что кровь стынет в жилах. Веселый, грустный, задумчивый - всякий. Сэнди иногда мечтала поболтать с этой женщиной. По ее записям понятно же, что она очень мудрая, но не заносчивая и все-все-все понимает - о жизни, о мужчинах, о разных передрягах. Известно, что она сама много страдала - иначе бы ей такие песни не спеть. Но Сэнди и представить себе не могла, что увидит ее такой...

Серая кожа, ввалившиеся щеки - Билли Холидей скорее похожа на мумию, чем на человека. Она с трудом говорит и поминутно смачивает губы мокрой губкой, которая лежит на тумбочке рядом с кроватью. Ей хочется пить, но много пить нельзя - врач запретил. Господи, где та красотка, которую Сэнди помнит по фотографиям на пластинках? С них хитро улыбалась плотная яркая брюнетка с выщипанными бровями; в волосах обычно красовалась белая гортензия, на шее - нитка жемчуга или небольшой кулончик. Как же она была хороша! И как не похожа на ту женщину, что сейчас лежит на кровати...

Билли привезли после того, как она потеряла сознание в собственной квартире. По совести говоря, гарлемский "Manhattan Hospital" - не лучшая больница в Нью-Йорке, но у Билли плохая репутация, и ее не очень-то хотели госпитализировать. Позавчера сменщица Сэнди убирала в палате и в пакетике с бумажными носовыми платками "Kleenex" нашла дозу белого порошка, плотно завернутую в целлофан. Немедленно - вот же сука! - подняла шум, вызвала дежурного врача, тот - полицию, и вот Билли Холидей, любимейшая певица Америки, арестована за хранение героина. Не в первый, к сожалению, раз.

Билли что-то говорит... Что? "Зеркало, - хрипит она. - Убери зеркало..." "Вы же сами просили его сюда принести, мэм!" - недоумевает Сэнди. "Какая я тебе мэм, дурочка? - с трудом произносит Холидей. - Я такая же, как и ты. Только хуже... Убери зеркало и иди, Сэнди, иди, милая..."

Сэнди уходит, и Билли долго смотрит ей вслед. Холодный утренний свет заливает палату. За окном - ничего интересного: асфальт, редкие машины, горит неоновая вывеска... В Нью-Йорке раннее утро, поднимайся, дорогуша... Вот только сил нет. Конечно, это она попросила принести зеркало. По старым негритянским поверьям, призраки боятся зеркал - и значит, ей нечего беспокоиться, никакая нечисть к ней не заявится. Билли боится призраков, духов, привидений, боится пуще смерти! Несколько раз к ней во сне, а может, и наяву приходила бабушка - старая усталая женщина, которую Билли даже не помнила. Садилась на край кровати и долго тоскливо жаловалась, что недоглядела за внучкой, не приласкала, когда надо было, отдала в дурную компанию... Билли кричала что есть мочи, и мужчина, который в тот момент оказывался рядом - а рядом обязательно кто-нибудь оказывался, - просыпался и недовольно бурчал: "Ты просто перебрала вчера вечером, моя дорогая" или просто бил ее. Теперь в каждой комнате, где бы она ни оказывалась, есть зеркало, и бабушка больше не приходит.

Вот только нет сил смотреть в это безжалостное стекло. Она не хочет видеть себя такой. Это не она! Кто-то украл ее тело, ее прекрасные темные глаза, ее улыбку и подсунул эту куклу - с потухшим взглядом, опущенными уголками губ, морщинами. Господи, это не она! Вчера приходила Анна - любимая помощница, секретарша, все на свете. Как она на нее смотрела! У Билли даже перехватило горло. "Не смотри на меня так, я еще жива, - что было сил просипела она. - Вы еще обо мне услышите! У меня через неделю концерт в Монтре, меня попросили выступить на открытии фестиваля. А потом начинается мое европейское турне. А за ним запись, уже арендована студия, ясно вам?! Не смотри на меня так!"

Самое страшное - кто-то украл и ее голос. Где нежные, плавные интонации? Где глиссандо, за которое ее голос называли "медовым", от которого плакали в каждом джазовом клубе на 52-й улице и дальше - в Балтиморе, Ричмонде, Лондоне, Оттаве? Все, ничего не осталось - есть только какой-то хрип, дребезжащие нотки, словно кто-то бьет тарелки на кухне. Она не может толком взять ни одной ноты. Не может спеть, как десять лет назад: быстро, летуче, блистательно. На записи последнего альбома "Lady in satin" звукорежиссер - она сама видела - рыдал в рубке: то, что она записала, звучало страшно. Ей всего сорок три, а голос как у семидесятитрехлетней старухи. Словно у микрофона сидит приговоренная к смертной казни и через силу рассказывает о своей тяжкой жизни. А впрочем, так оно и есть... Нет сил репетировать, даже учить слова. Она не пришла ни на одну из назначенных репетиций, все сымпровизировала на месте. Слова читала по бумажке по ходу записи. "Что за говно я записала!" - мрачно бросила, послушав результат, и ушла. "Она не вытянула ни одной ноты, - жаловались боссы ее звукозаписывающей компании. - Но публика покупает... Получилось все равно сильно. Берет за душу, что говорить".

А недавно она выступала в театре "Феникс", что в Гриничвиллидж, - друзья буквально заставили. Уходя, случайно услышала, как ее приятель, джазовый критик Леонард Федер, дрожащим голосом сказал: "Господи, она же совсем плоха! У меня такое чувство, что на сцену вышло привидение. Надо что-то делать!" Ну да, ее хватило всего на две песни. "Ain't nobody business", веселый в общем-то номерок, она спела так мрачно, что у зрителей вытянулись лица. И микрофон ей поставили прямо рядом с кулисами: очень уж тяжело идти к середине сцены. Она еле шла, это правда... Ноги не держали.

Надо что-то делать... Друзья собрали целый консилиум: полдня уговаривали ее лечь в клинику. Она наотрез отказалась: "Не хочу в больницу, не хочу к врачам! Всем известно, как они относятся к наркоманам - померли бы скорее, всем было бы легче... Да что вы прицепились! Попью витамины, мне тут прописали какие-то чудодейственные, и еще волшебных травок - и все, приду в норму. Есть один кудесник-травник, он меня поставит на ноги. Скоро концерт в Монтре, вы не забыли? Какая больница!" А на следующее утро она потеряла сознание...

И тут ее пугают тюрьмой! Ха! Напугали ежа мягким местом, как говаривали у них в Балтиморе. Она сидела в тюрьме дважды, нет, трижды - и ничего, не умерла. Последний раз - целый год, в 1947-м. Все за тот же героин. Сцапали бедняжку, даже слава не помогла.

Провела за решеткой год - ну и, в общем, ничего страшного. Вокруг такие же тетки, как она. Были и очень классные. В первую же неделю она устроила концерт для заключенных, и весь оставшийся срок ее носили на руках. Она пела старые блюзы, песни о мужчинах, которые всегда обманывают, и они всем пришлись по душе. Да что говорить: страшнее того, что она видела девчонкой в Балтиморе, ей больше нигде видеть не приходилось. И тюрьма по сравнению с этим - так, цветочки.

Билли не любила вспоминать о детстве. Когда она написала свою автобиографию "Леди поет блюз", там было все откровеннее некуда: и про наркотики, и про мужчин, которые сменяли друг друга, словно картинки в калейдоскопе, и про вечные обманы и предательства. Не было там только о детстве. Ну так, совсем немножко. А что тут напишешь? Отец бросил их с мамой, она тогда еще не помнила себя. Он был гитаристом в популярном джазовом ансамбле Флетчера Хендерсона, и, видимо, дела шли неплохо, раз он решил, что сцена важнее, чем жена и дети. Впрочем, ему было всего семнадцать. Он вообще не признавал Билли своей дочерью - до первого ее успеха, разумеется. Потом, конечно, все изменилось: папа слал покаянные письма, предлагал записаться вместе, увивался как мог... Разумеется, она была тверда: умей держать ответ за свои поступки, скотина. А иногда, когда сидела на мели, вытрясала из него деньги: не дашь - скажу твоей нынешней, что у тебя есть дочь.

Ведь когда он их бросил, у них совсем, совсем ничего не было. Какие там деньги! Случались дни, когда Билли побиралась на улицах. Из школы ее выгнали в пятом классе. Может, ей было бы легче, если бы мама обращала на нее хоть каплю внимания, но этого не случилось. Билли все время была одна. Всегда, каждый день... Мама скоро снова вышла замуж и совсем забыла о своей дочке.

В десять лет Билли изнасиловал сосед. Он оказался за решеткой, а ее... ее посадили тоже. Это называлось католическим приютом для трудных подростков, но на самом деле это была тюрьма, самая страшная из всех. Ее там били почти каждый день, а однажды за какое-то мелкое нарушение она всю ночь просидела в карцере рядом с трупом забитого до смерти мальчишки (сказали, что он упал и ударился головой). С тех пор у Билли развилась клаустрофобия: она ненавидела оставаться одна, всегда спала с включенным светом и требовала, чтобы в гримерке обязательно кто-нибудь находился.

Из Балтимора в поисках лучшей доли они переехали в Нью-Йорк, но жизнь так и не наладилась. И когда брат посоветовал ей устроиться в бордель, она согласилась. В свободное от основной работы время она мыла в этом же борделе полы и, ловко орудуя тряпкой, напевала себе под нос старинные негритянские мелодии, мечтая о том времени, когда все неузнаваемо изменится - не важно как, как-нибудь. Мужчины приходили и уходили, Билли не запоминала их лиц. Собственно, секс для нее ничего не значил - всегда находилось что-нибудь важнее секса. Когда много позже подружки спрашивали ее: "Как ты можешь спать с Орсоном Уэллсом? Он же такой толстый и страшный!", Билли только усмехалась: эти дурочки еще не видели толстых и страшных. А Орсон, с которым у нее случился короткий роман, оказался замечательным человеком. Может, он был не так уж хорош в постели, но зато какие истории рассказывал - Билли заслушивалась. А остальное - ерунда!

Сказать по правде, она никогда не мечтала стать певицей. Скорее уж танцовщицей. Когда выдавалась минутка, Билли выдумывала разные па и изображала девушку из канкан-шоу. С этими своими скудными умениями она пыталась устроиться в какой-нибудь джазовый клуб - в 30-е их много открывалось в Гарлеме и Квинсе. Но отовсюду Билли гнали взашей: много тут ходит таких, как ты, милочка. В клубе "Pod&Jerry's" ей повезло: позволили показать, на что способна. Билли очень старалась, но станцевала так плохо, что местный пианист из жалости спросил: "Может, ты хоть петь умеешь? У нас тут заболела певица". Билли, пожав плечами, спела старую песню "Брожу одна", и все, кто был в зале, остолбенели: девица совершенно преобразилась. Она как будто стала выше, а в ее голосе звучали такие скорбные нотки, что к концу песни в зале кто-то даже заплакал. Владелец, молча наблюдавший за Билли, подумал и сказал: "Я тебя нанимаю. Сегодня вечером выходишь на работу" - и девушка, не веря своим ушам, пошла домой переодеваться.

Так началась ее карьера, и не сказать, чтобы она была такой уж неудачной. Да, на первых концертах ее буквально выталкивали из-за кулис: Билли так робела, что не могла идти - ноги подгибались. Да, в клубы к белым ее не пускали - пой для черномазых. Но всюду, где ей доводилось выступать, зал сходил с ума от ее пения. В шумных балаганчиках, в барах, где всегда ор и гам, Билли требовала тишины - такой, чтобы было слышно, как падает булавка; и очень скоро на ее концертах действительно устанавливалась именно такая тишина. "Готов съесть шляпу, если ты сегодня не наберешь пятнадцать долларов чаевых", - это был первый комплимент, который Билли услышала вечером после первого своего выступления. Услышала она его от Джерри, владельца "Pod&Jerry's". "Пятнадцать баксов за вечер - вот мое определение хорошей певицы!" - добавил он, и Билли подумала, что с таким подходом - деловым, циничным - она совершенно согласна.

Она пела там и тут, стала штатной певицей популярного оркестра Бенни Гудмена, разве могла она мечтать о такой удаче? А потом устроилась в оркестр Каунта Бейси, затем - к Арти Шоу и принесла им кучу денег - так много, что Шоу иногда прикуривал от купюр. Она стала первой черной девушкой, которая начала петь с белыми оркестрами - и это было совсем уж невероятно. Холидей делала со знакомыми вроде бы песнями что-то совершенно невообразимое. До нее все просто пели по нотам, а она... она пела так, как вело настроение, импровизировала на ходу. И самые скучные, самые заурядные мелодии в ее исполнении превращались в готовые хиты, которые потом записывали все кому не лень. Позже Синатра скажет, что учился петь и импровизировать по пластинкам Билли Холидей - и это правда: она была курочкой, несущей золотые яйца, и не одна джазовая певица обогатилась, просто повторяя те находки, которые Билли играючи разбрасывала каждый вечер.

Ей нравилось, когда вокруг весело, много мужчин, когда водился кэш и было что выпить. Она завела роман с саксофонистом Лестером Янгом, и окружающие недоумевали: "Они, кажется, даже не спят вместе", на что Билли отвечала: "Мы занимаемся сексом каждый вечер - на сцене". И это тоже правда: они так чувствовали друг друга, так вплетались в ритм, что зрители на концертах иногда ощущали какое-то неудобство - будто подглядывали в замочную скважину. А потом Лестер взрывался своим фирменным соло, и зал взрывался вместе с ним.

Это Лестер придумал ей псевдоним Леди Дей - потому что она, бывшая проститутка и побирушка, на сцене и вправду держалась как леди. Было в ней что-то... королевское. Статная, серьезная, живая, она могла просто приподнять бровь в комическом изумлении - и зал покатывался от смеха. И точно так же, всего лишь подняв бровь, усмиряла какого-нибудь наглеца, позволившего себе лишнее. Впрочем, могла поступить и круче. В Гарлеме ходила история о том, как Билли собственноручно отлупила двух пьяных моряков, которые вздумали к ней приставать после выступления. Достойно уважения, что и говорить.

С Лестером они дружили всю жизнь, и тот спокойно наблюдал за бесконечной чередой мужчин, которые вертелись вокруг Билли. Впрочем, не только мужчин: Билли была не очень разборчива, и вся джазовая тусовка обсуждала ее отношения с актрисой Таллулой Банкхед, племянницей известного сенатора, жгучей брюнеткой, "новой Марлен Дитрих", как ее называли в Голливуде. Если ей кто-то нравился, Билли кокетничала и улыбалась, но могла и взять быка за рога: именно так она поступила со своим первым мужем, тромбонистом Джимми Монро. Высокий и смазливый, он отлично играл, с ним было весело и не стыдно появиться в обществе. Джимми пил как лошадь и не стеснялся жены, которая не отставала в выпивке, - 52-я улица, набитая джазовыми клубами до отказа, никогда не уставала следить за их похождениями. Отыграв, они бродили из клуба в клуб, задирались и танцевали, выпивали со знакомыми, которых было не счесть, - в общем, весело проводили время. Иногда снимали номер в гостинице и заказывали проституток - Билли глупо хихикала и говорила девочкам: "Давайте, старайтесь, уж меня-то не обманешь!"

Джимми многому ее научил - от него она узнала, как выглядит героин.

"Я провела годы войны в Нью-Йорке, - записывала Билли в своей автобиографии. - Каждый день на мне было белое платье, белые туфли, белые чулки и нитка белого жемчуга. Каждый день мне приносили белые гортензии. И белый порошок".

Сама себе она казалась неуязвимой. Что с ней может произойти? С ней уже случилось все, что можно. Она вылезла из страшной дыры, и пусть все катится к чертям. Джимми она объясняла: "Героин успокаивает. Когда на меня смотрят сверху вниз - я прихожу в ужас. К нам все равно до сих пор относятся как к людям второго сорта. Например, я снималась в фильме с Армстронгом. Специально сделали кино, чтобы я там пела, а Луи играл. И что у меня там за роль? Ну конечно, я играю глупую служанку. Которую еще и отчитывают за то, что она в отсутствие хозяев села за пианино".

Впрочем, все понемногу менялось. Когда она начинала, черных музыкантов задвигали в угол сцены, а вперед выбегала толпа белых танцовщиц, на которых все и пялились. Вроде как джаз, все модно и весело, а черных не видно. Теперь же открылось место в "Cafe Society", владелец которого заявил: "Я буду нанимать не за цвет кожи, а за талант. И пусть к нам ходят все - белые, черные, вперемешку". И позвал работать Билли.

Именно он принес Билли стихотворение какого-то школьного учителя "Странный плод", положенное на музыку. Билли прочла его и похолодела: стихи были очень страшные - про линчевание. "На южном дереве - странный плод; пустые глаза, перекошенный рот; кровь на листьях и кровь на корнях; черное тело висит на ветвях". Билли пропела стихи от начала до конца - идиллический Юг, аромат магнолий, запах горящей плоти, приди и сорви, - и, подняв глаза, спросила: "И что ты хочешь с этим делать?" "Я хочу, чтобы ты спела ее сегодня же вечером", - решительно ответил владелец. "Господи! - охнула Холидей. - И тебе не страшно?.. Да-да, конечно, я ее спою".

"Странный плод" прогремел по всей стране, и слава Билли утроилась. Правда, ей теперь слали письма с угрозами и руганью, и, прочитав пачку исписанных листов, Билли приходила в себя единственно знакомым способом, простым и доступным, - нюхала белые гортензии и доставала белый порошок. Джимми ушел от нее, хотя развелись они не сразу. Зато появился парень по имени Джо Гай - он был отличным трубачом, а заодно и отличным драгдилером. Так что проблем с дурью у нее никогда не было.

До тех пор, конечно, пока ее не сцапала полиция. Такое случалось и раньше, но всегда им как-то удавалось договориться. В родном Балтиморе ее отпустили, предупредив только, чтобы она никогда больше не возвращалась в этот город. А вот в Западной Вирджинии пришлось отсидеть год. Эта новость была на первых полосах всех газет: ее дело превратили в показательный процесс, чтоб другим неповадно было. А может, у кого-то наверху просто кончилось терпение. Сама Билли думала, что так оно и есть - она ведь и раньше вела себя точно так же, и никто ее не трогал. Ее словно окружал какой-то защитный колпак: внутри постоянно играл джаз, поднималась белая пыль, смеялись люди, и никакие полицейские к ним не совались.

Год - это, оказывается, совсем немного. Правда, после отсидки у нее отобрали лицензию на выступление в нью-йоркских клубах: она могла петь где угодно, но 52-я улица и любая другая улица с клубами для нее теперь были закрыты. Она часто со смехом думала об этом - и когда на гастролях в Лондоне ей рукоплескали битком набитые залы, и на специальных телеэфирах, и когда она, наконец, вышла на сцену Карнеги-холл - самой престижной площадки в Америке. "Видели бы меня мама, папа и брат, - думала она. - И девочки из того балтиморского борделя, и мамаша, которая нами управляла. Видели бы они меня, черт подери!"

Правда, после тюрьмы ее самоуверенность куда-то исчезла. Билли всю жизнь была пуганой, просто ненадолго забыла, что это такое, а тут вспомнила. Ей был необходим защитник, даже охранник, крепкое плечо - и она вновь вышла замуж. За Луиса МакКея, важную шишку в нью-йоркской мафии. Он был "инфорсером" - выбивал долги, приводил в исполнение приговоры, пугал, напоминал... Луис был настоящим мужчиной, мачо - крепким, надежным, агрессивным. И как все настоящие мужчины в жизни Билли, он проявлял свою мужественность самым тривиальным способом - попросту колотил ее. Как-то раз один умный джазовый критик рассказал Холидей о популярной теории "виктимности": мол, жертва сама провоцирует насильника. Холидей молча выслушала его и сухо сказала: "Понятно. Во всем виновата баба. Этому вас учат в ваших Гарвардах? Охренеть". Нет, она иногда спрашивала сама себя: почему ей всегда достаются такие мужчины, почему она это терпит и сама себе такую веселую жизнь устраивает? Ведь с Луисом она познакомилась при довольно смешных обстоятельствах: своего будущего мужа она буквально выловила из канавы. Он был пьян, весь в грязи, и какая-то шлюха пыталась вытащить у него из кармана кошелек. Билли его отбила, отмыла, согрела, можно сказать, приручила - и все кончилось как всегда.

Но Луис все же был лучше прочих ее мужиков: он хотя бы пытался отвадить ее от наркотиков. "Я не наркоманка! - визжала Билли, когда Луис отбирал у нее героин. - Я вмазываюсь, только когда мне это действительно нужно!" "Кого ты дуришь, детка? - мрачно отвечал Луис. - Я с малых лет на улице, я что, торчков не видел?! Не знаю, что такое зависимость? Когда действительно нужно? Этой штукой ничего не решишь, понимаешь?"

Но настал момент, когда Билли поняла, что тут в принципе и решать нечего. Человек рождается и умирает одиноким. Особенно женщина. Да, около нее всегда болтается какой-то мужик, но, черт побери, никто никогда ее не понимал, не заботился о ней, не делал того, что ей действительно хотелось. Даже Луис. Он тоже оказался как все, и потому Билли бросила и его. А может, она просто не могла ничего никому толком объяснить?.. Объяснять получалось только на сцене - через музыку. Она выбирала лишь такие песни, под которыми могла подписаться сама. И когда она, печально качая головой, пропевала: "Мужчина - он всегда обманет", или: "Любовь заставляет делать такое, чего тебе делать точно не стоит", вместе с ней качали головой все в зрительном зале. Может, поэтому ей верили: она разговаривала с миром через песни. Правда, разговор этот от раза к разу получался все более коротким и печальным. А все остальное не имеет никакого значения.

Возможно, только старина Лестер и мог ей помочь. Но Лестер подвел ее, поступил как скотина: ушел на тот свет раньше. Всего за два месяца до того, как она потеряла сознание в собственной квартире. Может, его смерть так ее и подкосила. Направляясь на похороны в одной машине с Федером, она тихо, но убежденно сказала: "Я буду следующей". Критик принялся разубеждать ее: "Что ты, у тебя все в порядке, скоро запись, гастроли, турне!" Но Билли больше не сказала ни слова: она отвернулась и долго смотрела в окно, наблюдая, как сменяют друг друга неоновые вывески и рекламные щиты.

Лежа в больнице, она прочла несколько статей о своем идиотском аресте на больничной койке. "Бурная и неустроенная личная жизнь", "роман с наркотиками", "страсть к саморазрушению"... Последняя фраза ее задела. Да, у нее характер не сахар - это знают все, кто с ней работал. Она уходила со скандалами, срывала записи, если что было не по ней. Но все это борьба - отчаянная, женская. Борьба за собственное счастье. Что до алкоголя, мужчин, романов... Она просто хваталась за любую соломинку. И кто виноват, что нашлась наконец соломинка, переломившая хребет верблюду...

Но черт побери, еще не все потеряно! Ей сейчас очень плохо - но так бывало и раньше. Она еще выкарабкается - быть может. В комнату снова вошла верная Анна, и Холидей, великая певица, сипло повторила: "Не смотри на меня так. Я еще жива..."

...Она умерла на следующее утро, 17 июля 1959 года. Врачи, осматривавшие тело певицы, обнаружили бумажный пакет, плотно примотанный к левой ноге. В пакете оказалось 750 долларов: все состояние Билли Холидей на момент смерти. На счете в банке, как выяснилось позже, обнаружилось еще 70 центов - Билли никогда не умела копить.

К концу года из-за возросшего интереса к ее записям эта сумма увеличилась до 100 тысяч долларов. Большую их часть получил Луис МакКей, с которым Билли так и не успела развестись...