FluchSchmetterling все записи автора

 Название: Ad finem saeculorum 
Автор: FluchSchmetterling aka Tenshi-Tenshi 
Персонажи: Пруссия, Венгрия, и еще кое-кто))
Жанр: эээ, сумбур и бред?.. ангст, романс, флафф(?)
Рейтинг: PG
Дискламер: Химаруя имеет всех, а я всё еще не имею Химарую.
Предупреждения: практически безобоснуйная бредятина. Умение объяснить, почему эта фигня вам нравится или не нравится, автор не отменяет. У автора хромает стиль, а логики - так вообще никогда не было. Не спрашивайте, почему из всех здесь оказалась именно Венгрия. потому что автор - шиппер этого пейринга XDD 
Размещение: если найдется такой человек, кто захочет спереть, можно, но только с этой шапкой и ссылкой на первоисточник - то есть сюда. Если узнаю, что без всего вышеперечиселнного - найду и жестоко расправлюсь.^___^

Парочка обоснуев: (1) Автор предполагал, что это - Бах) (2) День смерти Фридриха II Великого. 

За подробностями - сюда: http://ru.wikipedia.org/wiki/Фридрих_Великий

В этот день Гилберт Байльшмидт с некоторых времён не находил себе места.
Всё начинается с бессонницы: беспорядочные образы всплывают в воображении, а перед глазами стоит чья-то очень знакомая полуулыбка; днём это перерастает в бред наяву: прошлое смешивается с настоящим, не поймешь, где реальность; сам – как в лихорадке…
Поэтому Австрия, за несколько лет совместного проживания усвоивший закономерность, обязательно находит на эти сутки дела за пределами дома и отпускает прислугу; видя Гилберта неадекватным сверх даже его, Гилберта, меры, Эдельштейн опасается и за своё психическое здоровье. Особняк пустеет и от этого становится немного жутким.

* * *

Елизаветы удивляет такое положение дел: ближе к обеду она пришла навестить бывшего мужа – да и тот самый обед приготовить, а тут – двери пришлось своим ключом открывать. Но потом она вспоминает, что Родерих упоминал о своем отъезде, решает подождать.
Каждый, кто хоть когда-то кого-то ожидал хоть сколько-нибудь времени, помнит, какое это утомительное занятие – если не найти, чем отвлечься. Венгрия же решила заняться уборкой: Австрия, несомненно, аккуратен, и за домом следит, да и прислуга у него имеется… Но особняк при этом остается жилищем холостяка. С вытекающими отсюда последствиями.
– Господи, я так и знала, - выдыхает Елизавета навстречу пыли, уютно расположившейся наверху очередного книжного шкафа. – Обычно Родерих так внимателен к мелочам! Всё-таки тут явно не хватает женской руки.
Пыль беспощадно уничтожается влажной тряпкой – пленных не берём, как говорится.
Девушка кладёт тряпку в тазик с водой и устало опускается на кресло, жалея, что выбрала не менее утомительную альтернативу просто ожиданию и ничего неделанью. Если на одну эту комнату она потратила столько сил, то что же будет дальше?.. 
Не то чтобы комната была очень большой – во всяком случае, до залы явно недотягивала, – но книжные шкафы и стеллажи, выстроившиеся вдоль стен, добавляли работы. Этот кабинет можно было назвать «домашней библиотекой» Австрии: здесь собраны книги, которые нравятся ему сильнее всего. Посередине – круглый стол горного дуба – паркет тоже сделан из этого замечательного своими свойствами дерева, – около стола – пара стульев, вокруг этой композиции расставлены мягкие кресла, а в дальнюю стену вделан камин. 
Уютно. Венгрия почти перестаёт сопротивляться навалившейся дремоте, когда входит ОН. Сон медленно отпускает – а может, окончательно затянул в свои грёзы. 
Ибо Гилберт выглядит помолодевшим на полвека, выглядит именно тем Великим Пруссией, каким был: на лице – полуулыбка-полуухмылка, в глазах – будто зажжено кроваво-красное пламя.
Заходит, осматривается, замечает Елизавету. Приближается:
– Не откажет ли мне фройляйн в танце?
Фройляйн, до конца не понимая, что делает, вкладывает свою ладонь в ладонь Гилберта и поднимается с кресла. Пруссия ведёт, не отпуская её руки, как будто подчиняясь слышной ему одному музыке. Елизавета распознаёт танцы: сначала менуэт, затем полонез…(1)Ей кажется, что она слышит мотив и узнает его, но – всё-таки кажется; и во время этого странного действа не может решить, что ей хочется сделать больше: отвесить Гилберту оплеуху, чтобы тот очнулся, или же ущипнуть себя и убедиться, что происходящее – сон. А когда Байльшмидт уходит, поцеловав перед этим и насмешливо сверкнув алым оком, она в растерянности подносит руку к губам и стоит так некоторое время. Затем, поняв, что случилось, в гневе бросает в закрытую дверь первым, что попалось под руку – это оказался подсвечник, незажженный, слава Богу, и кричит:
– Ты! Как посмел?!!
Елизавета чуть было не бежит за сковородкой, чтобы покарать дерзкого, но тут её взгляд падает на каминную полку, докуда она еще не добралась, и гнев постепенно сменяется на жалость: она поняла причину еще более странного, чем обычно, поведения Пруссии, хотя и не понимала такой сильной привязанности.

* * * 

Гилберт влетел в свою комнату и запер за собой дверь. Он только сейчас начал понимать, что сделал; и это его забавляло: во временном помешательстве были свои плюсы. 
Только вот боль из груди никуда не делась. С некоторых пор она посещала его каждый год в этот день. Он кое-как доплёлся до кровати и рухнул на неё. Горло сдавливало – непривычно, и к глазам что-то подступает… Тёплое. 
– Нет…Я не плачу, чёрт возьми…
Хотя реальность упорно доказывала обратное. Каждый год.
– …чёрт возьми, старик, почему ты умер?..
Долгий век имеет свои недостатки: к примеру, людям он не дан.
– Старик, не хочу верить, что ты просто сгнил в гробу… Только не ты!..
А слёзы как-то сами высохли. Наверное, скопились в горле и мешают дышать…
– Слышь, старик… Ты наверняка сейчас где-то, где лучше, чем здесь, где можно вдоволь повоевать… Надеюсь, ты меня там не забыл?.. Следишь за мной оттуда?.. Да уж, я тебя огорчаю, нет?.. Просто... Всё равно, просто продолжай оберегать меня. А я буду верен тебе до скончания веков. Слышишь?..

* * *  

За окном клонился к закату день семнадцатого августа.(2)