franky_boy все записи автора

В истории Белого движения барон Роман Федорович Унгерн фон Штернберг и его легендарная Азиатская дивизия всегда привлекали повышенное внимание многочисленных историков, публицистов, поэтов, вызывая даже некий мистический интерес. Достаточно вспомнить советско-монгольские фильмы о "борьбе с контрреволюцией", регулярно выходивших на экраны накануне годовщины образования Монгольской Народной Республики или дня рождения маршала Чойболсана. И сейчас по своей популярности среди сюжетов Белой борьбы Унгерн и его бойцы уступают, пожалуй, только "дроздовцам" и "корниловцам", "героям Ледяного похода". "Рейтинг" "Белого рыцаря Тибета", "воина Шамбалы" растет благодаря многочисленным статьям, книгам, романам, авторы которых видят в начальнике дивизии Дальневосточной белой армии великого воина, обладавшего сверхъестественным даром повелевать, вершить судьбы людей и государств, возрождать из небытия давно ушедшие "Великие Империи". "Дух Азии", воплощенный в "истинном арийце", начертавшем на своем знамени священный знак "суувастик" привлекает поклонников "Третьего Рейха". Сбылись пророческие слова бывшего министра Временного Сибирского правительства, известного ученого-этнографа И.И. Серебренникова: "…О действиях барона Унгерна в его противобольшевицкой борьбе написано довольно много. Его имя, ушедшее теперь в историю, окутывается уже разными легендами, были перепутываются с небылицами, и трудно сейчас отсеивать одно от другого. Быть может, поэты будущих лет воспользуются этими легендами, как сюжетами для баллад о "белом бароне…".

Но то, что привлекает поэтов не должно озадачивать историков. Попробуем разобраться в "феномене Унгерна", рассматривая его действия в контексте политической ситуации, сложившейся на Дальнем Востоке в первой четверти ХХ века. Общий ход событий, а также многочисленные подробности "унгерниады" достаточно полно изложены в книге Л. Юзефовича "Самодержец пустыни" и фундаментальных исследованиях доктора исторических наук Е.А. Белова, поэтому останавливаться на них не будем.

"На сопках… Монголии" сто лет назад

Императорское Министерство Иностранных Дел рассматривало Монголию как перспективный регион. Строительство Транссиба, КВЖД и военно-морской базы в Порт-Артуре привлекали внимание к Дальнему Востоку, однако после поражения в войне с Японией позиции России здесь существенно ослабли. Революционные события 1905-1907 гг., реформы П.А. Столыпина, а также Боснийский кризис 1909-1910 гг. на время перевели внимание власти с внешней политики на внутреннюю, с восточных рубежей на традиционно "братские" Балканы. Не поддерживал "азиатское" направление в ущерб "европейскому" и сам глава МИД С.Д. Сазонов. Но уже в октябре 1911 г. Дальний Восток напомнил о себе неожиданно мощным революционным взрывом, охватившем, казалось бы, стабильную и процветающую Поднебесную Империю. В результате Синьхайской революции в Китае была свергнута династия Циней, установился республиканский строй. Сам по себе акт ликвидации монархии не вызывал одобрения Императорской России, но с подобным положением пришлось считаться. "На революционной волне" 1 декабря 1911 г. (все даты по новому стилю - В.Ц.) о своей независимости заявила Халха (наиболее крупная провинция Монголии со столицей в г. Урге (нынешний Улан-Батор)), а ее правитель Джебцзун-Дамба-хутухта был провозглашен Великим Ханом Монголии. Стремительное развитие событий поставило Россию перед выбором: утвердить независимость "Внешней Монголии" (Халха и Кобдо (Западная Монголия)) и столкнуться с Китаем, не признававшем отделения своей бывшей провинции, или найти компромисс во имя спокойствия дальневосточных границ в ожидании "Великой Европейской войны". Князья Халхи, посетившие Санкт-Петербург еще в августе 1911 г., привезли с собой заранее акт о признании Россией независимости Монголии. Николаю II нужно было, как надеялись монголы, лишь поставить Высочайшую подпись.

Но российская дипломатия делать выбор не спешила. Лишь 3 ноября 1912 г. в Урге было заключено русско-монгольское соглашение. В первой же статье документа Россия обещала Монголии "помощь к тому, чтобы сохранялся установленный ею автономный строй", однако о независимости не говорилось. Вторую статью соглашения можно было бы назвать "дипломатическим прорывом", в ней подчеркивалось, что "другим иностранным подданным не будет предоставлено в Монголии более прав, чем те, которыми пользуются там русские подданные". Специальный протокол закреплял за русскими право беспошлинной торговли, свободы проживания и передвижения по всей территории Монголии. Русские коммерсанты получали право заключать любые сделки, приобретать или арендовать земельные участки, эксплуатировать горные и лесные ресурсы, рыбные промыслы.

Последствия не замедлили сказаться. В монгольских городах заработали русские аптеки, мануфактурные и промтоварные лавки. Росли обороты кооперативов, особенно крупнейшего в России "Центросоюза", практически полностью контролировавшего рынок мяса и кож. Начал свои операции Монгольский банк с русскими управляющими. Оказывалась большая помощь оружием и "военными специалистами". С 1912 г. в Урге действовали курсы, на которых монгольские цэрики осваивали специальности стрелка-пулеметчика, радиотелеграфиста, водителя. Преподавали на них русские инструкторы. Десятки русских офицеров и казаков добровольно служили в монгольских войсках. В их числе оказался и будущий "белый рыцарь Тибета". В 1913 г. сотник Унгерн в Кобдо "предводительствовал монгольской конницей". В Урге работало Российское Генеральное консульство, а численность русских колонистов к 1917 г. достигла 15 тысяч человек.

Разумеется, Ургинское соглашение не устраивало Китай. И 5 ноября 1913 г. в Пекине было подписано русско-китайское соглашение, согласно которому Россия признала, что Монголия "находится под сюзеренитетом" Китая. Начало первой мировой войны окончательно определило позицию России. В войне против Четверного Союза Китай, с его огромным населением считался важным союзником. 7 июня 1915 г., в пограничном городе Кяхта было подписано заключительное (русско-многоло-китайское) соглашение. В нем Внешняя Монголия подтвердила свою автономию, финансово-экономические привилегии России сохранялись, а Джебцзун-Дамба-хутухта лишался фактической власти, оставив за собой лишь символический титул хана Внешней Монголии. Важнейшим пунктом Кяхтинского соглашения было условие, запрещавшее ввод иностранных войск (за исключением охраны консульств) на территорию Внешней Монголии (русских и китайских в первую очередь). Монголия формировала собственные вооруженные отряды.

Как это ни покажется странным, но именно Кяхтинский договор стал "первым камнем" в фундаменте будущей "унгерниады". Почему же оказались взаимосвязаны столь различные события?

Начало "Русской Смуты" в Забайкалье

1917-й год в России во многом напомнил монголам и китайцам события Синьхайской революции. Как и 6 лет назад в Китае распад системы государственной власти повлек за собой и распад государственной территории. "Белый Царь" больше не мог покровительствовать монгольской автономии. "Революция вторглась в беспредельные монгольские поля и холмы и своим ревом нарушила торжественный покой монгольских кочевий, необозримых степных просторов и цепей холмов…". Хотя до образования советов рабочих и солдатских депутатов дело не дошло, многие из колонистов не только сочувствовали большевикам, но даже участвовали в создании подпольных марксистских кружков в Урге, Маймачене и Кобдо. Кооператоры из "Центросоюза" поддерживали контакты с советской Москвой. Т.н. "монгольская экспедиция" по заготовке мяса и шерсти оказалась, по данным колчаковской контрразведки, одним из каналов снабжения деньгами и оружием красных партизан. При поставках для нужд белого фронта служащие "экспедиции" постоянно нарушали сдаточные нормы, что стало предметом расследования специальной правительственной комиссии.

Сами монголы, по мнению одного из современников, "…считали "красных" своими врагами, потому что красные "кончили" того "белого царя", под покровительством которого находилась молодая, неопытная монгольская независимость… В период революции симпатии монгол, раньше принадлежавшие русским вообще, перешли всецело на "белых".

События "Русской Смуты" не миновали Забайкалья. Забайкальское казачество, одно из самых "молодых" среди казачьих войск Российской Империи, к 1917 г., охраняло российско-китайскую границу и помогало полиции в поимке беглых каторжников, которых, как следует из слов известной песни - предтечи современного криминального "шансона", "хлебом кормили крестьянки" и "парни снабжали махоркой". Тесные связи были у казаков с бурятами и монголами. Однако ни буряты, ни монголы, как этносы в целом, казачьего статуса не имели.

Забайкальцы сражались на фронтах русско-японской и Великой войны. Но 1917 г. разрушил казачье единство. Если 1-й Читинский полк, прибыв с фронта, начал разоружать красную гвардию, то прибывший с Кавказского фронта 2-й Читинский полк наоборот, участвовал в установлении советской власти в Чите в феврале 1918 г.

Пожалуй, наиболее известными в Забайкалье политическими фигурами к началу 1918 г. стали есаулы Г.М. Семенов и Р.Ф. Унгерн. Они были знакомы еще до революции (вместе служили в 1-м Нерчинском казачьем полку), оба были убежденными противниками большевиков, знали тонкости "восточной психологии" (Семенов вырос среди бурят, говорил по-монгольски, был знаком с буддизмом, монгольские и буддийские пристрастия Унгерна общеизвестны). Однако будущий атаман Дальневосточных казачьих войск имел еще и официальный статус - в июле 1917 г. Семенов получил мандат уполномоченного комиссара Временного Российского правительства по формированию добровольческих частей на Дальнем Востоке. Используя полученные права, Семенов приступил к созданию т.н. Монголо-Бурятского полка. Как писал он в своих воспоминаниях, необходимо было "наличие боеспособных, не поддавшихся разложению частей, которые могли быть употреблены как мера воздействия на части, отказывающиеся нести боевую службу в окопах". Современники отмечали также, что в создании полка "заключалась глубокая государственная мысль: подойти к этим инородцам как к русским гражданам, прилечь их к общерусской работе и постепенно уничтожить то средостение, которое в силу исторических условий, существовало раньше между русскими и инородцами". В 1917-1918 гг. в Забайкалье всерьез заговорили о необходимости бурят-монгольской автономии (напомним еще одну закономерность - после появления атрибутов государственности (а воинские части атрибут несомненный) появляются и планы создания независимых государств).

Правда, по своему национальному и социальному составу Особый Маньчжурский отряд (так стала называться сформированная Семеновым воинская часть) нельзя было назвать 100% "азиатским". В ОМО служили не только буряты, монголы, китайцы, японцы, но и русские казаки, демобилизовавшиеся солдаты, гимназисты-добровольцы, даже сербские солдаты и офицеры. Сосредоточившись на пограничной станции Маньчжурия, "семеновцы" с переменным успехом сражались против красногвардейских отрядов и "красных казаков" под командованием С. Лазо и лишь 1 сентября 1918 г., с помощью частей Чехословацкого корпуса заняли Читу. Следует помнить, что Семенов стал атаманом Забайкальского казачьего войска только 16 июня 1919 г., после избрания его на эту должность 3-м казачьим кругом. В 1918 г. он был "атаманом" ОМО ("как инициатор и организатор… в силу казачьих обычаев и традиций, получив звание Атамана"), а с сентября - полковником и командующим 5-м Приамурским корпусом, благодаря Временному Сибирскому правительству, которому подчинялся. В октябре он стал Походным атаманом Амурского и Уссурийского казачьих войск. Полученные от Верховного Правителя России и Верховного Главнокомандующего адмирала А.В. Колчака должности Главного начальника Приамурского края, помощника Командующего войсками Приамурского военного округа и чин генерал-майора сделали Семенова фактическим "диктатором Забайкалья" ("гражданским" руководителем Забайкальской области стал известный общественный деятель, С.А. Таскин).

Семенов, сосредоточив под своим командованием достаточно сильную группировку (одних бронепоездов в составе Забайкальского фронта было 7), выполнял важную задачу - борьбу с мощным партизанским движением в тылу. Ставка Главковерха понимала необходимость действий Семенова в Забайкалье и он сам подчеркивал, что его войска "держат тыл", являясь своеобразным "мостом" между Сибирью, российским Дальним Востоком, Маньчжурией и Монголией.

Но помимо борьбы с партизанами Семенов выполнял еще одну, выражаясь современным языком, "геополитическую задачу"…

"Забайкальский автономизм" - барьер для "красной опасности"

Правительство А.В. Колчака, имея "де-факто" статус Всероссийского, всячески стремилось подтвердить его "де-юре". Омский МИД, практически полностью повторял структуру МИД Российской Империи, вплоть до цвета делопроизводственных папок в департаментах. 4-й (Восточный) отдел МИДа, бдительно следил за событиями в Монголии и Китае, регулярно составляя отчеты о "текущей ситуации". Омску формально подчинялись все, оставшиеся на своих местах, дипломатические представители Российского Императорского и Временного правительств. В Пекине продолжала работу российская дипмиссия во главе с князем Н.А. Кудашевым, а в Урге трудился аппарат генконсула А.А. Орлова. Работу МИДа курировал единственный, на тот момент, "царский" министр, в составе белых правительств - С.Д. Сазонов.

Сергей Дмитриевич, находясь в Париже, не сомневался в правильности российского внешнеполитического курса до 1917 г., ведь он являлся его главным творцом. Опытный дипломат был убежден, что все договора и обязательства России, заключенные до Октября 1917 г., нужно сохранять и защищать. Применительно к Монголии и Китаю признавалось необходимым следовать "духу и букве" Кяхтинского соглашения. Любые попытки изменить сложившиеся к 1917 г. межгосударственные отношения вызывали со стороны Сазонова недоверие и тревогу. Однако действительность требовала перемен и те, кто представлял Белую Россию в Омске, Владивостоке и Чите были, нередко, гораздо объективнее парижских и нью-йоркских политиков.

В начале 1919 г. на страницах омского журнала "Иртыш" появилась серия статей, посвященных российско-монгольским отношениям. Авторами были русский журналист из ургинской колонии М. Волосович и казачий офицер Е. Сергеев, служивший в охранной сотне русского консульства в 1912-1914 гг. В статьях высказывалась серьезная тревога из-за утраты российского влияния в Халхе и Кобдо, рисовалась довольно безотрадная перспектива: усиление влияния "революционного" Китая, оккупация им Внешней Монголии, поддержка китайской администрацией большевицкой агентуры в Монголии и помощь партизанам Забайкалья и Семиречья, параллельно с ростом экономического и финансового влияния Японии. В качестве выхода предлагалось всемерное усиление "российского влияния", не только в рамках Кяхтинского соглашения, но и путем ввода российских войск в Монголию.

Можно утверждать, что взгляды авторов разделялись многими в колчаковском правительстве. Но еще ближе они казались атаману Семенову. В качестве противовеса "антироссийским силам" он решил использовать идею возрождения монгольского государства под протекторатом Белой России. В феврале 1919 г. на станции Даурия произошло событие, подлинный смысл которого можно было понять только в случае победы Белого дела. "Великая Монголия", претендовавшая на преемственность от державы Чингисхана, была провозглашена в результате съезда монгольских князей и правителей ряда областей Монголии и Бурятии. Сведения о том, что Халха не прислала своих представителей на съезд и, тем самым, проигнорировала его, нельзя считать бесспорными. В сообщениях Штаба атамана Семенова отмечается присутствие на конференции уполномоченных Халхи, но, очевидно, только как наблюдателей.

Великая Монголия провозглашалась федеративной монархией во главе с одним из авторитетных духовных лидеров - Нэйсэ-гэгэном. В нее должны были войти Внутренняя и Внешняя Монголия, а также Барга (северо-восточная Монголия в составе Китая) и Бурятия (последнее и вызвало недовольство белого Омска). Столицей предполагалось сделать г. Хайлар (центр Барги). Сформировалось Временное правительство монгольского государства. Семенова избрали Верховным Уполномоченным Монголии, преподнеся ему титул Вана - Светлейшего князя Монголии ("…и подарили ему белого иноходца и шкуру очень редкого белого бобра - ценные талисманы, которые преподносятся самым высоким лицам"). Таким образом, на съезде наметилась схема устройства политической власти в Монголии - теократическая монархия, "вторым лицом", командующим вооруженными силами которой должен стать представитель российского Белого движения (в 1919 г. это был Семенов, а в 1921 г. им станет Унгерн).

Семенов незамедлительно собрался отправить делегацию в Версаль, чтобы на проходящей в это время мирной конференции "добиться признания самостоятельности Монголии, предъявить и утвердить флаг Монголии в древнейшем его виде". Атаман стремился доказать, что "большевицкий пожар" из России, рано или поздно охватит Европу и Америку. Большевизм в Китае или в Индии взорвет весь мир. Поэтому независимая Монголия может стать великолепной защитой Азии от "большевицкой болезни", оплотом стабильности в регионе. Но Антанта не ответила на призыв атамана.

Не добившись признания мировых держав, Семенов продолжал считать решения Даурской конференции очень важными. Во-первых, он получал теперь возможность комплектовать свои воинские части монголами, так как они "…отличаются большой храбростью в боях и совершенно не поддаются большевицкому воздействию". Образовавшиеся, таким образом, резервы предполагалось отправить на помощь Колчаку, на Урал и в Сибирь. Во-вторых, атаман мог эффективно контролировать поставки монгольского продовольствия, поскольку в связи с массовой убылью скота за время мировой и гражданской войн в Забайкалье "значение монгольского мясо-сырьевого рынка стало колоссальным".

Русско-китайская "холодная война"

Неправомерно утверждать, что создание "Великой Монголии" всецело заслуга Семенова, хотя ему принадлежит первенство в формировании монгольской контрреволюционной государственности. Л. Юзефович привел слова казачьего офицера Гордеева: "…Семенов мечтал в интересах России образовать между ней и Китаем особое государство. В его состав должны были войти пограничные области Монголии, Барга, Халха и южная часть Забайкальской области. Такое государство, как говорил Семенов, могло бы играть роль преграды в том случае, когда бы Китай вздумал напасть на Россию ввиду ее слабости…". Но планы создания независимого монгольского государства, "панмонголизм", как идеология, зародились задолго до 1919 г. Проблема заключалась в том, кому раньше и эффективнее удастся использовать стремление монголов к независимости. В этом атаман Семенов и монгольская элита действовали заодно.

Что касается бурятской автономии, то омских дипломатов не устраивала ее форма - вхождение в состав "Великой Монголии", и, следовательно, выход из состава "Единой, Неделимой России". Более перспективным и безопасным для целостности государства (а также выгодным с военной точки зрения) колчаковскому правительству представлялся вариант Бурятии как отдельного казачьего войска. Об этом шла речь на сентябрьском (1919 г.) бурятском съезде. Такие же права предполагалось распространить впоследствии и на Урянхайский край (Туву).

Весной 1919 г., накануне, как казалось, признания мировыми державами колчаковского правительства в качестве всероссийского, официальный Омск решил показать пример дипломатической выдержки. Не успели высохнуть чернила на декларации о создании "Великой Монголии" а управляющий МИД И.И. Сукин поспешил отмежеваться от Даурской конференции, заявив о верности Кяхтинскому соглашению. В письме в Омск 28 марта 1919 г. кн. Кудашев писал, что панмонгольское движение может спровоцировать Китай на ввод войск во Внешнюю Монголию, ведь у Китая никогда не ослабевало "вожделение возвратить обращенные Россией в буферные государства Халху и Баргу под свое непосредственное управление".

Оценивая позицию Омска, следует все же иметь в виду, что непримиримых оппонентов идеи Семенова о создании в Забайкалье некоего "барьера" против "революционного" Китая не было. Существовали лишь разногласия по статусу Бурятии и Урянхайского края. Но пока Омск, Чита, Урга и Париж обменивались телеграммами, щепетильно опасаясь нарушить "кяхтинские конвенции", Пекин начал действовать…

Еще в июле 1918 г. в Ургу был введен батальон китайской пехоты. Это стало первым, по существу, беспричинным нарушением Кяхтинского соглашения со стороны Китая, ведь никто со стороны России не посягал тогда на суверенитет Халхи. Занятая внутренними проблемами Белая Россия отреагировала на это лишь протестом управляющего МИД Временного Сибирского правительства Ю.В. Ключникова. Российский генконсул Орлов получил заверения со стороны министра иностранных дел Монголии Цэрэн-Доржи в верности соглашению 1915 г. Инцидент замяли, но китайские солдаты в Урге остались. Новым поводом для китайских властей стала Даурская конференция. Принимая декларативные заявления Семенова и монгольских князей за официальную позицию России, Пекин заявил о готовности ввести дополнительные воинские контингенты во Внешнюю Монголию. Таким образом, Кяхтинские соглашения оказались проигнорированными. На запрос кн. Кудашева в китайский МИД от 2 апреля 1919 г. был получен недвусмысленный ответ: Внешняя Монголия - часть китайской территории и отправка туда китайских войск есть "рациональная мера" со стороны пекинского правительства.

Между Омском и Пекином началась своеобразная "холодная война". С истинно восточной хитростью китайская пресса развернула кампанию по дискредитации Кяхтинских соглашений. В качестве основания выдвигался все тот же "бродивший по Азии" "призрак" панмонголизма. Китайские дипломаты постоянно говорили о готовящемся вторжении войск ген. Семенова в Монголию. Официальным заявлениям омского МИДа не верили, или "делали вид", что не верят. Наконец, 18 июля 1919 г. президент Китая Сюй Шичан назначил генерала Сюй Шучжэна на должность комиссара Северо-западной границы. В "границу" включалась и территория Внешней Монголии, что обеспечивало генералу свободу действий в регионе. Кудашеву же сообщили, что оккупация вызвана "опасностью ожидаемого вторжения семеновских войск во Внешнюю Монголию и обязанностью Китая помочь Монголии в охране порядка".

В этой ситуации Российское правительство адмирала А.В. Колчака имело все основания для адекватного ответа на этот вызов. Омск мог отдать приказ о вводе войск в Монголию, воспользовавшись для этого или силами Приамурского военного округа или силами (хотя и весьма малочисленными) Даурского правительства Нэйсэ-гегена. Однако этого не сделали. Ни один вооруженный белый солдат или казак не пересек в 1919 г. российско-монгольскую границу. Летом 1919 г. было не до этого. По всей линии Восточного фронта шли упорные бои с наступающими красными. Советские армии перешли Урал, наступали на Петропавловск и Омск и Начальник Штаба Главковерха генерал-лейтенант М.К. Дитерихс требовал отправки на фронт всех резервов. Сам Семенов в августе-сентябре развернул новую операцию против красных партизан в Забайкалье. В этой ситуации ввести какие-либо войска на территорию Монголии оказалось невозможным. Пекин воспользовался этим. В октябре, в момент решающих боев белых армий под Москвой, Петроградом и Петропавловском численность китайских войск в Монголии достигла 4 000 хорошо вооруженных бойцов. Правда, в начале осени 1919 г. еще сильна была уверенность в скорой "гибели большевизма" и установлении в России "единой, законной власти", которая, разумеется, не оставила бы безнаказанными действия "великого восточного соседа".

Омский МИД, по-прежнему, ограничивался нотами протеста. Так, 2 ноября 1919 г., за две недели до сдачи Омска красным, Сукин в очередной раз напомнил что "Россия никогда не примириться с нарушением Китаем его договорных обязательств относительно Монголии". В ответ Кудашеву вручили уведомление, что декретом президента Китая отменены все договоры с Россией о Внешней Монголии. Напоминание российского МИДа, что договоры между государствами "не могут быть расторгнуты единоличным распоряжением одной стороны" и должны "считаться незыблемо существующими и не подлежащими никакому посягательству до тех пор, пока не последует согласия правомочного и признанного Русского Правительства на их отмену" было проигнорировано. Китайское руководство уже знало о поражениях белых армий. Напрасно Сазонов в Париже пытался "повлиять на Китай" через посредство Антанты. 1919-й год закончился не только военными, но и дипломатическими неудачами Белого движения.

Критикуя "вероломный Пекин" и "пассивный Омск", нельзя забывать, что сама монгольская элита, оказавшись перед лицом китайской агрессии, неожиданно быстро капитулировала. В этом отношении примечательна позиция главы монгольского МИДа Цэрэн-Доржи. Всячески заверяя Орлова в верности Кяхтинскому соглашению, он еще с лета 1918 г. вел секретные переговоры с Пекином об условиях возвращения Монголии в состав Китая. В результате на свет появился договор из 64 пунктов, озаглавленный довольно заманчиво: "Об уважении Внешней Монголии правительством Китая и улучшении ее положения в будущем после самоликвидации автономии". Предполагалось, аннулирование Кяхтинского и всех других соглашений с Россией, возврат Внешней Монголии статуса провинции Китайской республики, ликвидация местного самоуправления и армии.

Монгольская знать оказалась расколотой. Если Богдо-хан пытался протестовать, то большинство правящей элиты склонялось к союзу с Китаем. Глава правительства Бадам-Доржи принял предложения Пекина. Чувствуя уступчивость Урги, генерал Сюй Шучжэн решил усилить давление на монголов, требуя безоговорочной самоликвидации автономии. "Маленький Сюй" угрожал немедленным арестом Богдо-гэгэна и Бадам-Доржи, если до вечера 15 ноября он не получит акта о самоликвидации монгольской автономии и "добровольном возвращении" в состав Китая. 8 ноября на совещании высших монгольских чиновников, многие выступали за соблюдение Кяхтинских соглашений, сожалели о том, что в свое время не заключили союз с Семеновым. Однако Богдо-гэгэн уступил. И хотя под требуемой петицией он так и не подписался, ее текст вполне удовлетворил китайских военных. Вскоре прошла унизительная процедура разоружения едва зародившейся монгольской армии. Две тысячи цэриков сдали оружие, полученное от России, китайские солдаты заняли столичный телеграф и блокировали резиденцию Богдо-гэгэна. Новый год Монголия встретила снова в составе Китая.

Любопытное совпадение. В эти же дни, 15 ноября 1919 г. за сотни верст от Урги, красные войска вступили в Омск. Столица Белого движения пала. "России больше не существует" - заявил Цэрэн-доржи. Надежды, на возрождение монгольской государственности, казалось, исчезли навсегда…

А где был барон Унгерн и его полки в дни ликвидации монгольской автономии? О них речь впереди.

После гибели Колчака

7 февраля 1920 г. адмирал А.В. Колчак был расстрелян по приговору Иркутского ВРК. Однако правопреемство власти сохранялась. За месяц до трагической гибели, 4 января 1920 г., Колчак издал Указ о передаче "Верховной Всероссийской Власти" на юг, ген. А.И. Деникину. Этим же актом атаман Семенов получал "всю полноту военной и гражданской власти на всей территории Российской Восточной Окраины объединенной Российской Верховной властью". Семенов фактически возглавил Белое движение на Востоке России. Весь 1920-й год продолжалось строительство забайкальской государственности, ставшей, своего рода "дальневосточным Крымом" по аналогии с режимом ген. Врангеля, верховенство которого Семенов признал в октябре. В Чите начало работу "Народное Собрание, представительный орган власти, призванный укрепить авторитет атамана, открылись отделения Всероссийского Крестьянского Союза, были организованы вооруженные силы - Дальневосточная армия, объединившая в своих рядах казачьи части, отступившие за Байкал остатки армий Восточного фронта и местные отряды бурят и монголов.

Последние вошли в состав Азиатской дивизии Унгерна. Ее создание правомерно вести от конных "туземных" отрядов, сформированных бароном еще в начале 1918 г. После Даурской конференции их переформировали в "Туземный корпус", который можно было бы считать основой вооруженных сил будущей "Великой Монголии". Но официальный Омск, опасаясь упреков в нарушении Кяхтинского соглашения, и "самодеятельности в воинских формированиях", очень осторожно относился к созданию любых воинских частей, помимо военного министерства. Поэтому, когда очевидной стала угроза китайского вторжения в Монголию, у белых не оказалось под рукой достаточного количества сил, способных оперативно ему противостоять. В 1919 г. на ст. Даурия Унгерн имел под своим командованием не более 2 000 бойцов. "Боевой опыт" многих из них сводился лишь к умению владеть холодным оружием. Эти части хорошо зарекомендовали себя в операциях против красных партизан и, особенно, в карательных походах, но направить их против хорошо вооруженной, численно превосходящей китайской армии Унгерн, не имея на это официальных указаний, не торопился. Предстояла большая работа над их организацией и обучением, чтобы бойцы могли хорошо стрелять не только из лука, но и из пулемета. Лишь к середине 1920 г. Азиатская дивизия стала относительно управляемой силой, способной к самостоятельным боевым операциям.

До середины 1920 г. никаких боевых операций против китайских войск со стороны Забайкалья не предпринималось. О Монголии будто бы забыли. Семенов твердо "держал фронт" под Читой и, благодаря поддержке японских войск (Япония заявила об участии в боевых действиях на стороне белой армии после того, как в Николаевске на Амуре красные партизаны полностью уничтожили японский экспедиционный отряд), дважды (в апреле и мае) отражал наступление войск Дальневосточной Республики.

Объективности ради, надо заметить, что 150 казаков появились под Ургой в сентябре 1920 г. Сведения об этом отряде разноречивы. О нем часто говорится, как об авангарде войск Семенова, разведотряде Унгерна. 150 казаков действительно ехали в Ургу, но по собственной инициативе, без оружия (!), стремясь, по всей видимости, поселиться в русской колонии. Все они были арестованы китайскими властями, их деньги и имущество конфискованы, а их самих отправили на принудительные работы и затем выдали в Советскую Россию. Вообще жизнь русских в Монголии резко ухудшилась после начала китайской оккупации. Консульство в Урге официально прекратило существование, русское население оказалось бесправным. Русская колония потеряла прежние экономические привилегии. Кооперативы, банковские конторы, лавки, мастерские закрывались, их имущество раздавали китайским солдатам.

Положение в Забайкалье изменилось осенью 1920 г., после вывода японских войск. В результате наступления советских войск в октябре "Читинская пробка" оказалась выбитой. Дальневосточная армия отступила к границе. Нужна была новая база для "борьбы с большевизмом". Китай не поддерживал "русских белых". Солдаты и офицеры, перешедшие границу Маньчжурии, разоружались и нередко выдавались красным. В Приморье утвердилось социалистическое правительство. Оставалась Монголия.

Дивизия Унгерна еще в начале августа 1920 г. покинула Даурию и направилась вдоль границы с Монголией на Запад к г. Акша. Так начался первый этап "унгерниады". Вряд ли правомерно считать этот поход бегством от наступающих красных. В августе дела Семенова в Забайкалье были еще далеки от катастрофы. Неубедительно выглядит и версия о том, что Унгерн начал, наконец, осуществлять свою "заветную мечту" - строительство "Великой Монголии" или некоей "Азиатской сверхдержавы". Не совсем объективен, видимо, и Семенов, когда говорит о том, что Унгерн выполнял только его указание о подготовке в Монголии базы для отступающих частей белой армии. Реальной представляется версия, которую сам барон изложил уже в плену, на допросе. Видимо этот поход был запланирован как глубокий рейд в тыл наступающим на Читу советским войскам. Для этого планировался переход через Яблоновый хребет с последующим ударом на Троицкосавск и, возможно, Верхнудинск (столицу Дальневосточной республики). В августе начался вывод японских войск из Читы и Сретенска (по Гонготскому соглашению от 17 июля), и стремительный удар конной дивизии заставил бы считаться с "семеновцами". Естественно, все детали этого плана держались в секрете, для чего понадобилась дезинформация об "исчезнувшей дивизии" и даже о "самоуправстве" барона.

Однако в ходе операции, после поражения войск Семенова в середине октября, цели Азиатской дивизии изменились. Унгерну пришлось принимать самостоятельное решение и вместо, ставшего бессмысленным, рейда по красным тылам двинуться на Ургу. Теперь вся ответственность ложилась на Унгерна. От него зависело сделать Монголию центром Белого движения или погибнуть в неравной схватке с китайскими войсками, численность которых достигла к этому времени уже 15 тысяч. Что же касается политической ориентации, то для барона и "республиканский Китай" (за исключением маньчжурского правителя Чжан Цзолина) и Советская Россия были одинаково враждебны.

Первый штурм Урги (26 октября 1920 г.) представлял собой операцию, рассчитанную только на внезапность и психологическую неподготовленность китайцев к войне с русскими. В этом отношении вполне правдоподобно выглядит полулегендарный эпизод о том, как Унгерн открыто проехал по улицам города и избил китайского часового ташуром. Барону необходим был "имидж" непобедимого, "хранимого небом" военачальника. Но следует иметь в виду, что и без этого "имиджа" Унгерна и его дивизию ждали многие. Для монголов он был провозвестником возрождения независимости, а русским колонистам он нес освобождение от "китайского ига". Правда, в стране, где лам и шаманов было больше чем чиновников и солдат образ неуязвимого "небесного воина" способствовал авторитету Унгерна. А виртуозная спецоперация по освобождению арестованного китайскими властями Богдо-гэгэна окончательно убедила командование гарнизона в огромной силе "русских белых", мстивших, как казалось, за вероломное вторжение в Ургу год назад. Поэтому, если первый штурм столицы был отбит без труда, то ко времени второго штурма (3 февраля 1921 г.) китайский гарнизон уже начал отступление из города. Бойцам Унгерна оставалось лишь выбить небольшие заставы к востоку от Урги и разгромить отряды, охранявшие т.н. "консульский городок". Трудно поверить, что барону удалось достичь такого успеха без должной "психологической подготовки".

Но, несмотря на впечатляющие победы Азиатской дивизии, центром Белого движения Монголия не стала. 1921-й год стал для нее началом совершенно нового исторического этапа…

Красный Восток

Еще в июле 1919 г., в начале русско-китайской "холодной войны" в дальневосточной дипломатической системе неожиданно появился еще один участник - Народный Комиссариат Иностранных Дел во главе с Г.В. Чичериным. 25 июля советское правительство направило официальное обращение в Пекин, в котором отмечалось: "Советская Россия и советская Красная Армия… идут на Восток через Урал не для насилия, не для порабощения, не для завоеваний… Мы несем освобождение народам от ига иностранного штыка, от ига иностранного золота, которые душат порабощенные народы Востока и в числе их в первую очередь китайский народ.… Если китайский народ хочет стать, подобно русскому народу, свободным… пусть он поймет, что его единственный союзник и брат в борьбе за свободу есть русский рабочий и крестьянин, и его Красная Армия. Этим обращением НКИД заявил о безоговорочном отказе от всех договоров заключенных между Россией и Китаем до октября 1917 г. На следующий же день аналогичное обращение от НКИД последовало в Монголию: "Русский народ отказался от всех договоров с японским и китайским правительствами относительно Монголии. Монголия есть свободная страна. Русские советники, царские консулы, банкиры и богачи, державшие силой и золотом в своих руках монгольский народ и выжимавшие из него последние соки, должны быть выгнаны из Монголии. Вся власть и суд в стране должны принадлежать монгольскому народу. Ни один иностранец не вправе вмешиваться во внутренние дела Монголии…".

Надо ли говорить, что своим отказом от "всех договоров" советская Москва наносила удар, прежде всего, по Кяхтинскому соглашению, из-за соблюдения которого и началась "холодная война" между Омском и Пекином? Надо ли доказывать, что Чичерин, по сути "развязал руки" Китаю в его политике ликвидации монгольской автономии? Неужели заявление "Монголия есть свободная страна", в условиях, когда монгольской армии, едва-едва насчитывавшей 2 тысячи цэриков, противостояло 15 тысяч китайских солдат, было не более чем "благим пожеланием"? Не стоит делать главу НКИД наивным сторонником "мирового коммунизма". Чичерин, несомненно, знал о дипломатических проблемах Белой Сибири, ему следовало убедить и Пекин и Ургу, что "настоящая Россия", "законная Россия" находится не в Омске, а в Москве. И эта Россия "несет всем народам мир и свободу". Тем самым Советская Россия заручалась если не поддержкой, то, во всяком случае, "дружественным нейтралитетом" Китая, а Белому движению наносился очередной удар, на этот раз на "дипломатическом фронте".

В этом положении логичным становилось обращение Монголии за помощью в Москву (ведь белый Омск не помог). Но поможет ли красная Москва? В октябре 1920 г., когда армии Врангеля и Семенова отступали из России, а дивизия Унгерна шла на штурм Урги, в Москву приехала монгольская делегация. В.И. Ленин лично встретился с посланцами Халхи и на вопрос о позиции России в отношении независимости Монголии, дал понять, что для этого необходима "объединенная организация сил, политическая и государственная". При этом желательно, чтобы подобная организация проходила под красным знаменем.

Пожелания "вождя мирового пролетариата" быстро воплотили в жизнь. 1-3 марта 1921 г. в г. Маймачен (переименованном в Алтан-Булак) прошел учредительный съезд Монгольской народной партии, было создано Временное народно-революционное правительство, открыто провозгласившее союз с Советской Россией. Премьер-министром и министром иностранных дел стал Бодо, представитель монгольской интеллигенции (правда, уже на следующий год объявленный "контрреволюционером"). Монгольской народно-революционной армией командовал Сухэ-батор (правильнее Сухбаатар) - храбрый воин, красный офицер, организатор первого марксистского кружка в Урге. Заместителем Сухбаатара, "комиссаром" стал его "земляк" Чойболсан, выходец из "революционного" Цэцэнханского аймака. Примечательно, что многие из новой монгольской элиты учились в России или на курсах, где работали русские инструкторы. Сухбаатар окончил пулеметные курсы в Урге, Чойболсан, несколько лет учился в училище при Иркутском учительском институте, а премьер Бодо преподавал в школе переводчиков при русском консульстве.

Учитывая специфику своей страны, ни народная партия, ни Временное народное правительство не торопились брать на себя высшее руководство и до своей кончины в 1924 г. Богдо-гэгэн считался главной государства. После этого Монголия была провозглашена Народной Республикой и здесь, вопреки учению К. Маркса, началось "строительство социализма, минуя капитализм" - уникальный, так и не завершившийся политический эксперимент. Очевидно, что в начале 1921 г. многие сторонники Бодо, Сухбаатара и Чойболсана мечтали отнюдь не о "светоче марксизма", а о том, чтобы Россия (пусть и Советская), снова поддержала монголов в их стремлении к независимости.

Итак, на древней земле Чингисхана, сложился уже не трех, а пятиугольник - Советская Россия, просоветская Монголия, Китай, антисоветская Монголия и Белая Россия в виде Азиатской дивизии генерал-лейтенанта Унгерна.

Унгерн в Урге - "мистицизм" или "бандитизм"

Оставив в стороне многочисленные подробности "буддийских пристрастий" Унгерна, обратимся к его политической позиции. Унгерн - редкий пример в истории, когда русский генерал вошел в политическую элиту другой страны, оставаясь при этом представителем России. Слишком распространенной стала ошибка, что "барон-дайджин" являлся, чуть ли не "диктатором Монголии". Формально он не был ни главнокомандующим ни военным министром правительства Богдо-гэгэна. Но реальная военная сила находилась в его руках. Пожалуй, никто из военных не обладал большим авторитетом в Монголии 1920 года, чем этот остзейский дворянин, потомок старинного рыцарского рода.

С легкого пера Ф. Оссендовского (один из очевидцев "унгерниады", автор известных воспоминаний "Люди, звери и боги", изданных в Риге в 1925 г.) принято считать Унгерна ярким "защитником желтой веры", человеком, прекрасно разбирающимся во всех тонкостях Востока. Но не стоит забывать и такого факта, о котором упоминает атаман Семенов: "…прибывший в мае 1921 года из Урги князь Цебен жаловался, что барон Унгерн совершенно не желает придерживаться вековых традиций монгольского правящего класса, игнорируя их со свойственной ему прямолинейностью". Можно надевать на себя монгольский халат, пить кумыс и размахивать ташуром, но от этого не станешь монголом. Можно сотни раз посещать буддийские храмы, гадать на бараньей лопатке, но этого ничтожно мало для "правоверного" буддиста.

Рискну предположить: Роман Федорович - прекрасный актер, искренне, убежденно игравший роль "непобедимого белого князя", несущего прагматичной Европе некий "свет с Востока". Его поведение во многом диктовалось обстановкой, в которой приходилось действовать ему и его подчиненным. Ради достижения поставленной цели он готов был жертвовать многим. Роль "бога войны" была не лишней, но без нее могли обойтись. Антисоветской Монголии он был нужен как начальник реальной военной силы, а не как "небесный воин".

Практически все мемуаристы отмечают его честность, решительность, но и большую долю безрассудства, граничившего, подчас, с авантюризмом, и, особенно, "крайнюю непоследовательность": "…Его громадная энергия и фантазия, громадные задания, которые он брал по собственной инициативе себе в руки, не давали ему покоя, он метался от одной идеи к другой: все хотел сделать сразу, одним росчерком пера в своем приказе…". Отсюда и бессистемность его приказов, начиная от "глобального", хорошо известного приказа № 15 (о восстановлении монархий в Монголии, Китае и России и т.д.), до предшествующих ему приказов о применении мази против чесотки у верблюдов и твердых ценах на хлеб.

Но неправомерна оценка Унгерна, как некоего "неврастеника", "мистика", "неуравновешенного фаталиста". Вся его биография опровергает это мнение. Уже в плену, во время допросов в Новониколаевске, он четко, подробно излагал свои взгляды. Честно, даже с некоторой долей иронии, отвечал на вопросы следователей. Вернее другое. Убежденность в собственной правоте была у барона настолько велика, что собеседники могли сомневаться в его адекватном восприятии действительности.

Уместно вспомнить и о "белом терроре". Для адептов советской власти и поклонников Ленина-Сталина "унгерниада" просто "кладезь фактов". На чем лучше, как не на примере "черного барона" можно показать всю "кровавую сущность белогвардейщины". Действительно, ни один белый мемуарист (не говоря уже о красных), не обходит стороной казни, пытки, унижения, которые творили начальник контрразведки, комендант Урги полковник Л. Сипайло и, особенно, начальник комендантской команды, вахмистр, произведенный в хорунжие, подчиненный Унгерна еще со времен первой мировой войны - Е. Бурдуковский. Судя по воспоминаниям, вся комендантская команда сплошь садисты, некрофилы и гомосексуалисты. Но ведь в Азиатской дивизии и казни "азиатские". Грубость нравов достигла к 1920 г. того состояния, когда отсутствовала граница между законом и беззаконием. Жестокое время рождало жестоких людей. И разве палачи Бурдуковского намного лучше подчиненных красного командира Хас-батора, "освящающих" революционное знамя кровью из сердца только что убитого ими пленного казачьего вахмистра?

Сам Унгерн так объяснил "белый террор" в одном из пунктов своего знаменитого приказа № 15: "…Суд над виновными может быть или дисциплинарный, или в виде применения разнородных степеней смертной казни. В борьбе с преступными разрушителями и осквернителями России помнить, что по мере совершенного упадка нравов в России и полного душевного и телесного разврата нельзя руководствоваться старой оценкой. Мера наказания может быть лишь одна - смертная казнь разных степеней. Старые основы правосудия изменились. Нет "правды и милости". Теперь должна существовать "правда и безжалостная суровость". Зло, пришедшее на землю, чтобы уничтожить Божественное начало в душе человеческой, должно быть вырвано с корнем. Ярости народной против руководителей, преданных слуг красных учений, не ставить преград. Помнить, что перед народом стал вопрос "быть или не быть". Единоличным начальникам, карающим преступников, помнить об искоренении зла до конца и навсегда и о том, что справедливость в неуклонности суда…".

Не стоит забывать, и о том, кто составлял Азиатскую дивизию. После взятия Урги Унгерн объявил о мобилизации среди русских колонистов. Благодаря этому численность дивизии выросла до 5 тысяч, однако наряду с хорошо подготовленными колонистами из казаков и бывших военных в нее вошли и откровенные проходимцы, а также, несомненно, красные разведчики. Кстати, по другим источникам после перехода границы России Унгерн намеревался оставить в дивизии лишь старых, кадровых бойцов, избавившись от всех тех, кто, по его мнению "позорит священную миссию освобождения от большевизма". Сипайло с Бурдуковским собирался казнить так, как не казнили еще никого из жертв его контрразведки.

Внешне в дивизии царила завидная дисциплина. Вот впечатления начальника штаба отряда есаула А.П. Кайгородова, полковника В.Ю. Сокольницкого, встретившего дивизию на марше к советско-монгольской границе: "…Войска шли в блестящем порядке, и я как-то невольно перенесся мыслью к доброму старому времени. Равнение было как на параде. Не было отсталых. Длинная колонна из конницы и артиллерии мощно оставляла за собою версты, идя на неведомое: победить или умереть!". Едва ли Унгерн смог бы добиться подобной дисциплины без жестоких наказаний. Был и авторитет у подчиненных, за глаза называвших Унгерна "наш дедушка" (в 35-лет (!)). Но внешнее повиновение не спасло его от предательства.

Еще один немаловажный вопрос. Были ли в Азиатской дивизии священники, духовники воинских частей? О многочисленных ламах упоминания есть, что вполне объяснимо, учитывая этноконфессиональный состав ее полков. Но нет упоминаний о православных священниках, несмотря на то, что казаки и мобилизованные русские колонисты составляли около трети дивизии. Может быть их отсутствие - еще одна причина жестокостей унгерновцев. Невозможно даже представить себе священника, равнодушно наблюдающего садистские приемы Бурдуковского и его команды.

"Унгерниада" - очевидные вопросы и возможные ответы

Был ли у барона шанс на развитие своих успехов в Монголии? Несомненно. Его авторитет "освободителя", "спасителя Богдо-гэгэна" еще долго ставил бы Унгерна "выше критики" у большинства монголов и русских колонистов. Данный статус следовало всячески поддерживать и не торопиться "железной рукой" наводить порядок в столице. Нельзя признать обоснованной точку зрения, что барон и его дивизия стали "в тягость" монголам, так как требовали для своего содержания слишком много мяса (!) (вряд ли они "потребляли" больше продуктов, чем экспедиционный корпус 5-й советской армии в 10 тысяч человек или 15-тысячный китайский оккупационный отряд). Неправомерна и господствовавшая в советской историографии точка зрения, что монгольский народ сразу поддержал революционное правительство в Алтан-Булаке и "отвернулся" от Унгерна. Отталкивали чрезмерная жестокость и прямолинейность барона и его подчиненных, а на этом "фоне" росла популярность его противников - "красных монголов" и стоявшей за ними Советской России. Но образ "национального героя" не может смениться образом "врага народа" за несколько месяцев.

Стали бы Урга и Азиатская дивизия центром Белого движения? Теоретически это возможно, ведь Унгерну подчинились и отступившие в Монголию части бывшего Семиреченского и Туркестанского белых фронтов и повстанцы, участники Западно-Сибирского восстания (отряды Кайгородова, Бакича, Казагранди, Кузнецова, Шубина, Тапхаева и др.). Выгодность ситуации для белых заключалась и в том, что Монголия в 1920-1921 гг. была единственным иностранным государством, на территории которого легально располагались организованные вооруженные силы противников советской власти. Во всех других странах - от Норвегии и Турции до Китая и Японии, белые войска разоружались сразу же после перехода границы. И, возможно, не так далек от реальности был план атамана Семенова, рассчитывавшего перевезти в Монголию кадры Дальневосточной армии. Концентрация вооруженных "белогвардейских банд" не могла не беспокоить советскую Москву. Борьба с "унгерновцами" представлялась серьезной и бескомпромиссной.

Мог ли барон поднять восстания хотя бы в Забайкалье, не говоря уже обо всей России и, тем более, Европе? Все известные источники подтверждают: Унгерн знал о восстаниях в Кронштадте, Западной Сибири и Тамбовщине. В Урге находилась мощная радиостанция, и связь с внешним миром поддерживалась регулярно. Получали сообщения из Харбина, Владивостока. Был контакт с Семеновым, убеждавшим своего бывшего соратника в успехах Белого дела в Приморье. Перешедший границу отряд Кайгородова подтвердил рост антибольшевицкого повстанчества. Вероятность восстаний повлияла и на направление ударов во время майского наступления. Барон, наверняка знавший об успешных конных рейдах в красные тылы на юге России не отказался бы от лавров "забайкальского Мамантова". Силы, подчиненные Унгерну разделялись на отдельные направления-"сектора" (на Иркутск предполагалось наступление отряда полковника Казагранди, в Урянхайский край двигались эскадроны Казанцева, наказного атамана Енисейского казачьего войска, которому Унгерн обещал также и земли Тувы, на родные им Алтай и Бурятию наступали Кайгородов и Тапхаев). Расчет строился на то, что советским войскам не удастся равномерно прикрыть границу, в указанных районах начнется массовое повстанческое движение, а дивизия, обрастая пополнениями белоповстанцев, быстро выйдет на линию Транссиба, перерезав ее под Верхнеудинском. Не случайно в приказе № 15 даже указывалась модель создания партизанских "секторов", восстановление органов местного самоуправления.

Оставалось выбрать знамя, под которым можно было бы объединить все разнородные силы антибольшевицкого сопротивления. "Панмонголизм", привлекавший внимание Унгерна и Семенова в 1918-1919 гг., не мог стать этим знаменем, в силу национальной специфики и территориальной ограниченности. Лозунги социал-демократии не устраивали самого Унгерна, хотя и были популярны в ДВР и Китае. Был выдвинут лозунг "восстановления законных династий". Так ли безнадежно он выглядел в 1921 году?

Рост монархических настроений отмечался повсеместно в первые годы после поражения белых армий. Одной из основных причин неудачи Белого движения представлялось отсутствие четкой политической программы, лозунги "непредрешения". Для правых политиков и многих военных единственно возможным становился лозунг "За Веру, Царя и Отечество". В отличие от 1917 года, их уже не смущали обвинения в "реакционности". Напротив. Монархия казалась наиболее близкой и понятной русскому народу формой правления. Кризис "либеральствующей интеллигентщины", породившей Февраль и Октябрь 1917-го был налицо. Поэтому и восстанавливаемая монархия должна стать абсолютной, а не ограниченной "гнилым европейским парламентаризмом". Из вариантов монархических систем: восточный богдыхан, британский король, который "правит, но не управляет" и "Православный Русский Царь" для Унгерна были приемлемы первый и последний. Из кандидатов наиболее подходила фигура Михаила Александровича Романова. Это был законный преемник Императорского Престола, в пользу которого отрекся Николай II, его судьба была еще менее известна, чем судьба Царской Семьи. Вероятность "чудесного спасения" признавалась весьма большой. А поскольку многие монархисты были убеждены, что возрождение Империи должно сопровождаться проведением глубоких социальных реформ (в частности, аграрной), то Михаил как нельзя лучше соответствовал роли нового "крестьянского царя", не связанного ни с прежней бюрократией, ни с парламентской "общественностью".

Итак, знамя, с вышитым на нем вензелем "М II", развернулось над полками Азиатской дивизии, направлявшейся в свой новый поход, на этот раз поход на Россию…

Поражение и гибель

Боевые действия Азиатской дивизии весной-летом 1921 г. достаточно хорошо известны. Чтобы понять причины поражения "унгерниады" важно другое. Начиная свои операции против ДВР и Советской России в мае 1921 г., Унгерн подписывал "смертный приговор" Белому движению в Монголии. Независимо от того насколько велики были перспективы антибольшевицкого повстанчества в Сибири и на Дальнем Востоке, жертвовать относительно прочным положением в Халхе, во имя "создания Центральноазиатской империи" и "уничтожения большевизма" в России было, мягко говоря, неразумно. Во-первых, своим переходом границы ДВР Унгерн дал прекрасный повод для вооруженного вмешательства Советской России в дела Монголии и преподнес подарок красным монголам, которые могли теперь рассчитывать на официальную поддержку РККА. В обращении Реввоенсовета 5-й советской армии торжественно заявлялось: "…Военные действия на монгольской границе начали не мы, а белогвардейский генерал и бандит барон Унгерн, который в начале июня месяца бросил свои банды на территорию Советской России и дружественной нам Дальневосточной Республики… Красные войска, уничтожая барона Унгерна, вступают в пределы Монголии не врагами монгольского народа, а его друзьями и освободителями… Освобождая Монголию от баронского ига, мы не должны и не будем навязывать ей порядки и государственное устройство, угодные нам. Великое народное собрание всего монгольского народа само установит формы государственного устройства будущей свободной Монголии…". Во-вторых, Унгерн по существу подставил под удар красных монголов и советских войск своих союзников из правительства Богдо-гэгэна, многих монгольских князей и лам. Барон увел в поход почти весь состав дивизии и подчинившиеся ему отряды. В Урге остались мизерная по численности и абсолютно небоеспособная пресловутая команда полковника Сипайло и наспех собранные полувоенные отряды местных жителей, под командованием есаула Немчинова. Этим не замедлили воспользоваться красные. В результате мощного, стремительного броска от Алтан-Булака на юг 6 июля 1921 г. Урга была занята без боя (!), а 11 июля сюда уже переехало монгольское народно-революционное правительство. На допросе Унгерн говорил о том, что в столице он "не мог твердо чувствовать" себя, так как монголы "тянули на сторону Советской России". Но данную реплику по-другому как "хорошей миной при плохой игре" не назовешь. Ведь на стороне Унгерна, искренне поверив ему, сражались сотни "белых монголов" из отрядов Баяр-гуна, Жамболона (военного министра правительства Богдо-гэгэна), Сундуй-гуна, Ундермерина, Цампилова и других. Даже после поражения Азиатской дивизии были факты добровольного перехода красных монголов в "лагерь контрреволюции". Но барон не оправдал доверия преданных ему людей. А как могли чувствовать себя мобилизованные русские колонисты, не зная, что стало с их семьями в занятой красными Урге?

Выступать в столь масштабный поход можно было бы со 100% убежденностью в успехе. Унгерн, очевидно, или слишком верил в свою "звезду", или победу ему нагадали ламы (что, само по себе, абсурдно) или, действительно, имел проверенную информацию о готовящихся крупных восстаниях против советской власти. Иначе откуда появились бы в приказе № 15 столь категоричные слова: "Сомнений нет в успехе, так как он основан на строго продуманном и широком политическом плане". Думается, что еще могут появиться документы, подтверждающие контакты Унгерна не только с представителями китайской и монгольской контрреволюции (они, частично, опубликованы Л. Юзефовичем), но и с антисоветской агентурой в Забайкалье. То, что барон на допросе отрицал наличие осведомителей в красном тылу, не доказывало их реальное отсутствие.

Действительность жестоко обманула барона. Вместо сотен белоповстанцев, количество пополнений исчислялось, в лучшем случае десятками, в основном из мобилизованных и пленных. Вместо дезорганизованных красных партизан Унгерну пришлось сражаться с многочисленными, хорошо вооруженными войсками ДВР и 5-й советской армии. Ни один из прорывов границы не увенчался успехом. А после потери Урги Унгерн лишился стратегической базы и политического центра. Возможно, в случае продвижения вглубь советской территории, выхода к Байкалу и Транссибу, Унгерн получил бы серьезные пополнения. Но красным удалось оперативно блокировать районы действий дивизии и после решающего сражения у Гусиноозерского дацана (крупнейшего ламаистского монастыря в Бурятии) 24 июля 1921 г. барон понял, что дальнейшее наступление в плотном кольце красных отрядов равносильно гибели его сил.

Оставив Ургу и не прорвавшись к Транссибу, Азиатская дивизия начала метаться в поисках выхода и терять своих союзников одного за другим. Это уже не было продуманной стратегией. "Обложили как волков" - слова одного из офицеров лучше всего передают настроения тех дней. В этой обстановке версия об "отступлении в Тибет" представляется еще одной красивой легендой. Во-первых, советская Москва и красная Урга вряд ли смирились бы с тем, что организованная белая сила уйдет от "карающего меча". Во-вторых, трудно поверить, что Унгерн просто так смирился бы с катастрофой своего широкомасштабного плана (статус "охраны Далай-ламы" по сравнению с лаврами "вождя мирового антибольшевизма" привлекал бурную натуру барона гораздо меньше). Достаточно взглянуть на карту Монгольской операции (а таковая есть в любом издании Большой Советской энциклопедии, или, в советской же, Энциклопедии гражданской войны), чтобы увидеть - барон после поражения в Забайкалье стремился вернуться к Урге, прорваться к ней, исправить уже непоправимую ошибку.

Дело закончилось тем, что в "дисциплинированной" дивизии возник заговор против "дедушки-генерала" "самодержца пустыни". Версий пленения Унгерна несколько. В целом они сводятся к трем: заговорщики захватили его и выдали красным, заговорщики захватили барона, но, не выдавая красным, намере Дело закончилось тем, что в "дисциплинированной" дивизии возник заговор против "дедушки-генерала" "самодержца пустыни". Версий пленения Унгерна несколько. В целом они сводятся к трем: заговорщики захватили его и выдали красным, заговорщики захватили барона, но, не выдавая красным, намеревались судить его, заговорщики захватили Унгерна и бросили на произвол судьбы, а "спас" его разъезд красных разведчиков. Вообще, сам по себе арест командира (вполне в духе ненавистного барону 1917 года), вещь, с точки зрения воинской дисциплины, абсолютно недопустимая. Но подчиненные потеряли веру в своего командира (после очевидного провала похода в Забайкалье), его прямолинейная жестокость и непредсказуемость стали раздражать, а это, в условиях гражданской войны, достаточные основания для неповиновения. Показательно, что арестовали Унгерна "белые монголы" из отряда Сундуй-гуна (в ночь на 22 августа 1921 г.). Для них пленение недавнего кумира - своеобразный ответ на уход барона из столицы. Можно сказать, что Унгерн сам, во многом, спровоцировал свой арест.

Маловероятно, что монголы арестовали Унгерна, чтобы ценой его жизни купить себе прощение у новой власти (прямо-таки судьба Е. Пугачева). Еще менее убедительно выглядит версия, что белогвардейцы убедились в силе Красной армии и бесполезности борьбы против нее, а потому, раскаиваясь в "преступлениях против трудового народа", решили арестовать своего командира. Солдаты и офицеры Азиатской дивизии не собирались прекращать борьбу с советской властью. Фактически лишь малая часть (в основном монголы) сдалась в плен. Многим удалось уйти в Китай, в Приморье и, летом-осенью 1922 г. сражаться в составе Земской Рати ген. Дитерихса, также провозгласившего своим лозунгом возрождение династии Романовых. И позднее, в эмиграции бойцы Азиатской дивизии оставались непримиримыми противниками Советской России. Но многие так и остались в монгольских степях. Судьба их командира также была предрешена. Несмотря на официальную амнистию и отмену смертной казни для "белогвардейцев" по приговору Чрезвычайного ревтрибунала в Новониколаевске Унгерна расстреляли 15 сентября 1921 г.

www.white-guard.ru