Вечер был просто отпадный. Мы наклюкались, как заправские выпивохи. Пошел легкий дождик – в головах немного прояснилось. Я задрал голову наверх – опять этот силуэт на крыше. Я много раз видел его там, когда возвращался с вечеринки или от очередной девки. Теперь алкоголь придал решимости, отправив парней в их комнаты, полез на крышу. На самом краю, свесив ноги с карниза, сидел мальчишка. МАЛЬЧИШКА. Тот самый ребенок с ненавидящим взглядом. Теплый дождь барабанил по спине, я хлюпал по лужам, а он меня не слышал. Я подкрался довольно близко, когда услышал, что он поет…что-то про дождь, про лужи и одиночество. Ни голоса, ни слуха, а туда же… Он начал тарахтеть скороговорки, ну, тарахтеть – сильно сказано, он спотыкался почти на каждом слове. От его неуклюжих попыток мне стало смешно, я фыркнул. Он вскочил, чуть не свалившись с крыши, и зашипел на меня, как дикий кот. Такое худенькое нескладное тело, одетое в застиранную пижамку с Микки Маусами. Почти черные веснушки на белом лице, живые злобные глаза, простреливающие меня навылет… Внезапно стало жарко, я расстегнул рубашку, поднимая лицо к дождю. На секунду он расслабился, прослеживая взглядом вверх – что ж я там увидел. Рывок – он лежит подо мною, все еще не соображая, как тут очутился. Горячее тело, упругое, пальцы в ожогах – МОИХ ожогах. Я потянул верх пижамки, ожидая, что она разорвется – захрустела, поддаваясь.
- Не надо рвать, - темный взгляд, - сам разденусь, только не рвите.
Я отпустил его руки, по-прежнему прижимая бедрами к крыше, что б не сбежал. Он расстегивает свою пижаму – темные незажившие пятна на сосках. Стягивает штаны и заботливо сворачивает одежду. От холода, дождя и страха его трясет, но он пока держится.
- Как мне стать, чтоб Вам было удобнее? – пустой, лишенный эмоций голос.
Я с силой подминаю его под себя, раздвигая его ноги, щипая соски. Мальчишка протестующее выворачивается, я даю ему пощечину.
- За что, я же добровольно…
- Я хочу видеть твои слезы, - от меня несет перегаром и он морщится. Рывком раздвигаю его ноги, врываясь в тесную дырочку, сразу же под нами образовывается кровавая лужа. Он не плачет, а может, плачет, но слезы так трудно отличить от дождя…губы плотно сжаты, ни стона, ни звука…
- Глупый, кричи, кричи – я буду нежнее, - но паршивец молчит, вздрагивая и морщась. Я зверею и сознательно кромсаю его внутри, хватаю за обожженные пальцы, надавливая, сдирая кожу. Его так трясет, что меня подбрасывает. Он молчит. Я делаю ему больно. Он по-прежнему молчит. Я продолжаю. Хватаю его член и резко дергаю на себя, что-то громко хрустит и он теряет сознание. Бью по лицу – он приходит в себя. Его член распух и посинел. Молчит. Вдыхаю его запах: прибитая дождем пыль, что-то детское, мускусный запах моей похоти, металлический запах его крови, все вместе – пьянящий аромат. Я кончаю и ухожу, оглядываюсь: маленькая голая фигурка, залитая кровью, скорчившаяся, дрожащая и несчастная. Ненавидящий взгляд черных, как ночь, глаз. Он провожает меня глазами, пока я не скрываюсь. Постояв немного за дверью, я выглядываю – он скорчился клубочком и рыдает от боли и унижения.
Через неделю Джош подваливает с предложение погулять, «развлечься». Мы перебираем всех местных блядей. Пока он не предлагает навестить «крошку Джимми» – «Ту темноволосую целочку, которую мы в последний раз трахали. Я к нему уже 3 дня подряд хожу, пусть привыкает к настоящим мужчинам». У меня темнеет в глазах. Джимми. Хорошее имя, оно идет этим глазам, длинным ресницам и веснушкам. Я немного задерживаюсь, а когда прихожу, веселье в разгаре: его худенькое тельце дергается туда-сюда, когда Дизель имеет его сзади, а Круел сует ему в рот. Бобби с тревожным видом смотрит на эту картину, тихо шепчет мне краем губ: «Мальчишка совсем плох». Я вижу это и сам – его тело в порезах, синяках, ожогах. Эти придурки укладывают его на спину – у него совершенно безжизненный взгляд. Ни ненависти, ни чувств, ни-че-го. Сломан. Он скользит по мне безумным взглядом, не узнавая, не замечая. Этот Джимми сейчас далеко-далеко – в своей боли.
Бобби говорит, что я пинал Рейнолдса до самой двери, я лишь помню, как рычал ему в мерзкое очкастое потное лицо: «Подойдешь к нему ближе, чем на 3 метра – я с тебя шкуру сниму и заставлю сожрать». Дизель уже все сообразил и проскользнул мимо меня куда подальше. Вблизи Джимми выглядел еще хуже чем казалось: черные синяки под глазами, разбитые губы, синюшно-бледная кожа. Я завернул его в одеяло и понес в свою комнату, а он открывал безумные глаза и опять проваливался в темную глубину боли. Наш Боб все-таки врач – он стал осматривать мальчишку, пока я ходил за его вещами. Пацаны, которые делили с ним спальню, увидев меня, снова попрыгали под кровати. Мне было некогда играться, поэтому я вытащил одного за шкирку:
- Где вещи Джимми?
- Вайолета?
- Ну, вот этого темненького…
Мальчишки повылазили, начали собирать его пожитки в сумку: пара заношенных свитерков, пара футболок, джинсы, легонькая курточка, стопочка белья, пара стареньких носков, шлепанцы, ботинки, потертая зубная щетка, шампунь, дешевая зубная паста, учебники, тетрадки, 2 ручки, какой-то блокнотик, старательно разукрашенный – вот и все. Одна полупустая сумка. Бля, да у меня 4 чемодана одной одежды было в его возрасте. Я принес сумку в свою комнату, Бобби колдовал над хрупким телом. Вайолет – красивая фамилия. «Фиолетовый» – фиалка. Но в голову больше лезло другое сравнение – Лисенок, не рыжий – черно-бурый маленький лисенок.
- Что ты с ним планируешь делать? - Боб отвлек от раздумий.
- Понятия не имею, импульсивное решение.
- Держи его подальше от Джоша, он, кажется, на этого пацана запал, ты же знаешь его извращенную любовь.
- Если он его хоть пальцем!!!
- Не кричи, я ему снотворного дал и обезболивающего.
- Что с ним?
- Не спрашивай, перечислять – полночи займет. Так он как, теперь твой официальный сожитель?
- Хм, - я посмотрел на истощенное тельце, на секунду мальчик распахнул глаза, синие как море на горизонте, и опять отключился, - пожалуй. Моя куколка.
Фриз покрутил пальцем у виска, оставил таблетки и мази на утро и свалил. Где он берет это все, он же еще не врач, только студент?!!
- Да, и еще, - его голова залезла обратно в комнату.
- Чего?
- Никакого секса как минимум месяц, слышишь? Он порванный во все стороны.
- Ясно.
Я разложил его вещи, отмечая, что большинство никуда не годится. Отложил в стороны знакомые джинсы, ЕДИНСТВЕННЫЕ его джинсы. А мы их порвали…Разложил учебники, тетради и опять наткнулся на старательно разрисованный блокнот.
Самая дорогая тетрадка из всех, что у него были. На первой странице человечек и надпись: Мой дневник.


МОЙ ДНЕВНИК (ДЖИММИ ВАЙОЛЕТ)
***
Мать объявилась с новым кавалером. Толстый представительный дядька. Рявкнула на меня, чтоб проваливал в свою комнату. В ее спальне плазменный телевизор, ноутбук, шикарная мебель, но мне туда нельзя. В моей комнате красные обшарпанные обои, старая кровать, я боюсь говорить матери, что вот-вот рассыплется – опять бить будет. Самое интересное у меня – окно. Я вижу мир! В последнее время все хуже и хуже, зрение ни к черту, но кому я пожалуюсь? Вот и все- это моя комната
Главные достопримечательности, они же единственные: обои, кровать и окно. Ну еще я J.

***
Сегодня случайно увидел себя в зеркале во время заикания – как омерзительно, чуть не расплакался, вот это спазматическое перекошенное чудовище – я?!! Неудивительно, что мать меня не выносит. L
Толстый дядька предложил сплавить меня в модную школу за его счет, мол, мальчик получит образование и не будет мешаться под ногами. Я – рад. Впрочем, я уже столько школ сменил, что …да в общем все равно. Только побыстрее бы.

***
Сегодня ребята рассказывали о своих отцах, я соврал, что мои родители развелись. Иногда я мечтаю об отце. Я даже не знаю, кто был моим отцом. И мать не знает, я как-то у нее спросил, так она меня полчаса ногами пинала. Глупо конечно, но я мечтаю, как он придет, красивый и богатый, заберет меня в свой дом в Вашингтоне. Мне нравится этот город, я на картинке видел. У меня будет своя комната, красивая, с новой, не скрипящей, кроватью и лампочкой. Он будет меня любить, укладывая меня спать, будет говорить: «Спокойной ночи, мой мальчик», а утром будет желать доброго утра. В выходные мы будем гулять по улицам и есть мороженое. Он не будет меня бить, ну, подзатыльник, если расшалюсь, но ремнем и ногами не будет. Будет дарить мне подарки, будет кормить меня каждый день. Он просто будет…

***
Совсем не было время времени писать – обживал новую школу, действительно классная, все такие приветливые и так красиво.

***
Почему на меня все преподаватели кричат? Я стараюсь медленно говорить, чтоб никто не заметил как я заикаюсь. Еще не хватало, чтоб тут увидели мои спазмы. Кажется приступ скоро…L

***
Какой позор!!! Сегодня у меня начался приступ – совсем не мог рта открыть- перекосило. Молчал весь день, пока толстая сучка Фаттинг не вызвала меня. Я пытался выговорить хоть что-то я ее лицо ТАК изменилось, да и одноклассники морщились, я сорвался и убежал, просидел весь день на крыше. Только ночью спустился – так стыдно было, что слов нет!!! А они поджидали меня в спальне: надавали подзатыльников и потребовали выложить все как есть. Рассказал. Дали еще подзатыльник, обозвали бараном и сказали не робеть. Все равно мне стыдно.

***
Трудно сидеть, стоять не могу, по ногам сразу кровь течет. Меня обходят по кривой, наверное, мерзко. Четыре старшекурсника отымели меня по-всякому на глазах у одноклассников. Стыдно. Обожженные руки до сих пор не слушаются, сегодня сел зашивать джинсы, другого у меня все равно ничего нет. Пришла старшекурсница с журналистики, посидела недолго, джинсы зашила. Понятия не имею, зачем ей это надо было, судя по шраму от ожога на руке – родственные души.

***
Пока все были на занятиях, дополз до ванной – искупался, простыни постирал. Больно, больно, мать мою, и так шатает…

***
Впервые вышел на занятия. Выслушал кучу шуток по поводу потерянной девственности, разорванной задницы и шлюхи с дешевым бельем. Преподы орали, что прогуливаю, будто они не знали, что со мной случилось. Что я находил прекрасным в этой школе? Я даже не могу отсюда уехать.

***
Я убью его. Их всех. Но его первым – это он все начал. Сначала я выколю его чертовы зеленые глаза, потом сниму скальп, кастрирую, а дальше- куда фантазия заведет.

***
Пойду посижу на крыше…Там единственное безопасное место.

***
Больно резать вены? Впрочем, больнее того, через что, я прошел, наверное не будет. Пальцы снова болят, опять не могу ходить, болит все, под кожей иголки. Пьяная дикая морда который день снится, и перегар. Как я дополз до ванной, как я дополз до кровати? Я не помню… все чаще проваливаюсь в забытье. Сегодня вроде заглядывал Очкастый Гад, обещал позже прийти…или это кошмар приснился? Я так устал от этого…
[дневник обрывается]

Я перевожу дыхание и у меня дрожат руки. Я – мерзкое животное, зверь. Лисенок спит, бледный и измученный. Моя куколка…я разделся и лег рядом с ним, обнял осторожно, прислушиваясь к хриплому дыханию.
Мои родители – богатые ублюдки, которым всю жизнь было плевать на своего ребенка. Они выполнили долг – родили наследника, и считали, что больше ничего не должны мне. У меня была куча игрушек, престижная школа-колледж, дорогая модная одежда, много денег, место в известной редакции. Но воскресных прогулок по улочкам с мороженым у меня не было, и спокойной ночи никто не желал. По крайней мере меня не били, даже пальцем не коснулись, даже не обнимали никогда.
Какие ублюдки наши учителя. Все отлично знают о наших выходках, но отдают нам на расправу детей из необеспеченных семей. Беззащитных детей. На таком, как мой Лисенок, можно сорвать раздражение и отдать игрушкой богатым ублюдкам, ведь он никому на свете не нужен, даже родной матери.

Утром он открыл пустые глаза. От его неловких движений я проснулся. Елы-палы, оставил раскрытый дневник на стуле – самое видное место! Мальчишка вздрогнул, вытянул замотанную ручонку за тетрадкой, повернул голову в мою сторону, не узнавая. Потом вспомнил, задрожал, застонал, пытаясь сползти с кровати. Я осторожно остановил его:
- Лежи. Тебе нельзя двигаться. Ты в очень плохом состоянии, будешь у меня выздоравливать.
Он все тянулся к своему дневнику, я передал ему тонкую тетрадку, и он вцепился в нее, как утопающий в спасательный круг, глядя на меня затравленным взглядом.
- Я хотел посмотреть этот блокнот, но не понял твой почерк. Это что-то учебное? - спросил я, как можно беспечнее.
Вайолет кивнул головою и прижал тетрадь к себе еще крепче.

Неделю я не отходил на него ни на шаг. Носил в туалет, купал, кормил, пичкал таблетками, мазал вонючими мазями, делал массаж. Он много спал: спал, когда я утром уходил на занятия, спал, когда я в обед прибегал покормить его, перевязать, переложить на новое место, спал вечером, когда я делал уроки. Лишь иногда открывал глаза и ужас вспыхивал искрами в его измученных болью глазах. Потом Лисенок пошел на поправку. Бобби, заходивший каждый вечер проверить его, все чаще улыбался. Малыш стал меньше спать, молча лежал, разглядывая мою комнату, на меня он старался не смотреть. Я не делал ему больно, старался не двигаться быстро, что б он не пугался, пытался разговаривать с ним, но он упорно молчал, и я оставил его в покое. Связался с кем надо, чтоб приносили его домашнее задание мне, а я передавал его больной Лиске.
Вскоре Боб осмотрел его, Лисенок не видел, что Фриз тоже имел его, поэтому к нему он относился настороженно, но без страха. Бобби отошел от него довольный:
- Можешь через два дня отправлять его на занятия. Малыши быстро восстанавливаются, но пусть не прыгает как козлик, и не перенапрягается.
Ночью, разглядывая спящий клубочек, я заказал по Интернету вещи для него. Теперь он мой, не может моя игрушка так плохо одеваться. Одежда, обувь, рюкзачок, канцелярия, органайзер, часы, очки…я попросил Боба проверить его зрение – он привел знакомого парня, который учится на окулиста. Мы со Спайсом на глаз определили размеры одежды и обуви. Часы я увидел на картинке и они мне понравились: японские, смешные, с нарисованными черно-бурыми лисятами. Не удержался. К обеду вещи доставили в школу. Наш директор уже привык к тому, что богатенькие дети заказывают нужные вещи прямо в школу. Я заскочил с сумками – Лисик спал, вот и чудесно! Оставил пакеты на кровати, осторожно надел часы ему на руку – бля, какое тонкое запястье, положил органайзер рядом с головою. Очки оставил на полке. И побежал на плаванье.
С тренировки возвратился совсем убитый. Сука таки Питерсон – наш тренер! То, что я трахаю малявок – это нормально, но стоит мне поселить кого-то у себя… ханжество и лицемерие не позволяет преподавателям протестовать вслух, поэтому они чаще спрашивают меня на занятиях, пытаются подольше задержать после уроков и увеличивают задания. Придурки! С появлением Лисенка у меня стало больше свободного времени: я все время сижу в комнате, от скуки делая домашнее задание. Так вот, Питерсон сегодня значительно увеличил длину заплыва, причем за меньшее время. Думал замотать меня. Замотал, но я справился. Словом, в комнату я заполз едва живой. Лисенок судорожно укладывал старательно замотанные вещи обратно в пакеты. Вещи не вмещались, от чего он нервничал и старался впихнуть их еще быстрее дрожащими пальцами. Увидев меня, он замер, осторожно отодвинул вещи в сторону и прижался к стене. Сжался в клубочек, закрывая руками голову:
- Н-не бейте меня, пожалуйста. Я только посмотрел, не бейте…
Я одним махом перепрыгнул 6 метров комнаты, заключая клубочек в объятья. Я целовал его макушку, гладил его спину, пил его запах и бормотал ему какие-то ласковые глупости, он смотрел на меня большими синими глазами. Я представил себя со стороны: «Джек Стронгер утешает Джимми Вайолета, ранее избитого и изнасилованного им же». Картина маслом. Я оборвал нежности и разжал руки.
- Это все твое.
Он посмотрел на меня с недоверием:
- Я никогда не смогу отдать деньги за это.
- Мне это не нужно, - я потянулся к его макушке, привлекая его обратно в объятие.
Джимми вырвался, сверкая глазами:
- Вот что вам нужно! Собою тоже не буду платить!
Меня начало разбирать нетерпение:
- Пусть я не твой богатый добренький папочка, но одевать я тебя буду.
- Вы читали мой дневник! Какое вы имеете право…
Он осекся, глядя, как я спокойно наклоняюсь к нему:
- Поверь, я имею на тебя право. Если тебе это не нравится, можешь возвращаться в свою спальню, где тебя, конечно, все ждут с нетерпением, - он вздрогнул, а я продолжил, - может, ты предпочитаешь Джоша – Очкастого Гада? Он с нетерпением ждет, когда я отправлю тебя обратно, он, знаешь ли, соскучился.
Лисенок скатился с кровати, обнял мои ноги, уткнулся в них головою: «П-пожалуйста ннеее-ннее-ннеенадо», поднял залитое слезами лицо, выпрашивая пощады. Малыш силился выговорить извинения, но от страха у него, похоже, начался приступ, поэтому он блеял какие-то звуки, но огромные, почти черные, глаза сказали всё, чего он не мог произнести . Я подхватил его на руки, плюхнулся на кровать, посадив его себе на колени, моя Лиска ткнулась носом мне в ключицу. Я поглаживал его растрепанные волосы, вдыхая запах чистых волос и почти детского тела, соленый запах слез.
- Это твои вещи, хочешь – пользуйся ими, не хочешь – выкину их. Но все же будет лучше, если ты возьмешь – иначе мой имидж будет подпорчен. Получается, я не могу обеспечить приличное содержание…
Он согласно кивнул головою.
- Тогда примерь что-нибудь. Я сейчас приду.