Глава 10
Как Соломон о Розе

Под грудой книг и словарей,
грызя премудрости гранит, 
вдруг забываешь, что еврей;
но в дверь действительность звонит.


Никто, на зависть прочим нациям, 
берущим силой и железом, 
не склонен к тонким операциям 
как те, кто тщательно обрезан.

Люблю листки календарей, 
где знаменитых жизней даты:
то здесь, то там живал еврей, 
случайно выживший когда-то.

Отца родного не жалея, 
когда дошло до словопрения, 
в любом вопросе два еврея 
имеют три несхожих мнения.

Живым дыханьем фразу грей, 
а не гони в тираж халтуру;
сегодня только тот еврей, 
кто теплит русскую культуру.

Везде одинаков Господень посев, 
и врут нам о разнице наций;
все люди — евреи, и просто не все 
нашли пока смелость признаться.

Из двух несхожих половин 
мой дух слагается двояко:
в одной — лукавствует раввин, 
в другой — витийствует гуляка.

Летит еврей, несясь над бездной, 
от жизни трудной к жизни тяжкой, 
и личный занавес железный везет 
под импортной рубашкой.

Фортуна с евреем крута, 
поскольку в еврея вместилась 
и русской души широта,
и задницы русской терпимость.

Сомненья мне душу изранили 
и печень до почек проели:
как славно жилось бы в Израиле, 
когда б не жара и евреи.

За все на евреев найдется судья. 
За живость. За ум. За сутулость. 
За то, что еврейка стреляла в вождя. 
За то, что она промахнулась.

Русский климат в русском поле 
для жидов, видать, с руки:
сколько мы их ни пололи, 
все цветут — как васильки.

Поистине загадочна природа, 
из тайны шиты все ее покровы;
откуда скорбь еврейского народа 
во взгляде у соседкиной коровы?

Приснилась мне роскошная тенденция, 
которую мне старость нахимичила:
еврейская духовная потенция 
физическую — тоже увеличила.

Пусть время, как поезд с обрыва, 
летит к неминуемым бедам, 
но вечером счастлива Рива, 
что Сема доволен обедом.

В эпохи любых философий 
солонка стоит на клеенке, 
и женится Лева на Софе, 
и Софа стирает пеленки.

Если надо — язык суахили, 
сложный звуком и словом обильный, 
чисто выучат внуки Рахили 
и фольклор сочинят суахильный.

Знамения шлет нам Господь:
случайная вспышка из лазера 
отрезала крайнюю плоть 
у дряхлого физика Лазаря.

Дядя Лейб и тетя Лея 
не читали Апулея;
сил и Лейба не жалея, 
наслаждалась Лейбом Лея.

Все предрассудки прочь отбросив, 
но чтоб от Бога по секрету, 
свинину ест мудрец Иосиф 
и громко хвалит рыбу эту.

Влияли слова Моисея на встречного, 
разумное с добрым и вечное сея, 
и в пользу разумного, доброго, вечного 
не верила только жена Моисея.

Влюбилась Сарра в комиссара, 
схлестнулись гены в чреве сонном, 
трех сыновей родила Сарра, 
все — продавцы в комиссионном.

Эпоху хамскую не хая
и власть нахальства не хуля, 
блаженно жили Хаим и Хая, 
друг друга холя и хваля.

Лея-Двося слез не лила, 
счет потерям не вела:
трех мужей похоронила, 
сразу пятого взяла.

Где мудрые ходят на цыпочках 
и под ноги мудро глядят, 
евреи играют на скрипочках 
и жалобы нагло галдят.

Такой уже ты дряхлый и больной, 
трясешься, как разбитая телега — 
на что ты копишь деньги, старый Ной? 
— На глупости. На доски для ковчега.

Томит Моисея работа, 
домой Моисею охота, 
где ходит обширная Хая, 
роскошно себя колыхая.

Век за веком: на небе — луна, 
у подростка — томленье свободы, 
у России — тяжелые годы, 
у еврея — болеет жена.

Когда черпается счастье полной миской, 
когда каждый жизнерадостен и весел, 
тетя Песя остается пессимисткой, 
потому что есть ума у тети Песи.

Носятся слухи в житейском эфире, 
будто еще до пожара за час 
каждый еврей говорит своей Фире:
— Фира! А где там страховка у нас?

Свежестью весны благоуханна,  
нежностью цветущая, как сад, 
чудной красотой сияла Ханна 
сорок килограмм тому назад.

Как любовь изменчива, однако! 
В нас она качается, как маятник:
та же Песя травит Исаака, 
та же Песя ставит ему памятник.

На всем лежит еврейский глаз, 
у всех еврейские ужимки, 
И с неба сыплются на нас 
шестиконечные снежинки.

Он был не глуп, дурак Наум, 
но был устроен так, 
что все пришедшее на ум 
он говорил, мудак.

Если к Богу допустят еврея, 
то он скажет, вошедши с приветом? 
— Да, я жил в интересное время, 
но совсем не просил я об этом.

Известно всем. что бедный Фима 
умом не блещет. Но и тот 
умнее бедного Рувима, 
который полный идиот.

Не спится горячей Нехаме;
под матери храп непробудный 
Нехама мечтает о Хайме, 
который нахальный, но чудный.

В кругу семейства своего 
жила прекрасно с мужем Дина, 
тая от всех, кроме него, 
что вышла замуж за кретина.

За стойкость в безумной судьбе, 
за смех, за азарт, за движение — 
еврей вызывает к себе 
лютое уважение.