Глава 5
Причудливее нет на свете повести, чем повесть о причудах русской совести

Питая к простоте вражду, 
подвергнув каждый шаг учету, 
мы даже малую нужду 
справляем по большому счету.


Имея, что друзьям сказать,
мы мыслим — значит, существуем;
а кто зовет меня дерзать, 
пускай кирпич расколет хуем.

Руководясь одним рассудком, 
заметишь вряд ли, как не вдруг 
душа срастается с желудком 
и жопе делается друг.

Сломав березу иль осину, подумай — 
что оставишь сыну? 
Что будет сын тогда ломать? 
Остановись, ебена мать!

От желчи мир изнемогает, 
планета печенью больна, 
гавно гавном гавно ругает, 
не вылезая из гавна.

Эасрав дворцы до вида хижин 
и жизнь ценя как чью-то милость, 
палач гуляет с тем, кто выжил, 
и оба пьют за справедливость.

Когда мила родная сторона, 
которой возлелеян и воспитан, 
то к ложке ежедневного гавна 
относишься почти что с аппетитом.

Раньше каждый бежал на подмогу, 
если колокол звал вечевой;
отзовется сейчас на тревогу 
только каждый пузырь мочевой.

Добро — это талант и ремесло 
стерпеть и пораженья и потери;
добро, одолевающее зло, — 
как Моцарт, отравляющий Сальери.

По обе стороны морали 
добра и зла жрецы и жрицы 
так безобразно много срали, 
что скрыли контуры границы.

Мне, Господь, неудобно просить, 
но коль ясен Тебе человек, 
помоги мне понять и простить 
моих близких, друзей и коллег.

Даже пьесы на краю, 
даже несколько за краем 
мы играем роль свою 
даже тем, что не играем.

Возможность лестью в душу влезть 
никак нельзя назвать растлением, 
мы бескорыстно ценим лесть 
за совпаденье с нашим мнением.

Пылко имитируя наивность, 
но не ослабляя хватки прыткой, 
ты похож на девичью невинность, 
наскоро прихваченную ниткой.

Свихнулась природа у нас в зоосаде 
от липкого глаза лихих сторожей, 
и стали расти безопасности ради 
колючки вовнутрь у наших ежей.

Эабавен русской жизни колорит, 
сложившийся за несколько веков:
с Россией ее совесть говорит 
посредством иностранных языков.