«Старший» и «Младший».
Актерская судьба Сергея Бодрова (1971 – 2002) укладывается всего в шесть лет. Но за эти годы он успел столько, сколько иной актер не успеет за целую жизнь. Имя Данилы Багрова, Брата, стало первым за многие годы нарицательным именем в российской культуре. Его считали национальным символом, ненавидели или боготворили. Откуда пришел Брат? Почему именно он стал символом конца века? О Сергее Бодрове, его семье и друзьях, его отношении к славе, телевидению, войне, политике, терроризму рассказывает в первой биографии Брата известный кинокритик, корреспондент ИД «КоммерсантЪ» Михаил Трофименков.
Сергей Бодров, для большинства современников неотделимый от экранной маски Данилы Багрова, «Брата», соткан из парадоксов.
Московский интеллигент, в котором миллионы простых зрителей узнали «парня из соседнего двора».
Не-актер (а по мнению кинокритиков, просто плохой актер), ставший самым популярным и самым органичным русским актером конца века.
Западник по всем меркам, возведенный в ранг русского национального символа.
Демократ по убеждениям, которого обвиняли во всех смертных политических грехах, вплоть до фашизма.
Долгожданный кумир, который говорил, что у него самого кумиров нет.
Младенец, устами которого для многих глаголила истина.
Искусствовед, никогда не служивший в армии и относившийся к ней без пиетета, герои которого покоряли сердца боевых офицеров.
Человек, сыгравший свою первую роль в фильме с символическим названием «Кавказский пленник» и ставший пленником Кавказа наяву, быть может, навечно похороненный под толщей льда.
«Я – Сергей Бодров, иногда снимающийся в кино», - так говорил о себе он сам.
Сергей Бодров родился 27 декабря 1971 года в Москве.
Декабрь – не менее роковой месяц русской истории, чем август, которому обычно приписывают зловещие свойства. В тот день, когда Сергею исполнилось восемь лет, советский спецназ готовился к штурму дворца афганского президента Амина: это был первый акт первой из длящийся до сих пор череды войн, жертв и героев которых он сыграет в кино. Накануне его двадцатилетия рухнул Советский Союз, растерянным поданным которого он подарит первого киногероя, чье имя станет нарицательным. А в день его двадцатитрехлетия федеральная армия замкнула кольцо вокруг Грозного. Через несколько дней запылают танковые колонны на его улицах и министр обороны Павел Грачев скажет жуткие слова о мальчишках-солдатах, «умирающих с улыбкой на лице». Начнется чеченская бойня, определившая судьбы практически всех экранных двойников Сергея Бодрова.
Как ни банально это прозвучит, но именно поколение Бодрова стало поколением слома эпох, принявшим на себя тяжесть ошалевшего, растерянного времени, лишившегося прежних героев и не нашедшего новых. «Еще в десятом классе школы я заметил, что люди старше меня на год – другие, другого времени», - говорил он. «На год младше – совсем другой мир, который непонятен и непознаваем. Было ощущение, что мое поколение выросло в особой ситуации. Хотя каждое поколение так про себя считает. Со старшими мне, конечно, легче, чем с младшими. С младшими робеешь больше».
Названного в четь отца, известного кинорежиссера, его почти до тридцати лет во избежание путаницы именовали и в жизни, и в экранных титрах «Сергеем Бодровым - младшим». Инфантильная добавка к имени исчезла только в 2000 году в титрах «Брата – 2». А на следующий год, в титрах его режиссерского дебюта «Сестры», уже его отец (и соавтор сценария) фигурировал как «Сергей Бодров – старший».
Так всегда бывает со знаменитыми детьми знаменитых отцов. До какого-то момента люди говорят «младшему»: «А, вы сын Сергея Бодрова». Потом приходит черед отца слышать: «А, вы отец Сергея Бодрова». Родители одновременно переживают и гордятся.
Именно благодаря отцу Сергей Бодров связал свою жизнь с кинематографом. В том, что он сделает и с кем станет, очень много параллелей, порой скрытых, с жизнью и фильмами отца. Поэтому об отце необходимо рассказать подробно, хотя родители Сергея расстались, и мальчика воспитывали мама, искусствовед, преподаватель МГУ, и бабушка.
Сергей Владимирович Бодров родился 28 июня 1948 года в Хабаровске. Впоследствии, рассказывая о съемках фильма «Медвежий поцелуй» (где сыграет в 2002 году последнюю роль его сын), он любил припугнуть-потешить журналистов воспоминаниями о медведях-людоедах, которые были для него вовсе не сказочными персонажами, а естественными обитателями мира его детства, прошедшего на берегах реки Уссури.
Кинорежиссером он станет, - как спустя двадцать лет, его сын – после нескольких лет сумбурных метаний, невнятных грез и поисков самого себя. О своей жизни он рассказывает в интервью достаточно откровенно, не скрывая нелицеприятных вещей, но в этом нет вульгарной имитации «западной» раскованности, как, например, в мемуарах Андрея Кончаловского. И в этом одно из важнейших его отличий от сына, вежливо ставившего непробиваемую стену между любопытными репортерами и своей частной жизнью.
В юности «старший» мечтал стать жокеем, но оказался высоковат. Чтобы быть поближе к лошадям, строил безумные планы женитьбы на дочери управляющего конным заводом. Страсть к лошадям, сохранившуюся на всю жизнь, объяснял так: «Я больше азиат. Во мне какая-то далекая татарская кровь, которая оказалась чрезвычайно сильной». Порывался поступить на факультет журналистики – помешало сильное заикание.
Из «лирика» решил превратиться в «физика» и поступил в технический ВУЗ, что списывал потом на романтический ореол, окружавший технические специальности после полета Гагарина. Но от гипотетического предка-татарина «старший» унаследовал любовь не только к лошадям, но и к азартным играм: играл в карты ночи напролет, прогуливал занятия, писал объяснительные записки в деканат, настоящие новеллы о роковой любви к замужней женщине, не оставляющей времени на занятия. Естественно, вылетел из института и, с горя, решил пойти в армию, и не просто в армию, а в десантные войска. Опомнился и передумал уже в военкомате, когда дороги назад, казалось бы, не было. Случилось почти чудо: армии удалось избежать благодаря женщине-врачу, догадавшейся, что творится в голове стоящего перед ней голого паренька.
Эти переживания всплывут в памяти в 1995 году, когда «старший» будет снимать «Кавказского пленника». Голый Ваня Жилин, стоящий в одной из первых сцен фильма перед молоденькой медсестрой и жующим бутерброд врачом – это, отчасти, сам режиссер в юности. И – первая роль его сына.
Кстати, наследственный азарт был не чужд и «младшему». На скромной вечеринке после премьеры «Брата» на Каннском фестивале в мае 1997 года он хвастался: «этот пиджак мне папа проспорил». А потом играл на ночной улочке с режиссером Алексеем Балабановым в детскую игру «трясучку». Везло режиссеру.
Вместо армии «старший» оказался подсобным рабочим на «Мосфильме», где два года таскал кабели. С картами завязал после того, как украл сбережения собственной бабушки. Но литературный опыт, обретенный в процессе объяснений с деканатом, не пропал. Он начал писать короткие рассказы, окончил в 1974 году сценарный факультет ВГИКа, работал корреспондентом «Известий» и «Крокодила», писал сценарии для сатирического киножурнала «Фитиль», который возглавлял Сергей Михалков, выпустил несколько сборников рассказов и фельетонов. По его сценариям были поставлены популярные «народные комедии»: в 1978 году – «Баламут» Владимира Рогового, занявший седьмое место в прокате, в 1981 – «Любимая женщина механика Гаврилова» Петра Тодоровского с Людмилой Гурченко, Сергеем Шакуровым и Евгением Евстигнеевым в главных ролях, в 1985 – «Не ходите девки, замуж» Евгения Герасимова (шестое место в прокате).
В 1984 году на «Казахфильме», хранящем традиции «поэтическое кино», вдали от столичной конъюнктуры, состоялся его режиссерский дебют: поставленная совместно с Аманбеком Альпиевым лирическая комедия «Сладкий сок внутри травы». Казахстан был не случаен. Уже позже, став американским жителем, Сергей Бодров говорил: «Меня интересует восточная фактура. Под фактурой я подразумеваю мир, людей, лица, природу. Я не очень люблю пальмы, например, хотя около моего дома растут пальмы и летают дикие попугаи. Но и в Америке можно найти фактуру по моему вкусу – степи…»
Как и его старшие коллеги, Илья Авербах или Динара Асанова, он отличался особенной чувствительностью к подросткам в пору становления души. Дети были для режиссеров 1970-х годов единственной надеждой в застывшем, сером мире позднего «застоя», но и незнакомым, в чем-то пугающим племени. Времена для дебюта были, мягко говоря, не лучшие, туго закрученные идеологические гайки не располагали ни к авторскому самовыражению, ни к чистой лирике. Сергей Бодров сумел «пройти сквозь стену».
Критики награждали «Сладкий сок внутри травы» эпитетами «легкий», «хрупкий», писали об отсутствии нарочитой актерской игры и «неуловимой прелести, которая отличает живопись импрессионистов». Спустя годы уже другие критики напишут об «импрессионистической» манере «Сестер» Сергея Бодрова - младшего, а в титрах этого фильма будет названа среди сценаристов и Гульшат Омарова, сыгравшая в «Сладком соке» главную героиню, 14-летнюю Сюйрик, мучающуюся неразделенной любовью к однокласснику.
После детей – старики. В 1985 году, снова на «Казахфильме», Сергей Бодров снимает «Непрофессионалов», историю бригады забубенных и неприкаянных лабухов, которая распалась после концерта в доме престарелых, после встречи с бездонной тоской угасающих, одиноких жизней. Фильм вывел режиссера не только в лидеры «нового», перестроечного, «искреннего» кино, но и в международный киноистеблишмент. Законодатель киномоды Вим Вендерс назовет «Непрофессионалов» шедевром.
За «Непрофессионалами» последуют странный триллер «Катала» (1989), в котором пастельные тона природы были едва ли не важнее, чем история гибели карточного шулера, пошедшего против мафии, и мировой триумф фильма «СЭР» («Свобода – это рай») (1989), завоевавшего Гран-при фестиваля в Монреале, призы в Сорренто, Западном Берлине, Брюсселе. В «СЭРе» Бодров отправил мальчика, сбежавшего из алма-атинской школы для трудновоспитуемых подростков, через всю страну на поиски отца, тянущего срок где-то в лагере под Архангельском. Поиски отца, переступившего закон, рано повзрослевшими детьми – этот сюжет тоже аукнется спустя двенадцать лет в «Сестрах».
Негромкий «СЭР», несмотря на свой жесткий сюжет, спорил с затопившей киноэкраны «чернухой», что было почти смелостью. Да, безотцовщина, бездомность, лагеря, но мир, несмотря ни на что, красив и печален, а добрых людей на свете не меньше, чем злых. Именно в «СЭРе» впервые мелькнул на экране семнадцатилетний Сергей Бодров - младший. Именно что мелькнул: камера почти на задержалась на стриженом наголо парне в робе, молча сидящем в отделении милиции рядом с пойманным беглецом, сыгранным Володей Козыревым.
В начале 1990-х годов Сергей Бодров отправился с программой своих фильмов в США и чуть ли не накануне отъезда с ним случилось то, что принято называть «любовью с первого взгляда», причем любовь взаимная, к Кероллин Кавалеро, которая была одним из самых известных фэшен – фотографов Сан-Франциско. К тому времени режиссер был уже разведен. В отличие от большинства соотечественников, непременно оставшихся бы в Штатах, он привез Каваллеро в Москву. Но тяготы повседневной жизни, непривычные для нее, и счастливое стечение обстоятельств (сняв в 1992 году две копродукции, «Белый король, красная королева» и «Я хотела увидеть ангелов», Бодров заработал 50 тысяч долларов) – все-таки предопределили их отъезд в Америку. С тех пор постоянным адресом режиссера стал Лос-Анджелес.
Путешествие по Америке едва не закончилось катастрофой. Ошеломленный Лас-Вегасом Бодров не сумел преодолеть нахлынувшую после долгих лет воздержания страсть к игре и за ночь проиграл буквально все, что заработал. «Выплыть» удалось благодаря помощи режиссера Александр Рокуэлла, потомка русского эмигранта и гения анимационного кино Александра Алексеева. Рокуэлл нашел Бодрову срочный заказ. Требовалось написать сценарий для фильма «Любить кого-то», в котором предполагалось участие Стива Бушеми, прославившегося ролью «мистера Розового» в Reservoir Dogs (1992) Квентина Тарантино, и голливудского ветерана Энтони Куинна. Фильм так и не был поставлен, но гонорар за сценарий выплатили исправно: с тех пор у Сергея Бодрова появился свой, хотя и скромный, купленный в кредит, дом на бульваре Санта-Моника, рядом с домами Марлона Брандо и Анжелики Хьюстон, неподалеку от дома его нового друга Квентина Тарантино.
В июле 1999 года газета «Коммерсантъ» назвала его «самым успешным режиссером после Никиты Михалкова», но, в отличие от Никиты Сергеевича, Сергей Бодров никогда не использовал «административный резерв» для того, чтобы сделать международную карьеру. Он работает в ровном, стабильном ритме в Европе и США и без ложной скромности полагает, что мог бы так же успешно работать хоть в Индии, хоть в Китае. В Африке Сергей Бодров уже провел восемь месяцев, работая над сценарием «Бегущего свободным» (1999), фильма об одичавших лошадях, брошенных немецкими колонистами в Намибии во время первой мировой войны: вернулась еще одна старая страсть.
С этим фильмом случилась история, скорее идиотская, чем забавная, но отвечающая голливудским традициям. После предварительного тест – просмотра, который должен выяснить будущую зрительскую реакцию, кто-то посетовал, что в фильме, где большую часть времени на экране – лошади, слишком мало диалогов. И лошади заговорили. Впрочем, Сергей Бодров – старший вспоминает об этом с усмешкой: таковы правила игры, которые он добровольно принял.
При этом от других своих коллег и соотечественников, вышедших на мировой кинорынок, «старшего» отличало почти уникальное свойство: он не торговал стереотипами России со свойственной иным режиссерам беззастенчивостью и вульгарностью. Кинокритик Михаил Брашинский писал: Сергей Бодров «присоединился к неформальному движению «режиссеров ниоткуда» и вписался в этот ряд органично: он такой же чужак на своей земле, как и на любой другой». Сам Бодров с этим, очевидно согласен: «Они спрашивают: «Кто?». Я говорю: «Русский». Но это ведь условная вещь. «…» Америка – страна эмигрантов, где живут китайцы, немцы, мексиканцы…Там не звучит как что-то особенное: «Знаете, я русский и этим горжусь!». Я там просто иностранец».
Среди российских коллег он разительно выделяется даже внешне: седой, стройный, доброжелательный джентльмен, которому пресловутое заикание придает дополнительный шарм. И даже те, кому несимпатичен его кинематограф, способный в его «западной» ипостаси показаться порой холодным и расчетливым, никогда не оспаривают одного: Сергей Бодров – старший – образцовый кинопрофессионал. По словам Михаила Брашинского, «профессионализм и мастеровитость являются для Сергея Бодрова не рыночными, а художественными ценностями». Может быть, именно поэтому, как ни парадоксально, его сын бежал, как от огня, от самого слова «профессионал», предпочитая оставаться «дилетантом».
Детство (1971 – 1989)
«То, чем становишься, происходит в первые 16 лет жизни», - был уверен Сергей Бодров – младший. Журналисты писали, что в детстве он хотел стать мусорщиком и ездить на оранжевой машине. На экране и в сознании зрителей он стал не мусорщиком с метлой, но «чистильщиком» с обрезом. А в фильме «Брат» прокатился на оранжевом трамвае, когда Данила Багров запрыгнул на него, раненный в перестрелке с чеченскими рэкетирами.
В феврале 1997 года в журнале «Домовой» он опубликовал преднамеренно - дурковатый текст в жанре «интервью с самим собой», то ли пародийный, то ли искренний, а скорее всего, и пародийный, и искренний одновременно, со «школьным» заглавием: «Сочинение на тему: «Восемь событий, которые оказали на меня влияние, или Как я вырос хорошим человеком»». Писал еще не «брат», еще не всенародный кумир, даже еще не актер. Даже ведущий телепрограммы «Взгляд» - только-только начинающий. Кажется, что писал его 25-летний ребенок, искренне уверенный в том, что он – «хороший человек», и эта никуда не девшаяся детскость во многом определит и народную любовь к Бодрову, и его умение работать с детьми.
Чтение «Детства. Отрочества. Юности» Льва Толстого открыло маленькому Бодрову «бесконечность вселенной»: «Тогда я понял, как много существует маленьких внутренних миров и какой необъяснимо большой мир они образуют».
Пионерским активистом стать не удалось, поскольку играть на барабане он так и не научился, а целование знамени казалось ему чем-то противоестественным, хотя белые перчатки, красная лента через плечо и пилотка очень нравились. Впрочем, в лагерь пионерского актива он поехал только потому, что влюбился в пионервожатую.
«Кое-что о патриотизме» Бодров понял, съездив с классом – по программе культурного обмена – в Венгрию, самую «капиталистическую» из социалистических стран. За границей было все: у сверстников – девушки и собственные мотоциклы, в доме у «его венгра» - винный погреб и суп из черешни на обед. Но все соблазны «сладкой жизни» отступили на задний план, когда пришло время товарищеского футбольного матча: «… вам не видать таких сражений! Бородино померкло перед этой битвой. Нужно было обязательно победить. И мы победили». Не правда ли, очень похоже на Данилу Багрова, который тоже кое-что понял о патриотизме, услышав на детском утреннике стихотворение, почти что считалку, про то, что «у меня есть огромная семья».
Пародийную невинность текста усиливают перемежающиеся с такими благостными воспоминаниями сценки, характеризующие автора чуть ли не как кандидата на нары: клейма негде ставить. «Однажды я украл у товарища машинку». «Однажды мы с друзьями сидели после уроков в школьной раздевалке. Мимо проходила учительница младших классов, которая решила, что мы лазили по карманам. Началось разбирательство. О случае воровства объявили на родительском собрании. Оправдываться было невозможно, даже родители засомневались». Когда в следующем «случае из жизни» появляется следователь, это уже воспринимается, как должное. «В 16 лет я сломал нос своему однокласснику. В принципе, как объяснил следователь, это считалось тяжким телесным повреждением».
Но все закончилось относительно безболезненно. Играть в украденную машинку Сергей так и не смог и, преодолев стыд, позвонил родителям мальчика, у которого стащил игрушку, чтобы признаться. «Тогда я понял, что мужественные поступки совершать труднее, чем постыдные, но зато они делают тебя сильнее». Обвинение в карманных кражах научило тому, что «даже если ты прав, то это вовсе не значит, что тебе будут верить. Оказалось, что за правду надо бороться». А слабину, которую Бодров проявил, пытаясь избежать возбуждения уголовного дела и согласившись оповещать следователя о «распространении в школе порнографии», он преодолел, едва выйдя из кабинета: «Бумажку пришлось выкинуть в коридоре, поскольку потерпевший подслушивал у дверей. Тогда я понял, что достоинство должно быть всегда сильнее страха».
Но о страхах своего детства Бодров говорил не в «Восьми событиях», по жанру больше всего напоминающих благостные хрестоматийные истории из детства отцов-основателей Соединенных Штатов или Ленина (они тоже, сломав деревце или разбив чашку, обязательно признавались родителям), а в интервью. Главный страх у советских детей 1970-х годов, которых уже в младших классах потчевали документальными съемками тени человека, навечно оставшейся на камнях Хиросимы, или кимоно, отпечатавшегося на теле обожженной японки, был один на всех – атомная война. Грибовидные облака над крышами родного города снились едва ли не каждому.
Сергей Бодров не был исключением: «Ни одной ядерной бомбы в глаза не видел, но ядерный взрыв был моим самым крутым детским страхом. И еще я часами мог расспрашивать про Великую Отечественную бабушку с дедушкой, они у меня оба воевали. Я просто замучил их просьбами рассказать о том, как это было, а не о криках «ура!» и грохоте гаубиц. Поэтому я очень рано понял, что война совсем другая. Что это скудная еда, это стирка портянок, это сапоги, которые трут. Это все та же наша жизнь, но в особом напряжении, и она заставляет тебя проявиться – либо достойно, либо позорно». «Война – другая», - это будет лейтмотивом тех фильмов, в которых Бодров сыграет своих кавказских пленников, Ваню Жилина и капитана Сергея Медведева.
Были и другие не то чтобы страхи, но забавные пунктики, о которых он рассказывал журналистам: «Раньше доходило до паранойи. Например, перед выходом из дома замечал на столе двухкопеечную монету и потом возвращался с полдороги, потому что неожиданно решал: а вдруг мне понадобится сделать срочный звонок, от которого зависит судьба, а монетки не окажется? Тогда еще за две копейки звонили».
Если свой литературный стиль Сергей Бодров – старший тренировал в фантасмагорических объяснительных записках в деканат, то для его сына, если верить «Восьми событиям», письмо было связано с любовным разочарованием. «Первое расставание с любимой легким не бывает. Я также непросто переживал этот момент до тех пор, пока не сел за стол и не написал проникновенный лирический рассказ про офицера-подводника. Когда в четыре утра на бумаге было поставлена точка, я был здоров и лег спать. Тогда я понял, что искусство – великая сила».
Завершалось «интервью с самим собой» совершенно эзотерически: «И последнее. Еще в детстве меня поразила разница между мужчиной и женщиной. Это потрясение не прошло до сих пор».
Еще одно воспоминание детства, тоже общее для многих и многих его ровесников, всплыло в эпоху телевизионного «Последнего героя», когда журналисты интересовались, правдивы ли слухи, что на острове Торгтуга он всерьез практиковался в магии: «Меня всегда, сколько себя помню, привлекала мистическая тематика. Еще будучи подростком и учась в школе, я гадал в канун православных праздников на школьных подружек. Ну а вызывание духов в нашем пацанском кругу было чем-то вроде культа. Да мне кажется, раньше многие этим увлекались: рисовали магические круги, буквы по часовой стрелке, зажигали свечу, ставили в центр круга и смотрели, какой ответ на вопрос укажет тень от пламени. Это нормально, я могу на полном серьезе заявить, что я верю в подобные потусторонние штучки».
Гадал он и на собственную смерть и незадолго до «гибели всерьез» рассказывал: «чего только не выпадало: и автомобильная авария, и смерть по старости… В это я как раз не верю. В нашей жизни с вами что угодно может случиться. Стоит сегодня дом, завтра – бах – и нет его. Или та же мафия. Сидишь ты в кафе, кушаешь, а тут бандитские разборки и ты – жертва шальной пули».
Или – взбесившегося ледника. Такого не могли предсказать никакие круги, никакие стрелки.
Искусствовед (1989 – 1995)
Что может быть естественнее, чем желание сына известного режиссера пойти по стопам отца, скорее всего, просто по инерции. В 1990-х годах сложится целая генерация московских режиссеров и актеров, носящих звучные фамилии «генералов» советского кино, вовсе не бездарных, даже очень талантливых. Но им никогда не избавиться от перешептывания за спиной: папа помог. И что может быть естественнее нежелания отца, знающего профессию изнутри, чтобы ребенок пошел по его стопам.
Сергей Бодров собирался поступать во ВГИК, но отец отсоветовал: «Кино – это страсть. Если она есть – иди, если нет – дождись, а иначе – вообще забудь об этом». Очевидно «старший» был исключением среди коллег, не сумевших отговорить своих детей от идеи продолжить династию.
Особой страсти к кино Сергей Бодров в себе не обнаружил. В интервью журналу Premiere он вспоминал: «не было тогда во мне той определенности желания, той страсти, когда ни о чем другом и думать не можешь. Я понимал, что не готов. Еще в тот год как раз набор национальных кадров происходил, и по всему получалось, что надо было сильно мне помогать, а помогать никто не собирался, да и я не хотел. Вот все это и проскочило мимо. Наверное, хорошо, что проскочило. Правда, грешным делом я подумывал, не поступить ли мне на художника-постановщика, и даже специально занимался».
Но и это намерение иссякло как-то само по себе, истаяло жарким летом 1989 года: «Ходил, брал частные уроки. Дошел до гипса, правда, в соседней комнате была обнаженная натура, и я все ждал, когда в эту комнату перейду, но как-то не случилось. Началось лето, каникулы, жара. Я сидел в мастерской у своего преподавателя, роскошная такая мастерская за Казанским вокзалом, потрясающий район, абсолютная Москва. Последний гипс, помню, долго-долго рисовал. Приходил туда каждый день, гипс стоял, мой лист приколотый висел, я его снимал и рисовал-рисовал… И вот однажды закончил, а художник мой спит. Я его разбудил, он пришел, похвалил, скрутил в рулон. Давай, говорит, я тебе его в газету заверну. Да ладно, говорю, я так донесу. Нет, говорит, если ты сам не будешь уважать то, что сделал, то никто не будет. На этом мы и расстались. Но рисунок я довел до конца».
В результате он пошел по стопам не отца, а матери: с 1989 по 1993 год учился на отделении истории искусства Московского университета, специализировался на живописи венецианского Возрождения. И, несмотря на то, что уже на Дне открытых дверей аспирантов честно предупредили о полной ненужности профессии искусствоведа в современной действительности, да и посвящать жизнь науке он вовсе не собирался, Сергей Бодров закончил МГУ с красным дипломом и остался в аспирантуре. Позже свои научные успехи он объяснял тем, что юноши пребывали на отделении истории искусства в ничтожном меньшинстве: «А поскольку вокруг одни девушки, нужно быть продвинутым в науке». «Но я твердо знал, что ни в музее, ни в библиотеке работать не буду. Когда хорошо быть историком искусств? Когда ты, допустим, жена нового русского». Такой статус ему, естественно, не грозил.
Кажется, единственный его киноопыт в студенческие годы – крохотная эпизодическая роль в отцовском фильме «Белый король, красная королева» (1992), совместной российско-французской-немецко-швейцарской постановке. Это была не слишком убедительная история патетической встречи приехавшей из перестроечной России в Швейцарию во главе некой делегации номенклатурной дамы и ее бывшего возлюбленного, давно уже «изменившего родине». Конечно, по сравнению с актерским дебютом в «СЭРе», наметился явный прогресс: отец подарил сыну пару реплик. «Младший» сыграл чистенького швейцарского посыльного, завозящего почту в отель и – на хорошем французском языке – удивляющегося отсутствию привычного портье. Отравился, чем? Ах, русские угостили килькой? Зря он это ел. Это был его первый актерский этюд на тему «Россия и Запад».
Кажущаяся несовместимость экранной маски Брата и академических штудий однажды (удивительно, что только однажды) спровоцировала на злую шутку кого-то из журналистов, окрестившего Данилу Багрова «искусствоведом в штатском». На эзоповом языке «застойных» лет так именовали сотрудников КГб, приставленных к интеллигенции. Сам же Бодров вовсе не считал искусствоведческое образование чем-то формальным, случайным или сданным в архив за ненадобностью в связи с переменой профессии. Уже в 1998 году, став всенародно популярным актером и телеведущим, он защити диссертацию на тему «Архитектура в венецианской живописи эпохи Возрождения» и получит ученую степень кандидата наук: «Написать диссертацию, это почти так же трудно и интересно, как снять фильм».
Сам переход от искусствознания к лицедейству и режиссуре был для него чем-то совершено естественным: «Нет никакого ощущения контраста. Мое отношение к Тициану ничем не отличается от отношения к герою, которого я играю. Надо просто широко открыть двери, разбежаться и нырнуть. Если издалека разглядывать, ничего для себя не найдешь. Надо верить, что пройдешь сквозь стену. И проходить. Потому что если задуматься о препятствии, расшибешь себе лоб».
Похоже, используя такую метафору, Сергей Бодров апеллировал к легенде о passе-muraille, человеке, умевшем проходить сквозь стены, которому в 1943 году посвятил новеллу классик французской литературы Марсель Эмме и поставил на Монмартре памятник Жану Марэ. Как искусствовед и человек, не раз бывавший во Франции, он наверняка знал ее. Рassе-muraille узнал о своем даре случайно, в 42 года, когда в доме погас свет и он, передвигаясь наощупь, обнаружил, что вышел на лестничную клетку прямо сквозь стену. Его сажали в психушку и в тюрьму Сантэ, но отовсюду он уходил, чтобы грабить ювелиров, пить в любимых кафе белое вино или запасаться новыми книгами. Тюремщиков он предупреждал о своих будущих отлучках записками. Поругавшись с директором тюрьмы, который отказался платить за обед, съеденный непоседливым узником во время очередной отлучки, passе-muraille решил убежать окончательно. Но, сбежав, влюбился на свою беду в хорошенькую замужнюю блондинку. И однажды, покидая ее квартиру, почувствовал, что стены вокруг него стали как из теста: по ошибке, вместо таблеток от головной боли, он принял таблетки, уничтожавшие его дар.
До сих пор прохожие слышат доносящиеся из той стены стоны и жалобы, а друг-художник иногда играет перед ней на гитаре, чтобы утешить своего друга, навечно ставшего пленником стены, как станет пленником ледника умевший проходить сквозь стены Сергей Бодров.
Он охотно обращался в интервью к студенческим воспоминаниям, чтобы каждый раз подыскать в них некий духовный опыт, незаменимый и в новой его жизни, и в новой его профессии. Говорил, чаще всего простые, не очень глубокие вещи, но, наверное, так, по-ликбезовски, и надо было говорить с поклонниками Брата. Возможно, именно благодаря Бодрову некоторые из них первый раз в жизни поняли, что слова «искусствовед» и «лох» - вовсе не синонимы, а высшее образование – вещь далеко не бесполезная.
В университете, например, Бодров, по его словам, «научился видеть красоту в простых вещах, в том, что тебя окружает». «В студенческие годы у меня был преподаватель, профессор, который внушил мне на всю, наверное, жизнь одну простую истину. Он говорил, что настоящего мужчину можно определить по двум вещам: по его отношению к книге и отношению к женщине. Сам он всегда, прежде чем взять книгу, шел мыть руки. И для меня стало правилом на всю жизнь трепетно и с уважением относиться к книгам и, конечно же, к женщинам». Не странно ли слышать такое от Брата?
В интервью журналу «Башня» он как-то раз пустился вдруг в размышления о двух ключевых понятиях философии Возрождения: vita active, «жизнь деятельная», и vita kompentativa, «жизнь созерцательная». По словам Бодрова, вторая была ему ближе. К искусству созерцания он возводил и свой первый режиссерский опыт, который якобы приобрел, наблюдая на Старом Арбате за мальчишкой-«гамщиком», выпрашивающим у интуристов жвачку, зажигалки и баксы. «Поработав так часок, «гамщик» решил пройтись и первым делом по-королевски кинул мятый доллар в шляпу уличных музыкантов».
Уличная сценка легла в основу сценария клипа для проекта Бориса Гиллера, казахского медиа-магната, будущего соавтора сценария и сопродюсера «Кавказского пленника», тогда еще друга, а впоследствии – врага Сергея Бодрова – старшего, его ВГИКовского преподавателя.
Но это, как и роль в «Белом короле, красной королеве», было лишь эпизодом, одним из многих его сторонних занятий в годы учебы. В биографических справках о Сергее Бодрове неизменно упоминается, что он успел поработать школьным учителем, кондитером на фабрике «Ударница» и – что гораздо романтичнее – спасателем на итальянском пляже. Это было в разодранном на клочки политическими страстями и осененном призраком разрухи 1991 году. Бодров зарабатывал 20 долларов в день – «бешеные деньги», которые тратил, путешествуя по Италии. «И потом еще три лета подряд ездил в Италию работать на пляже и считался на курсе абсолютным счастливчиком». Так что когда в фильме Режиса Варнье «Восток-Запад» (1999) он сыграет профессионального пловца, ему не придется осваивать навыки плаванья специально с нуля.
Италия оставалась его любовью до такой степени, что когда «Сестер» одновременно пригласили на фестивали в Венецию и Токио, Сергей Бодров выбрал Венецию, хотя там был раз шесть, а в Токио – никогда: Венеция – «это как старый друг тебе пригласил, а в Японию – богатый дядя».
Тогда же, очевидно сформировались и его кинематографические пристрастия, вполне традиционные для российской интеллигенции: «Иваново детство» и «Андрей Рублев» Тарковского, «Крестный отец» Копполы, «Полет над гнездом кукушки» Формана. Любимый актер – Олег Янковский.
Сомнений нет: с любой точки зрения, Сергей Бодров был абсолютным «западником». Сын образцового космополита, знаток Высокого Возрождения, ценитель «седой Европы». Даже на церемонии вручения «Оскара» он побывал с отцом раньше, чем на «родной» Нике. И смокинг сидел на нем столь же естественно, как и видавшая виды гимнастерка. Но пройдет совсем немного времени и его признают «русским героем номер один», способным сделать «кердык» всему миру.
Ваня Жилин (1995 – 1996)
«Младший» вышел на кинематографическую авансцену застенчиво, бочком, просунув коротко стриженую, круглую голову в дверь школьного класса, где мама его героя, Ваня Жилина, читала ученикам отрывок из рассказа Льва Толстого «Кавказский пленник». Короткие объятья. «Мне пора, мам». Удаляющаяся спина с вещмешком. Сборный пункт. Косая надпись в сопроводительной справке: «норма». Штамп на документе: «Годен». Не человек, а номер, винтик, один из многих, неотличимых от других, еще не утративший мирных привычек, но уже брошенный в кровавый кавардак «первой чеченской кампании».
dikaya_shtuchka (Сергей_Бодров) все записи автора
Сергея Бодрова ждет в Алматы сестра Ася Бодрова-Беккулова
