Lereenna все записи автора Сразу же хочу сказать, что фик сырой. Увы, писать я их (хорошо ли, плохо - не суть)) умею, а вот на редакцию опыта не хватает. Так что мне лично нужны не лестные отзывы, а довольно конструктивная критика.
Вообще-то, это мой...э...опытный образец, если такое можно сказать про фик. Так что с жанром туговато.
Приятного прочтения.
P.S.= Почти все факты и названия взяты мной из достаточно достоверных источников.
P.S.2= Я знаю, что Алукард надоел всем до зубовного скрежета, но не сказать что-нибудь о Владе я не могла. Каюсь.:D
***

И с именем отвратным на устах
Он шел, чтоб превратиться в прах.
(с) anonim.
***

-...О кровавых бесчинствах Влада Цепеша повествуют хроники пятнадцатого века на немецком языке: «Беспрецедентные по своей жестокости пытки не имеют аналогов в истории. Даже такие кровожадные тираны как Ирод, Нерон, Диоклетиан не сравнятся с Цепешем. В качестве орудия казни он применял кол. Жертву перед казнью четвертовали. Вот значит как, - девушка отложила в сторону дешевую тоненькую книжку под названием «Дракула и вампиры» и, чуть прищурившись, посмотрела перед собой.- Как ни странно, мне эти описания кажутся знакомыми, более чем. Ты не знаешь почему, а?...
Раздался негромкий щелчок и настольная лампа погасла. В наступившем полумраке комнаты возник силуэт. Казалось, это была всего лишь тень, отбрасываемая неким…скажем так, существом. Oднако, было одно «но»: в кабинете, размерами, пожалуй, не уступающим небольшой квартире, девушка до сего момента была совершенно одна.
Тень шевельнулась, словно собираясь что-то сказать, но никаких звуков вслед за движением не последовало. Существо раскинуло руки, словно маня к себе темноту, царившую в двух дальних от окон углах кабинета, резко, неожиданно дернулось всем телом - или же, его подобием - и начало приобретать все более и более ясные очертания. Спустя несколько секунд на месте размытого силуэта уже стоял высокий мужчина, вполне материальный. Веком-другим раньше его назвали бы статным красавцем… или же отвратительным уродом - крайне бледная кожа лица, особенно резко контрастирующая с черными волосами в сочетании с красным цветом глаз нравится далеко не всем.
Одет он был в строгий черный деловой костюм-двойку и простую белую рубашку. Петлица пиджака кровоточила accidental гвоздикой - правда, даже в этой маленькой детали виднелись изящная продуманность и завершенность, как и во всем его облике.
Он стоял, оперевшись спиной на стену и скрестив руки на груди. В темноте красные глаза вампира мягко поблескивали.
Na ja, это был никто иной, как вампир. Носферату, немёртвый, вриколак, упырь - как ни назови, суть стоявшего в комнате существа едва ли изменилась бы от другого обозначения.
Поскольку, по всей видимости, отвечать он не собирался, ей не оставалось ничего, кроме как сурово нахмуриться - эта гримаска ей почему-то удивительно шла - и настойчиво повторить свой вопрос.
- А что ты можешь сказать по этому поводу?
Мужчина улыбнулся, предоставив её возможность лицезреть свои клыки - кипенно-белые, как у молодого волка. По-прежнему молча он медленно опустил голову, словно каясь и стыдясь содеянного когда-либо, быть может, даже только что.
Однако, как только он вновь поднял голову, в выражении его лица не было ни капли раскаяния - лишь задумчивость. Только очень пристальному наблюдателю удалось бы разглядеть плещущееся в глубине его глаз презрение - к жизни, себе, или же одному-единственному человеку, сидевшему в тот миг перед ним.
- Ничего, Хозяйка, - голос вампира звучал… странно. Четкий, ровный выговор «коренного» англичанина, абсолютное спокойствие - излишнее, пожалуй. Эта невыносимая холодность тона делала его голос на редкость отталкивающим, ненатуральным и слишком уж непохожим на человеческую речь.
Кроме того, была в его звучании и крошечная неправильность - еле уловимое дребезжание, которое временами можно услышать в на совесть сделанных, но, увы, очень и очень старых механизмах.
Брови девушки медленно поползли вверх - судя по всему, она ожидала чего угодно, но только не такой покорности.
Смешавшаяся, она не нашлась, что ему ответить.
-Я могу идти, Интегра? - полнейшее бесстрастие.
-Д…да. На сегодня заданий нет, Алукард, - кажется, она не прочь была бы продолжить этот странный, на взгляд постороннего человека и вовсе бессмысленный, разговор.
Только когда он, не оставив и следа, испарился в воздухе, она вспомнила, что именно хотела спросить у него.
По какой-то причине её заинтересовало его прошлого.
***

.No queen, no castle.


Хозяйка.
Она хотела знать, что было до?
Высшая форма издевательства - заставлять раба вспоминать вольную жизнь, какой бы та не была.
Что ж, по крайней мере, она делает это неосознанно. Жестокой она быть еще не научилась.
Еще.

Что ж, в конце концов, единственное, что мне осталось - это воспоминания, бережно хранимые и изредка извлекаемые из закромов памяти.

***
Один...


Первое, как ни странно, почти ничем не отличается от воспоминаний людских. Разве что тем, что оно удивительно отчетливо сохранилось в памяти.

Мать.

Невысокая, стройная. Черты лица - негармоничны, ассиметричны, но, как ни странно, удивительно привлекательны.
Роскошные кудри цвета моей нынешней души и большие черные глаза - полные невыразимой обычными словами тоски, словно Она заранее скорбела о судьбе своего неудачливого четвёртого сына, словно знала, что лучше бы именно это дитя умерло еще в её чреве.
Всё же, Её без малейших сомнений можно было назвать красавицей

Что удивительно, помнится даже, как Она покачивала меня на руках и негромко напевала старинные валашские песни. Едва ли их можно было назвать колыбельными, да и тексты с листов разума сейчас давно уж стёрлись, но одна всё же запомнилась.

Как улыбалось мёртвое дитя,
теперь его сестричка улыбнулась,
И говорит: «Ах, мамочка моя,
Сестричка умерла, сказала мне, не бойся.
Непрожитую жизнь она мне отдала,
Чтоб я тебя подольше радовать могла».
Но мать не поднимает головы,
Над опустевшей колыбелькою грустит.

Мама была очаровательной женщиной, не правда ли?

***
12 лет беззаботного счастья - это много, или мало? Чертовски много, конечно же. Особенно для меня, особенно сейчас, и особенно при взгляде со стороны.
Хотя… тогда недели тянулись, как годы, а годы, наоборот, проходили быстрее одного дня.
***

Два....

Это ведь было в самом начале. А что потом?...

Отец. Про него мало что можно сказать, ведь и тогда он появлялся в «своей» крепости Сигишоара максимум один-два раза в год. Но то, что он всегда внушал своему сыну странную смесь восхищения и отвращения сразу, можно сказать с полной уверенностью.
Причин тому, что в моей душе - да, тогда это была настоящая, даже в чем-то неплохая, а, главное, моя собственная душа - имели место быть два столь противоречивых чувства множество.
Восхищаться им… было немало поводов. В последние годы моего детства он научил меня многим тонкостям в разных областях - основы воинского искусства, езда на лошади, тактика, военная стратегия… список можно продолжать долго. И это лишь малая доля всего того, что знал он сам.
И…
Отвращение.
Почему? Что ж, по сути дела, именно он стал причиной всего того, что произошло со мной.
Он отдал меня тогдашнему турецкому султану - Мехмеду Второму - в качестве залога за договор на долгих, очень долгих шесть лет..
Он предал всех. Меня, мою мать, страну и, в первую очередь, себя самого.
Он совершил множество ошибок и в итоге сам же за них поплатился.
Я же жалею лишь о том, что судьба не позволила мне посодействовать. Как мечтал я… готов был в голос стонать, стонать и бессильно выть, как пес!... лишь из-за того, что не успел в своё время самостоятельно отнять у него монеты жизни, прибереженные для расплаты по счетам с судьбой.
**
Что же, его стараниями с 1442 по 1448 я жил (если это можно было назвать жизнью) заложником Мехмеда. Сперва в Галлиполи, потом немного восточнее - в Анатолии.

***

Три...

Солдаты охранявшей двенадцатилетнего паренька стражи были мастерами в умении причинения людям боли, оставляя при том их в сознании на максимально длительное время.
Они умели показывать грешникам ад - ад без смерти, ад земной, что делало его ужаснее во много раз.

Проще говоря, в искусстве пытки им не было равных.
Многому я научился у них, в том числе, сажанию на кол. Потом они же и стали меня звать «Сажателем-на-кол» - «Казиклу бей».

Именно тогда я и стал таким.
«In the forest there is a monster, and he look’s very much like me.»


Да… чудовищем, верным лишь собственным интересам. Юным, независимым и не останавливающимся ни перед чем отступником, с равной легкостью расправлявшимся с врагами и наказывавшим «своих» подданных, появившихся чуть позднее.

***
Четыре...

Хмельные выкрики и пожелания счастья молодым.
Нам.
Новоиспеченная моя жена радостна, такой я её еще не видел. Обычно она, как и подобает девушке, ведет себя скромно и весьма тихо, а если и улыбается, то улыбка её похожа на хоть и тёплый, но едва-едва заметный солнечный луч.
Сейчас же она заливисто и звонко смеется, в горле её словно звенят крохотные колокола чистейшего серебра. Её счастливый смех - это переполнявшее её и перелившееся через край счастье. Его невообразимо много. Она готова поделиться им со всем миром, оставив в итоге ровно столько, чтобы его хватило нам двоим.

...оказывается, даже чудовище способно на любовь.
***

Пять…

Пять горделиво возвышающихся над землей башен замка Поенари. На фоне темно-серого предрассветного неба они кажутся всего лишь странной формы скалами, существующими на свете исключительно по прихоти Господа. Снизу, из ущелья, еле доносится тихий плеск Аджеша.
Люди прозвали эту реку "Riul Doamnei" - "рекой княгини".
В солнечный полдень глубоко в бездне, в неизмеримой дали был бы виден блеск на вид абсолютно спокойной воды. Сейчас же посмотрев вниз, можно увидеть лишь черную бездну, страшащую, прежде всего, своей неизвестностью.
Липкая, глухая тишина. Бездействие мучительно, а необдуманные действия повлекут за собой страшные последствия.
Замок осажден турками.
Видеть легко - трудно предвидеть. Несколько дней назад даже я, увы, не смог предугадать их дальнейших действий. Но не это меня страшило.
Я и предполагать не мог, что турецкий воевода прикажет начать штурм на следующее же утро.

***
Короткий резкий свист – стрела рассекает воздух. Мгновение – и она, едва заметно покачиваясь, торчит из спинки единственного свободного стула.
Весьма умелый стрелок. Он метко – более чем - пустил её, попав точно в окно нашей с женой спальни Воздух неподвижен, все замерло. Слышно даже, как вдали басовито и облегченно гудит слишком туго натянутая тетива.

***
«Влад Третий, повелитель мой! Нижайше прошу прощения за мою неучтивость. Единственное, что заставило меня поступить так – это стремление сообщить Вам, что Вам грозит опасность.
Я, если ваша милость помнит о такой мелочи, ваш родич, попавший в плен и которого держат в этом турецком лагере. Имя я указывать не буду – надежды на спасение у меня уже нет. Но вы и ваша семья…вы должны бежать, дабы избегнуть плена. Силы турок куда больше, чем можно себе вообразить, а, также, штурм они начнут не через три дня, как докладывали ваши разведчики, а сегодня же утром. Откуда у меня эта информация, значения не имеет. Для того же, чтобы вы не сомневались, оставляю ниже оттиск фамильного перстня, чей оригинал есть у вас и копию которого который носят все в нашем семействе.
Остаюсь с надеждой, что вам повезет куда больше, чем мне. Я буду молиться за вас.»

В переводе на современный язык послание, привязанное к стреле сразу за её наконечником, выглядело бы примерно так.

***
- Тело моё скорей достанется рыбам Аджеша, чем туркам! – голос моей жены звенит от подступающих слёз.
-Должен быть выход. Он есть. - если бы я сам верил в то, что говорю.
Она внезапно успокаивается. Кивает мне, робко улыбается, словно извиняясь за то, что сорвалась и закричала. Подходит ко мне, порывисто обнимает, прижимаясь всем своим хрупким телом…как бы ища защиты.
Под тонкой тканью платья я чувствую, что живот её чуть увеличился за несколько месяцев месяца – она вынашивает ребенка. Нашего с ней первенца и моего наследника.
Потом, чуть отстранившись и привстав на цыпочки, целует меня. Нежно… нет, словами это не передать. Как-то непонятно щемит в груди, когда вспоминаешь, что это может быть последним разом, когда я прикасаюсь к ней. Нет, такого не будет.
Кладу свою мозолистую шершавую ладонь на её живот, осторожно провожу.
- Он увидит свет.
Жена снова улыбается краешками губ и предлагает чуть-чуть поспать – завтрашний день потребует от нас нечеловеческих сил.
***
…Ветер…
…Турки уже начали наступление…
…Гул голосов внизу……
…Они доносятся снизу, словно с того света – будто мертвецы восстали из своих могил и тянут к нам гниющие руки, растягивая давным-давно сгнившие губы и щеки и обнажая в диком оскале остатки зубов…
Княгиня в легкой ночной рубашке стоит на краю самой высокой башни. Я стою чуть поодаль, в бессилье сделать хоть что-либо.
- Не вини себя потом, ладно? – она еле перекрикивает гул ветра, особенно заметный на такой высоте. – Ты должен спастись, помогая мне, ты погибнешь сам!
Я мгновение думаю - мучительно и непозволительно долго - и делаю шаг по направлению к ней.
Всего один крохотный шаг.
Она сразу же улыбнулась, едва ли не с благодарностью, кинула на меня взгляд - мне показалось, или в нём действительно была только любовь, без малейшей примеси грусти и страха?...- и…
Последнее, что я запомнил, это взметнувшаяся за каменной кромкой волна светлых волос.

***

Затем… что же было затем? После моего постыдного бегства по подземному ходу из замка?

Затем я сошел с ума.

Победа.
Поражение.
Победа.
Поражение.
Победа, снова победа, новое поражение.

Я слышал вопли, вырывавшиеся из глоток миллионов солдат в тысячах военных лагерей, крики людей, отдающихся в руки Аллаха или христианского Бога, проклятия, посланные мне матерями и отцами, чьи дети умерли раньше них самих.
Я до сих пор помню гарь пожаров и вонь мертвечины, серу пушечных выстрелов.
Я видел всё это теперь со стороны – развевающиеся знамена, гербы и символы на которых не видны из-за того, что ткань насквозь пропиталась кровью, блестящие на солнце ятаганы и кольчуги, изуродованные молодые тела. Обугленные тела коней, горящие шатры и мосты.
Мог увидеть и себя – центром этого хаоса была чужеродная ему фигура. Всадник в черном плаще, без устали кружащийся среди многоцветья толпы, яростно ощерившийся, мечом срубающий головы турок - одну за одной - которые тяжело катятся по земле в своих остроконечных шлемах.
***
Дальше в памяти сплошные белые пятна…годы бежали, похожие друг на друга, как песчинки на морском берегу…
…заточение… темницы… боль, много боли…даже больше, чем раньше… сумасшествие…мой безумный смех, перемежаемый моими же мольбами...я просил, умолял об избавлении… смерть всё не приходила… унижение…
Новые столетия…
…Свобода…сила…власть…упоение, опьянение реками крови… похоть…

И безумное количество грязи в душах.

…хруст ломаемых ребер, кол в сердце. Осиновый кол в моем давно не бьющемся сердце.

Рабство.

Finish.

***

Питать какие-то иллюзии было бы глупо.
Я знаю, что бреду как слепец в пустыне. Пожалуй, даже хуже. Скорее, я - преступник, осужденный на смертную казнь и сброшенный в бездонную яму. Преступник, с нетерпением ожидающий неминуемого конца.
Благословенного небытия после кратчайшей и ничтожной по сравнению с мучительным ожиданием боли...
… и гадающий лишь, когда остановятся растянувшиеся в столетия секунды.