Ловись, ловись, рыбка...

Девочка, отойди и не мешай! – суровый голос проскрежетал прямо над ухом, и я вздрогнула от неожиданности. Сидела себе на берегу узкой речки и смотрела на листики и палочки, плывущие к упавшему в воду дереву…
- Папа, папа, тут дядька какой-то! – крикнула я громко, как учили меня родители – в случае опасности вопить изо всех сил.
- Ты что так орёшь?! Тише! Распугаешь рыбку-то… - странный мужик перешёл почти что на шёпот и не больно дёрнул меня за косу.
- Ай! Папа-а-а!!!
- Я же просил не орать! Папа камеру замачивает, он тебе привет велел передать, - дядька протянул мне маленькую коробочку с любимыми «монпасьюшками». Коробочка была точно наша – с красивой китаянкой и птичкой на крышке, и я немного успокоилась.
- А вы кто? – спросила я.
- Барков я. Сергей Михалыч.
- Врёте вы! Барков не смог поехать, я Баркова знаю, у него борода и он чёрный, - вырвалось у меня быстро и невежливо.
- И не вру я вовсе, - обиделся дядька и принялся что-то доставать из длинного черного чехла. У папы тоже такой был.
- Но вы же не Барков!
- А тебе почем знать?
- Я его видела. В папином альбоме. Он там с папой стоит в обнимку. В длинных таких трусах и в резиновых сапогах. А ещё шляпа смешная – в дырочку. Папа говорил, что Барков даже ей рыбу ловить умеет. И ещё видела… Не помню, где это… В другом городе. Там ещё памятник… не знаю кому… на таком большом камне дяденька на коне сидит, а под ногой змея. Я змей ужасно-ужасно боюсь. Барков и папа в галстуках. Папа сказал, что это Барков ему галстук вязал, потому что он не умеет, и мама тоже не умеет, поэтому папа их не носит.
- Кого не носит? - рассеянно спросил дядька, и мне стало обидно, я ведь так старательно вспоминала и рассказывала!
- Вы кто? – требовательно вопросила я и дёрнула его за рукав так сильно, что он выронил кусок бамбуковой удочки, которую как раз насаживал на другой кусок чуть большего диаметра.
- Тьфу ты…. Ой… не, ну…
Мне стало смешно, дядьке хотелось выругаться, это даже я поняла, но он никак не мог себе этого позволить, и его прямо-таки распирали очень-очень плохие слова, за которые так всегда ругала меня мама.
- Вы кто? - моё упрямство не имело пределов.
- Ой, липучка! Я смог вырваться и догнал вас. Барков я. Только старый.
- А папа не старый, - категорически заявила я, не веря ни единому слову седого, с плешкой на темечке мужчины.
- Тем фотографиям двадцать лет, не понимаешь, что ли? – дядька был раздражен и покраснел лицом.
- Папа не старый, - у меня даже слёзы навернулись, и глазам стало больно-больно.
- Я тоже не старый!
- А сами сказали, что стары-ы-ый, - заревела я в голос, и слёзы полились по щекам, сразу замочили шею и противно защекотали под носом.
- Ну вот… Что мне с тобой делать? Я, между прочим, пришёл рыбу ловить, а не с тобой спорить. Не реви, не люблю я этого! Потом папу спросишь, кто я, договорились?
- Но папа ведь не старый? – всхлипнула я и с надеждой посмотрела в пронзительно синие глаза обидчика.
- Не старый он, не старый, я один старый.
- Ага, - сразу поверила я и немедленно успокоилась, - а что это у вас – удочка такая? – я прекрасно знала, что это, но надо же было поддержать беседу.
- Да, удочка.
- У папы тоже есть такая. Дедушка подарил.
- Эту удочку мне тоже твой дедушка подарил, - сказал дядька, и я… полюбила его на всю жизнь. Дедушка не мог делать подарков плохим людям. Уж это я знала точно.
- Ты будешь ловить? – немедленно перешла я на "ты", потому что человек сразу и безоговорочно стал своим.
- Буду, - он то ли понял, то ли не обратил внимания, но исправлять и нравоучать не стал. Собрал удочку и она длинная, лёгкая, красивая, с колечками утолщений затрясла тонким кончиком.
- Я тоже буду, - решила я и побежала искать папу.

Машина стояла недалеко – за маленьким перелеском. Около неё суетилась мама – что-то раскладывала на синем походном столике: свёртки, банки, тарелки, вилки, пластмассовые стаканчики… Папа пытался утопить в тазу большой чёрный круг, ему было не до меня – он искал дырочку, а дырочка никак не находилась, и он злился.
- Там дядя Барков дедушкиной удочкой рыбу ловит, - сказала я, - я тоже хочу, дай мою дедушкину удочку, пожа-а-а-луста-а-а!
- Некогда мне, не видишь, что ли?
- Па-а-апа, па-а-апа, дядя Барков всю рыбу поймает, я тоже хочу-у-у…
- Ой, ладно, скажи маме пусть достанет, она в коробке под большим чемоданом.
- Ага! Ага! – затараторила я. – Мама! Удочку дай, дай удочку, скорее мне дай, папа разрешил, я к дяде Баркову пойду рыбу ловить, а то он всё поймает, мне не достанется, папа говорил, что дядя Барков всегда всю рыбу вылавливает, я её есть буду, честное-пречестное! – я размахивала руками и подпрыгивала, я не могла просто стоять и ждать. Меня охватило такое возбуждение, что мама даже засомневалась, стоит ли отпускать свою маленькую доченьку на мужской промысел. Мама призвала на совет папу, папа раздражённо отмахнулся, мама нахмурилась, но я не растерялась, скорчила плаксивую мину, сложила бровки домиком, растянула рот пошире… и мама сдалась.

Моя удочка была чудесной. Такой больше не было ни у кого на всём свете. Её подарил дедушке его друг дядя Юра. Фамилию дяди я запомнить никак не могла, хотя все и говорили, что она простая и начинается, как моё имя. До сих пор помню, как дедушка сажал меня на колени, подбрасывал - «по кочкам, по кочкам, в ямку бух!» - и приговаривал: «У меня есть внучка Галочка, а у неё есть друг Гагарочка»… Почему дедушка так говорил, я знала. Как раз из-за этой самой удочки. Ведь этот Гагарочка привез её из далёкой страны специально для меня сразу после того как облетел вокруг земли на специальном корабле. Была та удочка зелёной, гибкой и прозрачной. Такого пластика у нас ещё и не видывали, а у меня уже была из него удочка. Она состояла из четырёх частей и свинчивалась в целую, как игрушка: на одном конце каждого кусочка – дырочка с внутренней резьбой, на другом – палочка, тоже с резьбой. Когда я объясняла дяде Юре Гагарочке устройство удочки и учила его говорить про дырочки и палочки, все отчего-то ужасно смеялись, и мне это нравилось. Я любила, чтобы вокруг смеялись.

Я всё подпрыгивала в нетерпении, пока папа помогал свинчивать удочку и крепил к ней барабанчик с леской и смешным крутящимся рычажком. И вдруг я вспомнила про Лизку – куклу, тоже привезённую дядей Юрой издалека. У Лизки когда-то были длинные белые волосы, но, когда дедушка улетел от меня навсегда летать на спутнике, который сам же и придумал, я ужасно разозлилась, обиделась и отомстила почему-то Лизке – подстригла её коротко-коротко и попыталась вдавить внутрь игрушечной головы красивые, совсем живые, цвета неба глаза. Мама успела мне помешать, почему-то заплакала, я испугалась и тоже заревела… и не стала больше убивать Лизку. Просто не любила её больше так же сильно как раньше, почему-то не могла. Но с собой взяла именно её. Может быть, потому что побоялась потерять там – у моря – другую свою куклу? Красотку Эльку подарила бабушка, но сказала, что от дедушки. Вторую такую же и тоже от дедушки она подарила маленькой сестрёнке, которая родилась сразу после дедушкиного отлёта и мне было так обидно, так обидно... Что не мне одной, что теперь у дедушки есть уже две любимые маленькие девочки, что и ей он тоже когда-нибудь споёт: «У меня есть внучка Олечка…» Ведь когда-нибудь обязательно кончится это самое «навсегда», он вернётся и споёт. Как только соскучится по мне. И по сестрёнке. Это было обидно.

- Дядя Барков, ты где?
- Тише! Ну что за несчастье на мою голову! Только клюнула…
- Я тоже ловить буду! Папа сказал, ты мне червячков дашь. Ты дашь?
- Дам. Только, чур, насаживать сама будешь. А?! – он хитро улыбался, а я не понимала, почему.
- Я умею, - сообщила я на всякий случай.
- Не боишься?
- Кого? – я даже оглянулась.
- Червячков.
- Но они же не кусаются! – возмутилась я. – Ты, дядя Барков, не надо со мной, будто я маленькая! Я не маленькая, я уже давно стала большая, я знаю, что они не кусаются.
- А вдруг мои кусаются? Я их привёз из Африки, где Бармалей живёт.
- Бармалея нету, я его наизусть знаю. Вот. А Африка - это где река Лимпопо, я про Айболита тоже наизусть знаю. Их Чуковский написал. И ещё про Бибигона. Вот.
- А они всё равно кусаются. Ха!
- Дедушка говорил, что не кусаются! Ты, дядя Барков, всё врёшь, наверное! - ужасно разозлилась я.
- Нельзя говорить «врёшь», надо говорить – «обманываешь»!
- Обманываешь, - легко согласилась я, и дядя рассмеялся. Открыл большую банку, и я увидела копошащихся в ней розовато-серо-коричневых червяков.
Выбрала, который пожирнее, насадила на крючок, плюнула на него, как учили старшие, закинула подальше и побрела вслед за течением…

- Ты куда это отправилась? – взволновался дядя Барков.
- Так надо, - сказала я, сурово нахмурившись, и, высунув от усердия кончик языка, продолжила путь. Далеко уйти не успела - ярко красный поплавок дёрнулся, притопился, рыбка попалась на крючок! Тянуть вверх удочку у меня не получилось, и я просто побежала от реки спиной вперёд, крепко держа в обеих руках удилище. Когда рыба оказалась на берегу, я бросила удочку и поскакала лошадкой за папой – снимать рыбок с крючка мне было запрещено категорически. Наверное, потому что рыбки, в отличие от червячков, умели кусаться. Это меня не удивляло, любой бы закусался, если бы его поймали на крючок.

Папа послушно пошёл снимать рыбку и остался – увлёкся. Он потирал ладони и радостно вскрикивал, когда очередная рыбка попадалась мне на удочку. И смеялся, слушая тихую ругань дяди Баркова, который не поймал ничего за весь вечер. В какой-то момент папа не выдержал, отобрал у меня удочку и принялся ловить сам. Ха! Как бы не так! Не ловилась рыбка, ни большая, ни маленькая, не ловилась и всё тут. Ни у кого не ловилась, только у меня.

Вскоре вокруг стали собираться раздражённые рыболовы.
Они тихо переговаривались, чертыхались и сопровождали криками каждую очередную поклёвку. Они смотрели на меня с осуждением и каким-то ужасом. Теперь уже понимаю, что ужас тот был сродни священному, ведь в тот момент, я для них была эдаким маленьким эльфом, которому неизвестно за что вдруг широко улыбнулось необыкновенное рыболовное везение.

А я, знай себе, насаживала, поплёвывало, закидывала и шла вслед за щепочками, плывущими куда-то вдаль. Рыбка ловилась и ловилась, папа снимал её с крючка, я возвращалось на исходную позицию и всё начиналось сначала. Мужики зверели, пили водку, щупали червяков, крали их потихонечку, насаживали, шли, как я, по течению и вскоре возвращались, не солоно хлебавши.

Мама пришла за нами, когда уже стало совсем темно. Она молча отобрала у меня удочку, зачем-то покрутила пальцем у виска, сказала папе и дяде Баркову, что они два дурака и ничего не соображают, приказала им идти чистить рыбу, чтобы варить уху, взяла меня на руки и унесла в машину – переодеваться.

Я так устала, что немедленно уснула и проснулась посреди ночи от какого-то внутреннего толчка. Не хотелось больше спать, не хотелось есть… Я стала смотреть из окошка нашей «Волги» на небо, на огромную Луну, на спутник, в котором летел дедушка…

В ту ночь я чуть не уплыла от своих родителей за звёздами… В ту ночь я впервые увидела их по настоящему и поняла, за что их так любил дедушка.
Но это уже совсем другая история...