Я литературный эквивалент картофеля фри с биг-маком.

Корни всего, что я пишу, тянутся к одной истории. В старших классах я встречался с девчонкой. Потом мы расстались. «Мне нужно посмотреть на других людей», — сказала она. «Валяй», — сказал я. Какое-то время спустя я встретил ее вновь. Под глазом у нее был синяк. «Я не хочу говорить об этом», — сказала она. Потом мы сидели и пили кофе. Она молчала, а затем ее прорвало. Оказалось, что она встречалась с другим чуваком, и тот чувак как-то попросил ее сделать одну штуку, а она отказала ему. И он ударил ее. Помню, я сказал: «Наверное, ты чувствовала заранее, что что-то случится, и тебе было страшно?» «Нет, — сказала она, и я запомнил ее слова на всю жизнь. — Мы никогда не чувствуем той опасности, которая по-настоящему близка».

Однажды я пришел к психотерапевту. Она сказала: «Вы должны представить, что все ваши страхи — это такой шарик, который вы можете просто накрыть ладонью». Я сказал: «Девушка, милая, да я живу страхом. Для того чтобы накрыть мой страх не хватит даже чернобыльского саркофага».

Ненавижу мозгоправов. Если у тебя есть проблемы — жри лекарства и никому не плачься.

Когда-то давно все самолеты, на которых я летал, были оснащены мониторами, на которых транслировалось изображение с носовой камеры: вы могли видеть, как самолет отрывается от земли, взлет, посадку. А потом в Чикаго разбился самолет. Представляете, как это было? «Так, земля все ближе, ближе — боже, как быстро — еще ближе. Все, ребята, мы мертвецы».

Господь бывает жесток настолько, что иногда оставляет тебя жить дальше.

Хорошие идеи — как йо-йо. Ты можешь оттолкнуть ее от себя, но она все равно останется на дальнем конце резинки. Она не умирает там, она лишь спит. А потом, когда ты забудешь о ней, она вернется и хлопнет тебя по голове.

Я не готовлюсь к написанию книг. Не просиживаю в библиотеках, не делаю выписок, ничего нигде не подчеркиваю. Я просто сажусь и пишу гребаные слова. Называйте меня колбасником. Да, я долбаный колбасный писатель. То, что я пишу, — это колбаса. Сел и съел. Я признаю это и не принимаю никаких претензий: ведь я никогда не выдаю свою колбасу за белужью икру.

Талант не статичен. Он либо взрослеет, либо умирает.

Принято думать, что я очень странный или даже страшный человек. Это не верно. У меня по-прежнему сердце маленького мальчика. Оно пылится в стеклянном графине на моем столе.

Можно быть счастливым в 8 и в 28, но если кто-то говорит вам, что он был счастлив в 16, значит, он либо лжец, либо идиот.

Только ваши враги скажут вам правду. Друзья и возлюбленные будут лгать бесконечно, запутавшись в паутине принятых на себя обязательств.

Самые важные вещи сложнее всего выразить словами. Иногда это оборачивается тем, что мы стыдимся собственных чувств, потому что слова делают наши чувства ущербными.

Американские президенты постоянно произносят вялые речи о неприятии школьного насилия. От этих жалких спектаклей меня обычно тянет зевать. Особенно если вспомнить, что эти люди отдали приказ разбомбить Югославию и залили кровью Ирак. Мне кажется, это можно сравнить лишь с лекцией о вреде наркотиков, которую ведет трясущийся тип, ноздри которого обсыпаны кокаином, а в руке зажата трубка для крэка.
 
Кино не победит книги. Все эти ребята, типа Кингсли Эмиса постоянно твердят: книга мертва, общество сползает в трясину, культура уничтожена, кругом идиоты, имбецилы, телевидение, поп-музыка, разложение, дегенерация и все такое. И тут вдруг появляется чертов Гарри Поттер — гребаная хрень на 734 страницы, которая расходится пятимиллионным тиражом за двенадцать часов. Про себя я промолчу.

Иногда меня спрашивают: «Стив, почему вы не напишете нормальный роман, такую серьезную штуку?» И под этой серьезной штукой большинство людей, как правило, имеют в виду какую-нибудь херню про старого профессора, у которого проблемы с потенцией и все такое. Почему я не напишу такую херню? Я не знаю. И без меня найдется множество людей, которые пишут примерно так же, как старики трахаются. Для отменного говна всегда будет отменный рынок.

Не пытайтесь наебать бесконечность.