ds_nevermore (Сообщество_авторов) все записи автора В колонках играет - Muse - Sing for Absolution
Она снова умерла, а мне казалось, что это я умер. Моя дорогая Андреа, мне искренне жаль, простишь ли ты меня, что не сберег?.. Простишь, конечно, простишь, ты всегда прощала меня… Святая!..
А что сейчас мне осталось?! Только эта чертова земная жизнь! Ну ничего… Я еще вернусь туда. Туда, откуда пришел.
Когда сидишь в этом холодном подземелье, прикованный к стене, когда слышишь только, как капает с потолка по капле разбиваясь о каменный пол вода, как лязгают цепи моих кандалов, как бьется бесполезное человеческое сердце в моей груди, когда не видишь в этой темноте почти ничего, разве что редкая крыса прошмыгнет в щель, особенно остро чувствуешь каждую свою мысль... Невольно задумываешься о том, чтобы убить ее и… съесть? Хотя бы выпить ее кровь, здесь мучает жажда, здесь не положена вода. Таким, как я. Беда в том, что таких, как я, больше нет. Они так боятся Дьявола, мечутся туда-сюда, сбивая друг друга с ног, эти чертовы слуги Господа, но и понятия не имеют, что вот он, совсем рядом с ними. Сатана.
Как глупо с их стороны держать меня здесь, приковывать, будто я хочу сбежать. А хочу ли я? Нет, едва ли я вообще чего-то хочу в этом глупом земном мире. И зря я не верил, что он настолько бессмысленный и безрассудный, он еще хуже, чем можно было думать об этом. Чтобы убедиться в этом, достаточно взглянуть только на этих праведников-героев, которые убивают людей без суда, только потому что они чем-то отличны от них самих или потому что соседи сказали о несчастных плохое слово. Они убивают людей, пытают, сжигают на кострах и остаются все такими же убежденными в собственной правоте и безгрешности. Невинные создания, забрызганные чужой кровью по самую голову. И чем же я хуже вас, люди?.. Я хотел только, чтобы Андреа спела мне еще хоть раз… Она была похожа на ангела, моя дорогая Андреа, она была куда честнее и чище, чем кто-либо из тех, кого я знал, и только она одна могла понять мое бесконечное одиночество. Черт побери, но они снова забрали ее у меня! Эти проклятые смертные… Они всегда бьют по самому больному, они всегда отнимают самое дорогое… Ну и кто из нас после этого исчадие зла?!
- Спасибо, что проводил, сын мой, - незнакомый голос снаружи отвлек меня от моих мыслей, и я насторожился. Не хватало мне еще очередной попытки до смерти напуганных святош убедить меня в том, что я грешнее их. Глупости. Не более того. Я бы, честное слово, с большим удовольствием провел это время в компании крыс. Впрочем, какая разница, чью кровь выпить? Были бы руки свободны. Но эти проклятые смертные никогда не думают о других, все только о себе, и казни, и проповеди не более, чем попытка смыть пятна со своих грязных душ.
Свет зажженного факела на мгновение ослепил меня, пришлось зажмуриться и посидеть так еще какое-то время прежде, чем снова открыть глаза. Когда я наконец смог смотреть вперед, я увидел перед собой в тусклом свете – факел теперь был подвешен на стену в нескольких шагах от этой чертовой стен – лицо незнакомца, какие-то тонкие черты. Да, этот человек, безусловно, был хорош собой, и если бы он выбрал для себя более дельное поприще, он бы имел колоссальный успех у женщин. Им, без сомнения, пришлись бы по вкусу и эти светлые волосы, казавшиеся мягкими словно шелк, и эти большие пронзительные голубые глаза, которые смотрят слишком внимательно и в то же время будто бы сквозь тебя. Он производил странное впечатление, да к тому же был слишком молод для своего сана, его черная сутана, должно быть, испачкалась в этой вековой пыли, покрывавшей каменный пол, он сидел напротив меня, и сверкал большой серебряный крест. Он ведь не надеялся, что я, увидев распятие, забьюсь в угол, начну вопить от боли или вовсе испарюсь? Смешно. Глупые наивные людишки, вечно придумывают себе какие-то сказки и так верят в них, что надеяться, что собственная выдумка может их спасти. Глупцы, мне даже слушать их противно! Только вот ее голос был музыкой для моего слуха… Только Андреа могла понять меня, принять, не осуждая… Мой единственный друг, моя верная жена… Прощай, Андреа… Прости и прощай…
Этот новый священник, которого я никогда прежде не видел, которого, должно быть, специально прислали наивные из Ватикана, чтобы изгнать из меня бесов, что-то говорил, но я не особенно прислушивался, пока он не назвал мое имя.
- Сын мой, Сантьяго, признай грехи свои и покайся, пока не слишком поздно… - да вы только послушайте его! Сколько в этом голосе заботы, смирения и доброты! Омерзительно. Притворяйся, падре, святым, притворяйся праведным, можешь даже притвориться моим другом…
- Пока не поздно, падре? – переспросил я, глядя на него исподлобья. – И что же будет, если я сделаю, как ты говоришь? – его немного смутила моя фамильярность, но я не стану обращаться на «Вы» к какому-то щенку. – Ты меня отпустишь?
- Если ты покаешься, твоя душа будет спасена и вознесется на небо, и… - вдохновенные какие речи! Если бы он продавал яблоки, я бы купился, честно. Но разглагольствования о душе и, тем более, о грехах… Нет, увольте. Как у вас там, в этой Библии написано? «Не судите и не судимы будете». Не так ли? И если уж кто и будет меня судить, то я сам. Или этот ваш Господь Бог, которому нет до вас дела, и поделом. Но уж точно судить меня не смертным, людишки, погрязшие в собственных грехах и уничтожающие себе подобных за то же самое.
- А что насчет твоей души, падре? – спросил я, глядя ему в глаза. Он не отвел взгляда и ответил уверенно и ровно.
- Моя душа в руках Господа Нашего.
- Но твои собственные руки… - протянул я, нет, это, право, забавно, играть с ним в слова. – Твои собственные руки, падре, посмотри на них, они все в крови… Скольких убили, скольких покарали… Господь сказал тебе убивать? Да что же это за Бог такой, если дарит жизнь и тут же стремиться отобрать ее? – он как-то дернулся, изменился в лице, и я даже подумал, что он меня ударит, но священник держался. У всех есть предел. И я найду твой, падре. Еще немного масла в огонь. - Так что же ты медлишь, падре?.. – спросил я тихо, он побледнел, и мне стало только веселее, я улыбался теперь, и от этой улыбки ему стало жутко. Ну что же, бойся… Впрочем, нет, ты не боишься, тебе просто хочется вырвать мой язык! Так давай же! – Что же ты медлишь, падре, где твоя плеть?!

злой__сказочник (Сообщество_авторов) все записи автора В колонках играет - Sopor Aeternus & The Ensemble of Shadows - Blackbone Practise
Ступив на мощенную мелким булыжником улицу Алькалы-де-Энарес, я опустил с головы плотный темный капюшон. Хотелось расстегнуть верхние пуговицы рубашки, но не позволяло положение, и палящее испанское солнце сжигало меня заживо в этих тяжелых темных одеяниях. Душный пыльный воздух опалял разгоряченные легкие, лишая последней способности говорить, но я знал, что мое путешествие по узким шумным улочкам города будут сведены к минимуму – совсем не для этого я покинул Рим, совсем не для этого я прибыл сюда. Меня ждут темные сырые коридоры аббатства, и, конечно же темное подземелье дознания.
Я смотрел себе под ноги, стараясь не оглядываться по сторонам – буйство красок кипящей жизни резало глаза, привыкшие к мягкому полумраку и желтоватым выцветшим страницам древних книг и свитков. Но краем зрения я замечал, как люди сторонятся меня, словно чувствуя в этой тяжелой статной походке и суровом взгляде то, что заставляло каждого из них задуматься и переосмыслить свою греховную и суетную жизнь, руку Господа, и железный кулак его гнева. Кто знает, в чьих глазах спрятана лукавая улыбка дьявола? Горожане поспешно прятали свой взгляд, столкнувшись с моим, продолжали говорить, но при этом косо поглядывая мне в след. Каждому из них, несомненно, есть, что скрывать.
Может быть, мы скоро встретимся?
В темных подземельях инквизиции.
В какой-то момент я поймал себя на том, что улыбаюсь – как-то торжествующе и одержимо, и мне стало не по себе, потому что и в своей полностью отданной Господу душе я разглядел отпечатки грязных лап дьявола. Я всего лишь посредника воли Его на земле, а вовсе не судья и палач. Мне не нравится наказывать грешников, я всего лишь исполняю волю...
В растерянности я остановился, тряхнул волосами и растерянно огляделся по сторонам.
Смятение скользкой холодной змеей сомкнулось вокруг моего сердца, и в эту уничтожающую огнедышащую жару меня охватил неприятный озноб, холод пробежался по всем конечностям, заставив нервно сжаться пальцы, затерявшиеся в складках темной плотной ткани.
Я торопливо поднес к губам массивный серебряный крест, всегда болтавшийся у меня на груди поверх плаща и сутаны. Я закрыл глаза всего на мгновение, исступленно повторяя про себя слова молитвы – «Pater noster, qui es in caelis; sanctificetur nomen tuum; adveniat regnum tuum...», но кто-то вдруг осторожно коснулся моего плеча.
- Отец Чезаре? – рядом стоял маленький жилистый и сухощавый человек, говоривший с сильным акцентом. По его одеянию послушника я узнал в нем того, кто должен был помочь мне обустроиться здесь, по словам епископа. Человек провел рукой по сальным темным волосам и растерянно улыбнулся мне.
- Добро пожаловать, падре, - сказал он в пол голоса, как-то смущенно, - я и не думал, что вы... так молоды, - он почувствовал мой недоуменный и осуждающий взгляд и смутился еще больше, - мое имя Хасинто.
- Сын мой, - примиряющее начал я, и в какое-то мгновение сам нашел это забавным, называть сыном человека, который значительно старше меня и сам годиться мне в отцы, - для Господа возраст не имеет значения. Кто-то приходит к нему раньше, кто-то позднее, но рано или поздно приходят все, - или отходят, зачем-то заключил про себя я, вспомнив о том, зачем я был прислан в эту солнечную страну.
Дон Хасинто как-то заторможено кивнул, осторожно изучая меня взглядом и робко предложил:
- Может быть, вы хотите посмотреть город, падре?
- Всему будет свое время, - отказался я, - но не сейчас. Я хочу преступить к своим прямым обязанностям.
Прямые обязанности – пытать людей? – лукаво ухмыльнулся какой-то инородный голос в моей голове, но я заглушил его словами молитвы. Больше не о чем мы не говорили с моим попутчиком, до самого места назначения.
В тесном дворе, со всех сторон окруженном высокими потемневшими от времени стенами было необычно людно, огромное количество людей столпилось здесь, заинтересованное происходящим на самом краю двора.
Мне не сложно было догадаться о том, что происходит здесь, поэтому я даже не посмотрел в ту сторону, победив порывы бессмысленного любопытства – сколько ведьм, еретиков и прочих отступников было преданно огню на моих глазах, не сосчитать, сколькие из них были сожжены по моему приказанию, получив благосклонное право искупить свою вину перед лицом Господа очищающим пламенем.
- Это дона Андреа Диас Дель Кастильо, - полушепотом сказал дон Хасинто, наклонившись ко мне и заворожено глядя в эту сторону, похоже картины расправы с еретиками не успели прискучить ему настолько, насколько уже надоели мне за долгое время этой жестокой и отчаянной войны. – Господь забрал к себе ее несчастную душу, но ее муж – маг и чернокнижник вырвал бедняжку из рук Господа нашего и швырнул в распростертые объятья грязных лап дьявола, - с суеверным страхом и в тоже время восторгом старухи-сплетницы объяснял мне мой спутник, пока мы пересекали двор, уже начавший наполнятся дымом, - но слуги разоблачили это гнусное действо, и мы поспешили вырвать несчастную душу доны Андреа из пучины, куда ее низвергнул ее супруг, и предать обратно Господу...
- А сам дон Диас Дель Кастильо? Где он? – без особого интереса прервал его пламенную речь я. Мне было совсем не интересно слушать эти россказни, хотя о подобном случае я слушал впервые, обычно мне приходилось судить совсем другие виды отступничества.
- В подземелье, падре... Дьявол настолько овладел его рассудком, что не позволяет ему даже признать свою вину и покаяться в своих преступлениях перед Господом, - пылко выпалил дон Хасинто, и в этих словах явно прозвучал отчаянный испуг.
- Ты боишься, сын мой? – уличил его я с какой-то холодной и жестокой улыбкою.
- Да, падре, - признался мой попутчик, склонив голову, - дон одержим дьяволом, я боюсь приближаться к нему, чтобы грязные слова дьявола устами этого несчастного человека не отравили и мою душу тоже...
- Не волнуйся, сын мой, - проговорил я, пытаясь заставить эту самоуверенную улыбку сойти с лица, но у меня ничего не получилось, - я очищу этого человека от скверны. Веди меня к нему...

ds_nevermore (Сообщество_авторов) все записи автора В колонках играет - Бах - Фуга
Той ночью… Дождь хлестал по щекам, как плети, оставлял красные следы… Или это и впрямь была кровь? Она лежала на мокрой земле, и ее глаза застыли, в них отражалось как в стекле черное, низкое, тяжелое небо, мне казалось, что оно упадет... И раскаты грома как чей-то хохот над моим страшным горем… Я сжимал ее плечи руками, я прижимал ее бездыханное, покрытое воспаленными язвами тело к себе, и кричал. Это было похоже на страшный сон, только нельзя проснуться… Она не дышала, и ее сердце замолчало. Она жаловалась так недавно на головную боль, ее знобило, недавно… А они хотели отнять ее у меня… Мою дорогую жену, моего единственного друга… Они хотели отнять ее у меня и сжечь, как сжигали тех, кто умирал от «черной смерти»… Они отступали и крестились. Никчемные создания! Где был Ваш чертов Господь Бог, когда ее бил озноб, когда она задыхалась, когда ее сильное сердце перестало биться?! Где он был, черт побери?! Чем он был так занят, что не помог ей?!! Или он сам послал ей болезнь, как там они говорят… «Господь посылает нам испытания»?! Так какого черта он не позаботился о том, чтобы ее тело справилось с этим испытанием?! Ваш чертов Господь Бог плевал на Вас!.. И на нее. Ну ничего… Я… Я сам все исправлю…
- Дон Диас Дель Кастильо, я прошу Вас… - один из тех людей дотронулся тогда до моего плеча, я дернулся прочь, будто прикосновение ошпарило меня, на его толстой шее висел массивный крест, кичился своей чертовой набожностью, глупец. – Побойтесь Бога… Ваша жена умерла, ее душа вознеслась на небеса, ее не вернуть… И поверьте, дон Диас Дель Кастильо, она в лучшем мире…
- Замолчи! – я сорвал голос, тряхнул мокрыми волосами и осторожно коснулся дрожащими пальцами ее щеки. Холодная... Еще недавно я любил это ощущение ее теплой кожи на кончиках своих пальцев, а теперь… Разве это справедливо?! Ответь, Бог! Если ты есть. Если ты такой, как о тебе думают эти чертовы людишки…
- Дон, я прошу Вас… Это безнадежно, Вы должны смириться… И подумать о себе. И о других. Ее тело нужно сжечь, иначе… - он не унимался, глупый христианин… Как там его звали? Не важно, его имя теперь навеки останется на его могиле…
- Пошел прочь! – последний раз закричал прежде, чем окончательно охрипнуть. – Все пошли прочь… - они стояли и смотрели, как я теряю своего единственного друга, свою прекрасную жену… Они стояли и смотрели, шептались, снова крестились… Мерзкие людишки… Я закрывал глаза, надеясь, что, открыв их вновь, увижу ее улыбку снова… Но нет, не видел, а они продолжали глазеть и шептаться… И гроза хохотала надо мной… Не знаю, сколько я еще сидел на земле под проливным дождем прежде, чем поднял ее на руки и понес домой… Сейчас я все исправлю…
- Я никогда не забуду ту ночь, когда… - я посмотрел на ее лицо, на ее руки, она лежала на алтаре, и ее одежды, некогда белые, нарядные, теперь рваные, перепачканные землей и травой, спускались вниз, до самого пола. Я ходил кругами вокруг, зажигая свечи одну за другой, пламя дрожало, и на стенах подвала плясали причудливые длинные тени… Они уже здесь. - …когда ты умерла, моя дорогая Андреа… - я остановился, провел пальцами по ее синей коже. – Не волнуйся… Сейчас я исправлю все… Сейчас… - взял за руку, ее пальцы почернели, начали гнить. Разве Бог, если бы был таким хорошим, как говорит церковь, если бы вообще был, допустил бы это?! Или… Я метнулся в сторону, взял старую как мир книгу в черном кожаном переплете, сдунул пыль с пожелтевших страниц и воздел руку вверх. Или это наказание мне за мои грехи?! Смешно! И едва ли справедливо! Если бы он был, он бы наказал не ее, а меня, но он молчит, он позволяет мне продолжать то, что я делаю, он позволяет мне продолжить и этот ритуал, значит, Бога нет! Или он не против. Ха.
- Андреа… - я обратился к ней просто, будто она была еще жива. Впрочем, будет. Непременно будет. Да… - Андреа, помнишь, ты пела мне, когда было особенно тяжело? Ты всегда пела мне, у тебя ведь такой прекрасный голос… - я замолчал на мгновение, потом закрыл глаза и произнес слова, одно за другим, слова, куда древнее бесполезных молитв этих… праведников, куда древнее самого мира. Пламя поднималось все выше и выше, казалось, вот-вот достанет до потолка. Я замолчал. Захлопнул книгу. Взял нож с пола. Острое лезвие… Я подошел к алтарю и занес нож над запястьем. Последняя часть ритуала. Самая главная…
- Пусть станет мертвое живым, - зашептал я, когда лезвие коснулось кожи, когда входило все глубже, и по нему стекала вниз на грудь моей Андреа кровь, горячая, живая. - Пусть бездыханные легкие наполнит воздух, пусть кровь проносится по высохшим венам, пусть смерть уступит место жизни, как уступила жизнь ей место… - лезвием я рисовал перевернутый крест на коже, боли больше нет. И смерти тоже, не так ли?.. - A morte in vitam revocare!.. – закричал я, и мой голос эхом отразился от толстых стен. Пальцы сжимали нож, стекала кровь, ускользала жизнь… Или напротив?..
Меня качнуло в сторону, погасли разом свечи, и я опустился во мрак, едва держась на ногах. Неужели не вышло?.. Но… Разве что-то сделал не так?.. Взял со стола белую полоску ткани. Нужно остановить кровь. Перевязал запястье. Так-то лучше… Обернулся, в темноте ее бледно-синее тело казалось почти прозрачным… Неужели не вышло… Но почему же?! Почему, почему…
- Дон Сантьяго, Ваш ужин… - слуги, всегда не вовремя. Голос одного из них за тяжелой дверью.
- Мой ужин можешь отдать собакам! Оставь меня в покое!..
Послышались поспешные шаги, разумеется, кто же хочет заслужить гнев своего хозяина? Тем лучше. Черт… Почему же не вышло?.. Неужели я теряю силу?! Глупая жизнь в этом глупом… Что за черт?!
Вспышка света на мгновение ослепила меня, я резко обернулся, одна из свечей горела вновь. То есть… Вторая, третья… Весь круг снова… И причудливые тени на стенах… Я поспешно подошел к Андреа, тени отплясывали на ее бледно-синем лице. Нет… Нет, это не просто тени… Под ее кожей в этих ужасных сине-фиолетовых пятнах течет кровь. Снова… Ее начавшие гнить черные пальцы шевельнулись… И сухие желто-бурые губы разомкнулись.
- Андреа!.. – восторженно прошептал я. Она жива!.. Андреа шевельнула рукой, села и, вдруг распахнув широко глаза, повернулась ко мне. – Андреа, моя дорогая Андреа… Ты снова со мной…
Она ничего не ответила, она смотрела на меня так же молча, без выражения, или попросту смотрела сквозь меня… но… она же дышит, она двигается, она живая!..
- Пойдем, Андреа, пойдем… Ты споешь мне, как раньше…
Я взял ее за руку… Ее кожа была нежной, а что теперь?!
- Пойдем…
Она подалась вперед, все так же устремив на меня неподвижные, невидящие глаза, и… рухнула на каменный пол.

злой__сказочник (Сообщество_авторов) все записи автора В колонках играет - Sopor Aeternus - Totes Kind
- Ave Maria, gratia plena; Dominus tecum, - мой голос эхом отражался от тесных каменных стен темной комнаты, свет в которую пробивался только из небольшого плотно занавешенного окна, откуда слабо доносились голоса с оживленной улицы. Самый центр Рима, здесь кипит жизнь, только… за этими плотными стенами она словно остановилась на века, на столетия.
Я продолжал читать молитву – медленно и внимательно, сложив руки и устремив полный покорности взгляд на деревянную статуэтку девы Марии на моем столе. Складки одежды в слабом свете создавали причудливые тени, делая аккуратно вырезанные черты реальными, словно ожившими, и ее одухотворенное лицо словно внимало моим словам.
- Sancta Maria, Mater Dei, ora pro nobis peccatoribus, nunc et in hora mortis nostrae, - я опустил глаза на молитвенник, который был закрыт, ведь надобности в нем не было и быстро, как-то торопливо перекрестился, - Amen, - прижал к губам серебряный крест, висевший на мне поверх одежды, подарок самого кардинала, и только после окончания этой процедуры позволил себе подойти к окну, и слегка отодвинуть пыльную занавеску. Все эти люди, нарушители моей тишины, глубоко погрузнувшие в мещанской грязи, в мирской бесполезной и бессмысленной жизни, словно и не задумывались о том, что однажды их грязные души предстанут перед судом Господа Нашего, и тогда все телеги, которыми они гремят на улице, все монеты, которые готовы собирать с древней каменной мостовой Вечного Города не помогут им в оправдании своих грехов.
Некоторые лица казались мне знакомыми – я видел их в церквях, стоящих с опущенной головой, словно смиренных, когда на самом деле, скорее всего их мысли были заняты другими мелкими делами, а уста не шептали спасительных слов молитвы. Но в отличие от меня мое лицо едва ли было знакомо кому-то из них, поскольку обычно никому не доводилось встретить меня во второй раз.
… Я отходил от окна. Я закрывал дверь своей темной тесной комнаты, в которой не было почти никакой мебели, кроме разве что статуи Девы Марии, дубового стола и жесткой кровати, я спускался по темным бесконечным коридорам в подвал, где меня уже поджидал брат Доминик, и в царившем здесь полумраке его темно-коричневые одеяния казались черными, и если бы не смиренные черты его уже далеко не молодого лица, я бы принял его самого за одного из таких людей, которых приводили в эти подземелья, чтобы обличить в их преступлениях против Священной Римской Католической Церкви, Господа Бога Нашего и его Святейшества Папы Александра.
- Падре, - завидев меня, воскликнул брат Доминик, - Марко Лоренцо признался во всех своих преступлениях… - и он уже шел впереди меня по темному коридору, до узкой двери, обитой железом, потом по лестнице вниз.
Марко Лоренцо грязный крестьянин, обвиняемый в еврействе, еще совсем недавно напоминавший человека сейчас больше походил на измученное и загнанное в угол животное. На его теле всюду виднелись следы от железных оков «аиста», ожогов и узких красных полосок, что оставила плеть. Увидев меня его потухшие глаза, дьявольски блеснули, в очередной раз, обличая его преступную натуру, он рванулся ко мне на встречу, но пытками приученный к покорности всего лишь припал к руке, касаясь ее липкими от спекшейся крови обветренными губами.
- Довольно, сын мой, - мягко произнес я, и звук моего голоса заставил его вздрогнуть, отстраниться и броситься в угол к холодной каменной стене. В его еще живых глазах блестела ненависть, страх и какое-то смутное ожидание конца. Глаза были единственным в нем, что еще оставалось живым, удивительно, что их не выкололи.
- Признаешь ли ты, сын мой, свою вину? – спросил я, чуть приблизившись к нему, и наклонившись над трясущимся грязным телом. Марко судорожно сглотнул, скользнул взглядом по подземелью, из которого, похоже, уже мечтал скорее выбраться, и не важно куда, на тот или этот свет, и что-то сипло пробормотал.
- Признаешь ли ты, сын мой, свою вину, - громче и холоднее повторил я и протянул к нему руку, касаясь мокрых от крови взъерошенных волос, положил ему на голову, словно благословляя, - признаешься ли ты в ереси, в отступничестве, во всех твоих преступлениях против Господа Бога Нашего, против Священной Римской Католической Церкви, единой и праведной веры, каноны которой ты нарушил поддавшись на обманы еретического учения, против Его Святейшества Папы Александра Четвертого?
- Признаю… - хрипло выдавил Марко, похоже, позволив наконец-то светлым порывам в себе заглушить громкий и уверенный голос сатаны, толкнувший его на этот ошибочный путь. Но при этом в его измученном голосе читался какой-то напор, какая-то насмешка, словно нечистый устами этого презренного отступника бросал мне вызов.
- Признаешь ли ты, сын мой, свою вину? – сказал я в третий раз, и только после этого он ответил поникшим и усталым смиренным голосом, как подобает отвечать кающемуся грешнику:
- Признаю, падре…
- Наш Господь Милосерден, а Святая Римская Католическая Церковь справедлива, - улыбнулся я ему одобряюще, и его глаза уже совсем не блестели, потухнув, казалось бы навсегда, - и дает тебе возможность умереть смертью христианина. Сегодня вечером? – я оглянулся на брата Доминика, и он одобрительно кивнул, - ты будешь предан сожжению.
Марко что-то совсем тихо прошептал, зашевелился, отпрянул к стене и, завыв, как животное сжал голову пальцами, сбросив мою руку, чуть ли не с отвращением.
- Pater noster, qui es in caelis, - пока я произносил молитву он то сидел неподвижно, то тихо всхлипывал, ударяя ослабевшим кулаком в каменную стену, не поворачивая головы в нашу сторону, словно с каждым священным словом, дьявол, осквернивший его христианскую душу, наносил изнутри ему новый удар, гораздо больнее тех, которыми судьи Святой Инквизиции пытались добиться от него правды и признания в его грехах.
- … sed libera nos a malo, - к последним словам молитвы он затих, перестал даже шевелиться, - Amen, - я осенил Марко крестным знамением, развернулся и быстро вышел прочь, больше никогда я не видел этого человека – его сожгли на закате, но он должен был быть благодарен нам за дарованную ему смерть, и возможность предстать перед судом Божием.
- Падре, - обратился ко мне брат Доминик, догнав в темном коридоре, - вас желает видеть его Святейшество кардинал… - я смотрел ему в след, как он возвращается обратно в подземелья, а сам поднялся в светлый просторный кабинет его святейшества, робко остановившись у двери. Кардинал сидел за своим столом над толстой пыльной древней книгой, тяжелые страницы которой впитали в себя прах времени.
- Здравствуй, Чезаре, - как стоящий выше званием он не обязан был называть меня святым отцом, и мог озвучивать мое мирское имя, от которого я уже начинал отвыкать за долгие годы служения Святой Римской Католической Церкви. Я поцеловал его морщинистую жилистую руку и присел возле его стола.
- Я должен дать тебе одно важное поручение, - сразу начал кардинал, но вдруг передумал, и решил немного объяснить мне то, о чем собирался говорить, - ты наверное слышал об убийстве Педро Арбуэса? – я коротко кивнул и он продолжил, - и это не единственный случай в Испании, недовольство против Святой Инквизиции растет, масла в него подвивают уцелевшие евреи, мавры и еретики. Испанские инквизиторы очень надеяться на помощь Папы Александра, и он принял решение, отправить некоторое количество приближенных к Господу в Испанию, чтобы помочь нашим собратьям в борьбе с неверными.
- И ты… как один из самых преданных борцов с ересью в их числе отправишься в Испанию… - заключил он. Я снова кивнул, и даже не подумал о том, чтобы возражать, спорить или упрашивать, только уточнил:
- Как скоро мы покинем Рим?
- После завтра ты, и еще некоторые верные Святой Римской Католической Церкви люди отправитесь в Мадрид.
Не смею возражать, только благодарить Господа за возможность нести его имя отступникам, обращать в праведную веру и наставлять на праведный путь. Напоминать погрязшим в незначительных делах мирянам о быстротечности и тленности этой жизни, о быстром приближении страшного суда, с которым не сравнятся даже любые самые жестокие методы Инквизиции.
Наш Господь Милосерден, и на все воля его.