злой__сказочник все записи автора В колонках играет - Sopor Aeternus - Totes Kind
- Ave Maria, gratia plena; Dominus tecum, - мой голос эхом отражался от тесных каменных стен темной комнаты, свет в которую пробивался только из небольшого плотно занавешенного окна, откуда слабо доносились голоса с оживленной улицы. Самый центр Рима, здесь кипит жизнь, только… за этими плотными стенами она словно остановилась на века, на столетия.
Я продолжал читать молитву – медленно и внимательно, сложив руки и устремив полный покорности взгляд на деревянную статуэтку девы Марии на моем столе. Складки одежды в слабом свете создавали причудливые тени, делая аккуратно вырезанные черты реальными, словно ожившими, и ее одухотворенное лицо словно внимало моим словам.
- Sancta Maria, Mater Dei, ora pro nobis peccatoribus, nunc et in hora mortis nostrae, - я опустил глаза на молитвенник, который был закрыт, ведь надобности в нем не было и быстро, как-то торопливо перекрестился, - Amen, - прижал к губам серебряный крест, висевший на мне поверх одежды, подарок самого кардинала, и только после окончания этой процедуры позволил себе подойти к окну, и слегка отодвинуть пыльную занавеску. Все эти люди, нарушители моей тишины, глубоко погрузнувшие в мещанской грязи, в мирской бесполезной и бессмысленной жизни, словно и не задумывались о том, что однажды их грязные души предстанут перед судом Господа Нашего, и тогда все телеги, которыми они гремят на улице, все монеты, которые готовы собирать с древней каменной мостовой Вечного Города не помогут им в оправдании своих грехов.
Некоторые лица казались мне знакомыми – я видел их в церквях, стоящих с опущенной головой, словно смиренных, когда на самом деле, скорее всего их мысли были заняты другими мелкими делами, а уста не шептали спасительных слов молитвы. Но в отличие от меня мое лицо едва ли было знакомо кому-то из них, поскольку обычно никому не доводилось встретить меня во второй раз.
… Я отходил от окна. Я закрывал дверь своей темной тесной комнаты, в которой не было почти никакой мебели, кроме разве что статуи Девы Марии, дубового стола и жесткой кровати, я спускался по темным бесконечным коридорам в подвал, где меня уже поджидал брат Доминик, и в царившем здесь полумраке его темно-коричневые одеяния казались черными, и если бы не смиренные черты его уже далеко не молодого лица, я бы принял его самого за одного из таких людей, которых приводили в эти подземелья, чтобы обличить в их преступлениях против Священной Римской Католической Церкви, Господа Бога Нашего и его Святейшества Папы Александра.
- Падре, - завидев меня, воскликнул брат Доминик, - Марко Лоренцо признался во всех своих преступлениях… - и он уже шел впереди меня по темному коридору, до узкой двери, обитой железом, потом по лестнице вниз.
Марко Лоренцо грязный крестьянин, обвиняемый в еврействе, еще совсем недавно напоминавший человека сейчас больше походил на измученное и загнанное в угол животное. На его теле всюду виднелись следы от железных оков «аиста», ожогов и узких красных полосок, что оставила плеть. Увидев меня его потухшие глаза, дьявольски блеснули, в очередной раз, обличая его преступную натуру, он рванулся ко мне на встречу, но пытками приученный к покорности всего лишь припал к руке, касаясь ее липкими от спекшейся крови обветренными губами.
- Довольно, сын мой, - мягко произнес я, и звук моего голоса заставил его вздрогнуть, отстраниться и броситься в угол к холодной каменной стене. В его еще живых глазах блестела ненависть, страх и какое-то смутное ожидание конца. Глаза были единственным в нем, что еще оставалось живым, удивительно, что их не выкололи.
- Признаешь ли ты, сын мой, свою вину? – спросил я, чуть приблизившись к нему, и наклонившись над трясущимся грязным телом. Марко судорожно сглотнул, скользнул взглядом по подземелью, из которого, похоже, уже мечтал скорее выбраться, и не важно куда, на тот или этот свет, и что-то сипло пробормотал.
- Признаешь ли ты, сын мой, свою вину, - громче и холоднее повторил я и протянул к нему руку, касаясь мокрых от крови взъерошенных волос, положил ему на голову, словно благословляя, - признаешься ли ты в ереси, в отступничестве, во всех твоих преступлениях против Господа Бога Нашего, против Священной Римской Католической Церкви, единой и праведной веры, каноны которой ты нарушил поддавшись на обманы еретического учения, против Его Святейшества Папы Александра Четвертого?
- Признаю… - хрипло выдавил Марко, похоже, позволив наконец-то светлым порывам в себе заглушить громкий и уверенный голос сатаны, толкнувший его на этот ошибочный путь. Но при этом в его измученном голосе читался какой-то напор, какая-то насмешка, словно нечистый устами этого презренного отступника бросал мне вызов.
- Признаешь ли ты, сын мой, свою вину? – сказал я в третий раз, и только после этого он ответил поникшим и усталым смиренным голосом, как подобает отвечать кающемуся грешнику:
- Признаю, падре…
- Наш Господь Милосерден, а Святая Римская Католическая Церковь справедлива, - улыбнулся я ему одобряюще, и его глаза уже совсем не блестели, потухнув, казалось бы навсегда, - и дает тебе возможность умереть смертью христианина. Сегодня вечером? – я оглянулся на брата Доминика, и он одобрительно кивнул, - ты будешь предан сожжению.
Марко что-то совсем тихо прошептал, зашевелился, отпрянул к стене и, завыв, как животное сжал голову пальцами, сбросив мою руку, чуть ли не с отвращением.
- Pater noster, qui es in caelis, - пока я произносил молитву он то сидел неподвижно, то тихо всхлипывал, ударяя ослабевшим кулаком в каменную стену, не поворачивая головы в нашу сторону, словно с каждым священным словом, дьявол, осквернивший его христианскую душу, наносил изнутри ему новый удар, гораздо больнее тех, которыми судьи Святой Инквизиции пытались добиться от него правды и признания в его грехах.
- … sed libera nos a malo, - к последним словам молитвы он затих, перестал даже шевелиться, - Amen, - я осенил Марко крестным знамением, развернулся и быстро вышел прочь, больше никогда я не видел этого человека – его сожгли на закате, но он должен был быть благодарен нам за дарованную ему смерть, и возможность предстать перед судом Божием.
- Падре, - обратился ко мне брат Доминик, догнав в темном коридоре, - вас желает видеть его Святейшество кардинал… - я смотрел ему в след, как он возвращается обратно в подземелья, а сам поднялся в светлый просторный кабинет его святейшества, робко остановившись у двери. Кардинал сидел за своим столом над толстой пыльной древней книгой, тяжелые страницы которой впитали в себя прах времени.
- Здравствуй, Чезаре, - как стоящий выше званием он не обязан был называть меня святым отцом, и мог озвучивать мое мирское имя, от которого я уже начинал отвыкать за долгие годы служения Святой Римской Католической Церкви. Я поцеловал его морщинистую жилистую руку и присел возле его стола.
- Я должен дать тебе одно важное поручение, - сразу начал кардинал, но вдруг передумал, и решил немного объяснить мне то, о чем собирался говорить, - ты наверное слышал об убийстве Педро Арбуэса? – я коротко кивнул и он продолжил, - и это не единственный случай в Испании, недовольство против Святой Инквизиции растет, масла в него подвивают уцелевшие евреи, мавры и еретики. Испанские инквизиторы очень надеяться на помощь Папы Александра, и он принял решение, отправить некоторое количество приближенных к Господу в Испанию, чтобы помочь нашим собратьям в борьбе с неверными.
- И ты… как один из самых преданных борцов с ересью в их числе отправишься в Испанию… - заключил он. Я снова кивнул, и даже не подумал о том, чтобы возражать, спорить или упрашивать, только уточнил:
- Как скоро мы покинем Рим?
- После завтра ты, и еще некоторые верные Святой Римской Католической Церкви люди отправитесь в Мадрид.
Не смею возражать, только благодарить Господа за возможность нести его имя отступникам, обращать в праведную веру и наставлять на праведный путь. Напоминать погрязшим в незначительных делах мирянам о быстротечности и тленности этой жизни, о быстром приближении страшного суда, с которым не сравнятся даже любые самые жестокие методы Инквизиции.
Наш Господь Милосерден, и на все воля его.