злой__сказочник все записи автора В колонках играет - Ночные снайперы - Катастрофически
- Гроза, - эхом повторил я, блаженно прикрыл глаза, позволяя, хотя на мгновение воспоминаниям одержать надо мною власть. Гроза... в ту ночь, последнюю ночь, горькую от осознания того, что это наша последняя ночь, и утром мы расстанемся навсегда. Вой ветра, оглушающие раскаты, дождевые капли, стекающие по стеклу... Прошел всего год, а кажется целая вечность. Или один день? Словно все это произошло еще только вчера... а сегодня все уже совсем по-другому, и главная преграда, разделявшая нас сломлена силой этого проклятого, ненавистного мною, чувства.
Я вытянул из пачки сигарету, подошел к окну, закурил, как-то тревожно вглядываясь в небо, затянутое темными грозовыми тучами. Сквозь запотевшее стекло город казался размытой дождем акварелью, и только изящные проблески молний были яркими и отчетливыми. И легкий серебристый призрачный дым, от моей сигареты, легко таявший в пахнущем озоном воздухе. Этот запах принес ветер в открытую форточку... Я потушил сигарету о подоконник, как-то небрежно, словно вспомнив о том, что еще очень давно обещал себе бросить курить, обернулся.
- Гроза – это просто замечательно, - заявил я, улыбнулся, и вроде бы даже искренне и не наигранно, нужно учиться снова, - последняя в этом году, - зачем-то повторил за ней, - но... не последняя в нашей жизни, - она подняла на меня свои большие темно-вишневые глаза, в которых читалось недоумение и в тоже время еще какое-то светлое и приятное чувство.
Она как-то робко отодвинула чашку в сторону, поднялась из-за стола, не отводя взгляда, хотела что-то сказать, но что-то ей мешало. Я решительно взял ее за руку и повел за собой, в прихожую, похоже, это ее удивило.
- Куда? – как-то рассеянно спросила она.
- Я хочу тебе кое-что показать, - ответил я, помог ей надеть куртку, поймав себя лишний раз на том, как приятно даже просто прикасаться к ней, чувствовать ее нежное тело под тонкой тканью рубашки. Чертовски тяжело сдерживаться, чтобы вместо того, чтобы застегнуть на ней куртку, снять ее, и эту рубашку, и все остальное...
Тяжело держать себя в руках, и мне снова вспоминается то время, после того, как мы в первый раз... Отчаянное желание, просто какое-то безумие, одержимость, когда я совершенно не мог устоять, когда... когда я еще отрицал то, что люблю ее. Отрицать очевидное... это так глупо и смешно, впрочем, всю свою жизнь я только и делаю, что совершаю нелепые и странные поступки.
Я не знаю, как меня в таком состоянии угораздило вообще сесть за руль, ведь я больше смотрел на нее, чем на дорогу, как повезло не попасть в аварию и не заблудиться. В конце-концов я все-таки остановил машину, вышел первым и галантно открыл дверцу Полине. Поразительно, в коем то веке какая-то элементарная вежливость, словно я, спустя уже очень много лет неожиданно вспомнил о том, что был воспитан в интеллигентной, черт ее дери, семье, а не в какой-то подворотне. Еще не хватало вдруг из циничной сволочи и конченого эгоиста превратиться в джентльмена. Впрочем, ради нее я готов превратиться в кого угодно, точнее, в кого она прикажет. Забавно, черт возьми...
Я взял ее за руку, отметив, что это очень приятно, просто держать ее за руку и повел дальше, туда, где разбитый асфальт сменялся грязным блеклым песком, по которому было тяжело и непривычно ступать. На краю что-то вроде смотровой площадки с гранитными периллами, которые покрывали чьи-то запечатленные краской высказывания... А сам залив, огромный, бескрайний, простиравшийся отсюда во все стороны заволакивала густая пелена тумана, и были плохо различимы вздымавшиеся ввысь неистовые волны... Залив напоминал Ладожское озеро, пусть и отдаленно, но все же... Похоже, Полина тоже заметила это и поняла, почему я привез ее сюда. Она неотрывным, каким-то отчужденным взглядом смотрела в бездну волн, и, похоже, быстро перебирала в памяти...
Я обнял ее, она в свою очередь, словно очнувшись, тряхнула мокрыми от дождя волосами, прижалась ко мне.
- Это было море, да...? – хрипло спросила она, уткнувшись лицом в рубашку у меня на груди, ставшую тоже мокрой все из-за того же дождя.
- Нет, озеро, - разве теперь это имеет значение? Впрочем, наверное, имеет... Теперь все важно, значимо, и имеет значение. Все, что касается нас, - Ладожское озеро, - можно было бы обойтись и без этого уточнения, но я подумал об этом после того, как сказал.
Небеса над заливом были темными, такими, словно вот-вот рухнут, какого-то темно-синего цвета, и в них сверкали ослепительные молнии... Дождь усиливался, и мы уже оба промокли насквозь. В какой-то момент я вдруг опомнился и подумал, что она может простудиться в этой легкой куртке. И когда я успел стать таким заботливым?... Я снял пальто, набросил его на нее, но едва ли от этого был какой-то толк. Здесь слишком холодный ветер...
- Мы еще сюда вернемся, обязательно, - пообещал я зачем-то, повел Полину обратно к машине, она не сопротивлялась, молчала, пока вдруг не задала неожиданный вопрос.
- А туда... мы когда-нибудь вернемся? – мне стало грустно и как-то неловко, я не знал, что ответить, стоит ли говорить, что этот дом, где мы провели столько времени уже не мой, да и имеет ли это значение. Можно подумать это последний дом на берегу Ладожского озера! Ведь дело вовсе не в доме, а в том, с кем...
- Конечно, - когда-нибудь вернемся. Ведь у нас все еще впереди, не правда ли. Она счастливо улыбнулась, и я подумал, что если бы не любил ее так безумно и неистово, как люблю сейчас, обязательно влюбился бы в ее улыбку... Впрочем, не только в улыбку, в эти глаза, которые просто сводят меня с ума, как и их обладательница. Поразительно! Я никогда раньше так не терял голову из-за... женщины? Нет, как-то странно и непривычно говорить о ней женщина... Я просто никогда раньше не терял голову из-за кого-то.
И я счастлив, как последний идиот, что этот кто-то именно ты. Я вообще, черт возьми, счастлив...
В салоне машины тепло, запотели стекла, и пахнет дождем... Забавно осознавать, что на улице бушует непогода, беспокойный финский залив ударяет волнами о холодные камни, такие же холодные, как дождевые капли... как капли, что стекают по ее коже. Тяжело не думать об этом, тяжело держать себя в руках...
- Ты замерзла? – и все-таки чертовски непривычно говорить о ней в женском роде, вообще непривычно, и даже не вериться до конца, что оно... мое чертово счастье сидит на соседнем сидении, промокшее до сквозь, и улыбается только одними глазами. Цвета спелой вишни... Самыми прекрасными на свете глазами.
Полина только кивнула, как-то заторможено, похоже, она думала о чем-то другом, очень далеком, и мой вопрос застал ее врасплох. Может быть о прошлом?... Или этом озере... или... как много этих или, ведь мы так мало знаем, друг о друге... а разве много нужно знать, чтобы любить, друг друга также, как любим мы? Мы... невыносимо сладкое и приятное слово.
- Иди сюда, - она послушно скинула мое мокрое пальто, свою не менее мокрую куртку и через салон перебралась ко мне на колени, обвив мою шею своими длинными изящными руками, в рукавах влажной рубашки. И под этой влажной тканью ее сводящее с ума нежное совсем детское тело... Как тяжело сдерживать себя, когда она так близко. Впрочем, зачем вообще сдерживать?
- Я тебя согрею, - прошептать, нежно касаясь, ее уха, потом длинную стройную шею, и взяв ее лицо ладонями в губы. И сдерживаться уже невозможно, остановиться уже невозможно, впрочем, с самого начала нужно было думать, что я не смогу устоять. Откинуть сидение, положив ее на мягкий плюш обивки, медленно, растягивая удовольствие расстегивать пуговицы рубашки одну за другой, но остановиться, оставив всего пару, оставить, словно на закуску, не переставая целовать ее уже горячо, страстно и она отвечала не уступая, с таким жаром, что легко можно было понять, что она тоже хочет этого, также, как хочу я. Впрочем, разве могут быть сомнения... Черт возьми, их не было уже тогда, год назад... И она тоже не хотела оставаться в долгу торопливо, холодными, только начавшими отогреваться пальцами борясь с пуговицами моего пиджака, потом рубашки, предпочитая не медлить резко, даже слегка грубо стянула их. Ее холодные, чертовски нежные, но при этом очень сильные пальцы, жесткие от струн приятно скользнули по горячей коже. Да, согреть тебя действительно в моих силах, этот черт его дери жар, внутри меня, его хватит, чтобы отопить целый квартал, и ты... только ты разжигаешь этот костер, это пламя до небес... И только ты сможешь потушить, для этого тебе будет достаточно всего лишь четырех слов. Этих же слов будет достаточно, чтобы убить меня, лучше любого из перепробованных мною способов самоубийства, вернее и эффективнее... Но ты же... никогда не скажешь мне их, правда? Как я, черт возьми, хотел бы в это верить... И в то, что теперь мы есть у друг друга, теперь и навсегда... Что это не сон, не предсмертный бред или галлюцинация, что это все происходит наяву... И теперь никто не отнимет тебя у меня, никогда. Не посмеет... Если только ты... сама не захочешь этого.
Какое-то безумие, наверное, вообще безумие думать, что теперь все будет так, но я верю в это. Какое-то безумие осознавать, что ты принадлежишь мне всецело, и я тоже, и никакие деньги, никакие преграды или люди не смеют теперь нарушить этого. Теперь – я сделал действительно правильный выбор, и, наверное, должен быть благодарен судьбе, в которую толком не верю, что она дала нам шанс... второй шанс. И я не собираюсь его упускать, я конечно дурак, но предпочитаю учиться на своих ошибках...
Слизывать дождевые капли с нежной бархатной кожи, расстегнуть последние пуговицы на ее мужской рубашке, стянуть ее, и всю оставшуюся одежду тоже. Еще совсем немного и задыхаться в этом сладком безумии... Это так безрассудно и в тоже время приятно, и не хочется задумываться ни о чем, выбросить все мысли из головы. И это пламя, сжигающее изнутри разгорается так сильно, что холод снаружи, на улице – сам факт того, что за тонированными стеклами автомобиля есть какой-то мир, кажется странным – сродни африканскому лету. Тебе уже не холодно?...
Впрочем, если ты захочешь холода, я сделаю все в моих силах... Если ты захочешь, я выполню любое твое желание, потому что теперь... Теперь? Моя жизнь принадлежит тебе... Она уже тогда принадлежала тебе, и, наверное, с самого первого момента, еще с того мгновения, когда я спустил курок, и если бы... Если бы ты только сказала мне забрать тебя с собой, или отказаться от этих чертовых денег... Нет, глупо думать о том, чего не случилось, предполагать то, что могло бы случиться... Нужно жить настоящим, не правда ли, особенно когда оно так... прекрасно.
И мы все равно вместе, потому что уже тогда даже мой выбор не имел значения, потому что так должно было быть... с самого начала.
И навсегда...
Теперь это слово имеет совсем другой смысл, гораздо лучше прежнего.