ds_nevermore все записи автора В колонках играет - Бах - та самая соната №4, разумеется)

Далеко от суеты, от шума и вечно спешащей куда-то толпы, от Трафальгарской площади, от Ковент-Гардена или Лестер-Сквера, на окраине этого чудовищно большого и мрачно прекрасного города, на окраине Лондона у объятой густым и плотным туманом набережной холодной Темзы спрятался на старинной улочке среди невысоких домов, переживших по меньшей мере столетие, маленький книжный магазин. Запах книг и пыли… Ему отчего-то казалось, что пыль не более, чем крупицы давно ушедших времен, воспоминаний о людях, которых он потерял навсегда, и он сам хотел стать однажды пылью или, быть может, все-таки прахом, чтобы осесть тонким слоем на поблекшую от времени обложку любимого им «Фауста» или вернуться с легким порывом ветра в те дорогие сердцу места, которые он оставил год, нет, чуть больше года назад. Только это невозможно. Так же невозможно, как повернуть время вспять, так же невозможно, как забыть, стереть из памяти те мгновения, когда он был так счастлив и несчастен, когда он все-таки жил. По-настоящему жил, а не волочил надоевшее и раздражающее существование, как было до и как стало после.

Про этого темноволосого статного мужчину, встречавшего посетителей изучающим взглядом голубых глаз, в глубине которых сливались воедино мудрость веков и какая-то необъятная горечь, от которой становилось не по себе, ходили разные слухи. Одни говорили, что он просто сумасшедший, другие утверждали, что этот человек смертельно болен, третьи считали его чудаком, потому как он, казалось бы, еще не старый – на вид ему не дашь больше 40 – никогда не расставался со своей тростью, да и вообще редко выходил из магазина, в котором, кажется, и жил, а если и выходил, то, только ради того, чтобы пройтись ночью по мрачневшим улочкам куда-то с очередной малознакомой женщиной. Четвертые и вовсе сторонились, полагая, что он – беглый преступник, злодей, убийца, маньяк и далее по списку. В общем-то, все они были немного правы. И хозяин книжного магазина, полки которого оставались все время наполовину пустыми, не спешил опровергать эти слухи, ему до них просто не было дела.

 Подсобка, которая теперь служила маленькой лабораторией, единственное окно, занавешенное плотной бордовой тканью, коморка за деревянной рассохшейся дверью – его спальня, его палаты лорда, черт побери. Нет, о том решении, которое так изменило его жизнь, да и не только его, о том решении, которое принял он немногим больше года назад, он не жалел, не пожалел ни разу, ни минуты не жалел и был все так же, убежден в его верности, даже немного гордился этим поступком.

Маленький книжный магазин на окраине Лондона… Казалось бы, должен был разориться еще в первый месяц после открытия, однако, покупателей было предостаточно, и далеко не все из них приходили за книгами.

Ведь со старыми привычками непросто завязать, впрочем, с некоторыми из них он и не пытался покончить, иначе его жизнь окончательно превратилась бы в никчемное пятно, такое же серое и бескрайнее, как Лондонское небо. Он иногда отдергивал занавеску, чтобы полюбоваться на разразившийся ливень, смывающий пыль со старых переулков, дорог и мостовых, смывающий спесь с местных жителей, что, позабыв о манерах, бежали в дорогих нарядах, перепрыгивая через лужи, к остановкам или козырькам, чтобы только укрыться от дождя, который так старательно делал равными богатых и бедных, умывал британскую столицу, погрязшую в своей чопорности. Конечно, кто он такой, чтобы судить Лондон?

Он и сам немного похож на этот город дождей и туманов, на тот, каким становился Лондон по ночам, окутанный сумерками, освещенный тусклыми фонарями, но, оставаясь наедине с собой, хозяин книжного магазина снова и снова ощущал тяжесть и необратимость этого страшного слова – «никогда». Никогда, никогда, никогда…

Мужчина зажигал свечу и жалел только об одном: что не умеет играть на скрипке, так и не научился за долгие, слишком долгие годы жизни… Ведь единственно скрипка могла бы выразить его бесконечную тоску, его безмерную горечь и его на удивление светлую вместе с тем меланхолию. Он порой брал в руки перо, чернильницу – еще одна старая привычка, будто бы нельзя пользоваться авторучкой или даже печатной машинкой – и писал, начинал писать мемуары, но каждый раз, погружаясь в воспоминания, бросал фразы неоконченными, сбивался, потому что до, равно и как после, представлялось ему каким-то мелким, не важным, не имеющим значения. Мужчина откладывал письменные принадлежности, ложился на жесткую узкую кровать, глядел в пожелтевший потолок, местами украшенный узорами из белесой паутины.

Темза не могла заменить его Эйвон, маленький магазин не станет для него домом, как старинный замок,  вечерами он скучал… Бесконечно скучал по Уорикширу, впрочем, не столько по нему.

Лондонский август был пасмурным и холодным, как середина осени, но этот человек никогда не одевался тепло, будто ему нравилось мерзнуть, будто холод, порой пробиравший до костей, напоминал ему о чем-то… Нет, все-таки о ком-то, кого он оставил, кому он оставил все, что было у него, даже сердце.