злой__сказочник все записи автора В колонках играет - И.С. Бах - Адажио (Переложение для виолончели и форт
Шум воды из-под крана, словно звук разбивающихся после падения с высоты брызг горного водопада. Закрыть глаза, и попытаться представить себе это, оторваться от оков этого мира, чтобы ощутить все краски, все звуки и запахи густого тропического леса... Волшебная страна, в которой нет места боли и страданиям, одиночеству, страху, отчаянию. Дурманящий аромат цветов, которые мне даже не приходилось встречать в своей жизни, и даже названий которых я не знаю, и вряд ли узнаю когда-то... Прикоснуться к нежным ярко-пурпурным лепесткам... Пальцы хватают только воздух, и все это красочно-сказочное видение рушиться в одно мгновение. Я открыла глаза, мучительно ноющие, покрасневшие и опухшие после долгой истерики, уперлась взглядом в монотонную плитку, которой была отделана ванная комната. Вода уже достигла самого края – еще немного, и она преодолеет его и польется на пол... Это не имеет значения. Ничего не имеет значения. Я хочу обратно, в этот цветной сон, в эту выдуманную реальность, назад, спрятаться там, убежать... Одно движение, опустить голову под воду, и считать, пока не закончится воздух, пока... Немного... Нет. Я вынырнула, жадно вдыхая, как рыба, выброшенная на берег, задыхающаяся на палящем солнце. Утопиться в ванной это глупо, это бессмысленно, это... А что мне еще остается?
Закрыть оба крана, тряхнуть мокрыми волосами, пытаясь прогнать наваждение.
Нужно вернуться в комнату...
Нужно?
Откуда вообще взялось это слово?
Ничего мне уже не нужно... Ничего не имеет значения. Единственное чего я хочу – утопиться в этой проклятой ванне, или в реке Эйвон, броситься в ее темные воды, исчезнуть в них, распахнуть настежь эту дверь, которую я милостиво открывала для стольких людей, и до сих пор не могла открыть для себя...
А что за ней? Холодные воды реки забвения, кромешная темнота и обессиливающая тишина или волшебный цветущий сад? Есть только один способ узнать...
Я вернулась в свою комнату, переоделась из мокрой рубашки в растянутый свитер и бесцветные брюки, одежда, которую я привезла с собой, оттуда, куда вряд ли когда-то вернусь теперь, которая даже пахнет домом, сохранив в себе пусть такой незначительный, но привет из прошлого. Перебирать свои вещи, дрожащими пальцами, достать фотоальбомы, те, что еще дома, в последний день до отъезда я обливала горькими слезами... Мое безвозвратно потерянное прошлое, мое навсегда исчезнувшее детство, сладкое время, которое больше никогда не вернется... Померкнувшие и выцветшие от времени фотографии, время не пощадило их, не пощадило и людей, что счастливо и беззаботно улыбаются с них, не зная, даже не догадываясь о том, что случиться с ними совсем скоро... Не догадываясь даже о том, что однажды, кроме этих фотографий от них ничего не останется... А те, кто остались в живых, и не думали о том, что готовит им судьба. Эти искренние беззаботные улыбки, это грустное, пахнущее тленом счастье, разрушившееся, исчезнувшее, легко, быстро, как появившееся из-за туч солнце, всего на мгновение, короткое, незабываемое... Но кроме памяти ничего не осталось, и эта память причиняет боль... Я когда-то была счастлива? Я уже почти не верю в это... Но фотографии утверждают обратное. Две маленькие светловолосые девочки, которые улыбаются на каждой фотографии, держаться за руки, обнимаются, не отпускают друг друга... Мы не знали, даже представить себе не могли, что однажды случиться с нами, что между нами вырастет стена из холодного оцепенения, казалось бы, навсегда разделившая нас, с детства клявшихся быть всегда вместе. Когда у меня появилась сестра, я пообещала и себе, и родителям, что всегда буду рядом с ней, и не оставлю ее чтобы не случилось... Чтобы не случилось... А что стало со мной? Наивная девочка с фотографий, с распахнутыми большими глазами, в которых отражаются как в зеркале все переживания до единого, и добрым сердцем, готовая страдать за весь мир, получила то, что хотела? Вряд ли я хотела этого, тогда я просто совсем смутно осознавала что, значит, жертвовать собой, хотя и отчаянно мечтала о подвигах и геройствах... Пожертвовала? Всем, что у меня было. Будущее? Теперь у меня нет будущего, впрочем, его не было с самого начала... Жизнь? Она целиком и полностью принадлежит моей сестре, и будет длиться только до тех пор, пока нужна ей... Душа? Лучше и не думать теперь об этом... Тело, и даже честь, черт побери, всем этим я пожертвовала ради... ради нее?
И мне больше нечем жертвовать.
Прости меня.
Превышен последний болевой порог.
Непреодолимо я приближаюсь к запретной черте...
Я больше ничего уже не смогу дать тебе, моя бедная маленькая сестренка, мне больше нечего отдавать, наверное, уже нечего. Все что у меня осталось – этот пыльный фотоальбом, грустные воспоминания о счастье. Жестокая ирония, или все-таки реальность? Порой, счастье причиняет, куда большую боль, чем любое горе, тем, что однажды неслышно ускользает, растворяется, как песок, сквозь пальцы... И каждая крошечная песчинка приближает нас к границе, к этой двери, которую просто нужно иметь смелость открыть.
Веревка?
И откуда она здесь, среди вещей привезенных из Исландии, зачем... Впрочем, я отлично понимаю зачем, и, обязательно воспользуюсь ей по назначению. Петля, узел, привязать ее к старинной люстре, потянуть, проверить, вроде держится крепко, подняться на стул, набросить ее на свою шею. Страшно? Обратной дороги уже не будет – перебинтовать руки, выпить противоядие, нельзя... Впрочем, зачем мне нужна обратная дорога, разве я хочу вернуться к жизни, жить дальше, после... Одно немыслимое усилие и я толкнула стул, не успела даже вскрикнуть, только хрипло прошептать что-то, вцепилась руками в петлю... Немного, еще немного, короткая предсмертная агония.
И я открою эту дверь, за порог которой шагнуло столько близких и дорогих мне людей, безвозвратно, необратимо. И я узнаю что там, за ней – цветущие райские сады, пустота или ад... Впрочем, вряд ли существует ад, страшнее жизни, вряд ли...
Звук хлопнувшей двери, который я слышала смутно, отдаленно, перестав уже даже бороться, задыхаясь. Нет, не нужно мне мешать, даже не вздумайте, дайте хотя бы умереть спокойно, я имею на это право, единственное, что еще у меня осталось, мое, не пожертвованное никому ради вселенского блага и спасения человечества или кого-либо – смерть.
Сладкое желанное слово...
Но даже этого у меня нет.
Ничего.
Ни-че-го не осталось.
Кто-то перерезал веревку, посадил меня на кровать, снял с шеи проклятую веревку.
- Вилли, принеси воды, - я узнала голос своего супруга и трижды прокляла и его, и эту глупую очередную попытку самоубийства, за которую сейчас меня будут отчитывать, как школьницу или нашкодившую кошку. Черт бы вас побрал, сэр Морган, побрал бы уже, наконец, ведь вам ничего не мешает просто спокойно лечь и умереть, отправиться в долгожданное забвение? Ведь только я не имею права даже на это, потому что пока я еще нужна Инге, я не имею права забывать о ней, я... мразь. Проклятая эгоистка. Как я могла позволить себе это?
Я сама избрала эту судьбу...
Я не имею права на побег, на трусость. Я обещала бесстрашно идти до конца, терпеть любую боль, любые унижения. Комната с зеркалами. Зеркальный лабиринт... Секреты зияющей бездны, терновый венец... Раскаленные угли, позор, насмешки, агония, безумие, бесчестие... Сломалась при первом же испытании на прочность? Смешно и банально...
Нет... Слишком много этих испытаний на прочность.
Последний болевой порог превышен, пожалуйста, хватит...
Я осторожно поднялась, села на кровати, осторожно посмотрев на своего супруга, но боясь встретиться с ним взглядом, сейчас мне меньше всего хотелось чувствовать на себе его проклятый взгляд.
Нужно как-то оправдываться... как?
- Я... – начала было я, но так и не нашла подходящих нужных слов, да и заметила как охрип и дрожит мой голос и засмущалась этого. Слезы сползали по щекам, выдавая эту отвратительную горькую слабость, я отвернулась, чтобы не показывать их ему, чтобы они лишний раз не доставляли ему удовольствия. Глупо. Отвратительно глупо, ведь не сложно услышать их в моем голосе, который предательски выдает меня.
- Что случилось, моя дорогая? – осведомился мой муж, я насторожилась, потому что ожидала упреков, наказаний, гнева или злости, но не услышала ничего этого. Впрочем, возможно он уже знает все, и хочет позабавиться, заставив меня саму признаться в том, что случилось, словно я виновата в этом. Непременно буду, виновата, что я делала ночью на кладбище, и вообще в произошедшем исключительно моя вина.
- Этот человек, сэр... я говорила вам о нем, - с трудом сдерживая так и рвавшееся из груди рыдание произносить слова, которые как удары плети причиняют жгучую сильную боль, впрочем, разве мне еще может быть больнее, чем было? Вряд ли, - что приходил сюда ночью, - самое интересное? Пожалуй. Как сознаться в том, что здесь вообще произошло, сгорая от стыда, отвращения к себе, ненависти к нему, впрочем, как и к себе самой, озвучить в слух. Я утерла слезы, предательски выступившие на глазах рукавом свитера, и опустилась на колени, на полу, низко опустив голову, готовая к праведному гневу, ударам, наказаниям... может быть мне даже станет легче, если меня накажут, если... Убьют совсем? Но об этом даже молить глупо, моим хозяевам, точнее хозяину, вряд ли знакомо такое чувство, как милосердие.
- Накажите меня, сэр, как вам будет угодно, - сколько чертовой покорности, склоненная голова так и просит короновать ее терновым венцом, и как тебе роль невинной мученицы, о которой ты так долго вопрошала, здесь называя страданиями какую-то нелепую ерунду, не зная даже, что такое настоящие страдания?, - я не верная жена, - с каждым словом слезы все быстрее стекали по щекам, и все сильнее захотелось закричать, заплакать, - этот человек... Сэр, он меня изнасиловал, - браво, тебе хватило смелости в этом признаться, а может еще лучше было сказать, что вместо того, чтобы сопротивляться ты выбросила нож? Или еще лучше добавить, что тебе понравилось?
Замолчи.
Только после этих последних слов, как приговор, зачитанный инквизитором, как признание в убийстве или любом другом тяжком грехе, впрочем, разве это было не что иное, как именно признание в грехе, только после них я позволила себе спрятать лицо в ладонях и зарыдать. Ожидая гнева, злости, удара, наказания... Но вместо этого мой супруг, неужели в нем проснулись какие-то человеческие чувства, погладил меня по коротким еще мокрым взъерошенным волосам и сказал снисходительно:
- Успокойся, Хельга, - впервые назвал меня по имени? Впрочем, это не имеет значения. Заставил подняться, лечь на кровать.
- Мы поговорим об этом позднее, - значит, расплата еще впереди. Зачем медлить? Я готова принять ее сейчас, давайте уже сюда свой зеркальный лабиринт, свою бездну, свое клеймо, Нюрнбергскую деву, что там припасено для мерзкой неверной жены в подвалах этого проклятого замка?
На пороге комнаты стоял дворецкий Вилли, с его странным совершенно спокойным без единой эмоции лицом, которое пугало и настораживало меня своим равнодушием, и в тоже время присутствием во всех проблемах замка. На подносе, который он держал в руках возвышался стакан воды.
- Вода, хозяин, - короткая улыбка, больше напоминающая издевательскую ухмылку, - и успокоительное...
Лучше бы яд, лучше бы, черт подери, вы, учтивый до отвращения дворецкий принесли мне смертельную дозу морфия, растворенный в воде цианид... Что угодно, чтобы мне не проснуться уже никогда...
Мне пришлось выпить и воду, и успокоительное, и сразу же после принятия его сознание перестало слушаться меня, падая в какую-то глубокую темную пропасть. Стоило мне только закрыть глаза, как я провалилась в глубокий сон, без мыслей, без чувств, и даже без сновидений...