злой__сказочник все записи автора В колонках играет - Autumn Tears - Dies Irae
Добро пожаловать в холодную туманную столицу чужой страны, которая теперь, наверное, навсегда должна заменить мне оставленную родину. Лондон... Этот холодный город, после сдержанно-зеленой, но все-таки радующей глаз растительности тихого графства Уорикшир, шумный, многолюдный, крупнейший город на Британских островах, кажется мне... бетонными колодками? Я разглядывала его из окна, сидя на заднем сидении автомобиля, с грустью отмечая, что вряд ли у меня будет возможность познакомится с ним ближе, и рассмотреть его достопримечательности, как я не мечтала когда-то об этом. Прошлый раз, когда я впервые оказалась здесь, все мои перемещения по городу были сведены к минимуму в виде поездки от аэропорта, оформления каких-то документов и посещения больницы. Вряд ли в этот раз что-то изменится, разве что только ограничится одной больницей.
Сколько я уже не видела свою маленькую Ингу, сколько не сидела подле ее постели? Не больше недели, впрочем, гораздо меньше, а сейчас мне уже кажется, что целую вечность, и по этому в душе рождается целая волна, целое непокорное море самых грустных и страшных мыслей и ощущений. Словно ее больше нет, словно я уже не увижу ее, словно... Нет, об этом лучше не думать.
Я же увижу ее, уже скоро... Пусть обездвиженную, пусть спящую, совсем исхудавшую за эти годы, почти живую, но все-таки увижу. И от одной только мысли об этом мне становится так легко, так тепло на душе, что даже тоскливому лондонскому дождю не удастся разрушить легкое ощущение зыбкого эфемерного счастья. Счастье? Полумертвая девочка на больничной койке? Счастье. Потому что эта девочка моя сестра, самый близкий, самый дорогой человек в этом проклятом мире... И пока в ее тонких почти прозрачных запястьях еще можно прощупать слабый пульс, я буду жить, я буду терпеть все удары судьбы. Только ради нее. Раскаленные угли, зеркальный лабиринт, позор, унижение... Но если она умрет, я умру вместе с ней, потому что мне больше незачем уже будет жить.
Эйфория? Забавно, но состояние, в которое я впала, переступив порог больницы, вполне близко к ней, впрочем, разве что в другом ее смысле... У этого сладкого, замечательного слова, которое все люди привыкли воспринимать как состояние абсолютного счастья, абсолютной радости, есть и два других, гораздо более мрачных смысла, гораздо более близких ко мне. Первое – болезненное-повышенное настроение, проявление слабоумия, при котором все мыслительные процессы замедленны, а реальность искаженна. Делирий? Мелодия бреда, отчаянное неоправданное состояние радости, блаженство безумца. Может быть это, правда? Может быть, я уже потеряла рассудок, и теперь переживаю те же состояния, что и слабоумные... Или? Второй смысл этого слова – наркотический экстаз, опьянение каким-то веществом, заставляющим тело вдруг испытывать совсем другие ощущения, ложные, не настоящие, вместо реальных и истинных. Мне сложно осознать, что это то, что я чувствую сейчас, но одно я понимаю точно... Я больна, да, наверное, больна.
Эта необузданная странная радость схлынула также легко и неожиданно, как и овладела моим сознанием, уже в дверях палаты моей сестры. Я по-прежнему не вижу лиц людей вокруг, не осознаю своих поступков, единственное, что сейчас важно – хрупкое маленькое тельце на белоснежных простынях. Густые темные ресницы скрывают такие же серые, как и мои глаза, такие же светлые волосы разметаны по подушке, уже отрасли, ведь во время реанимации их пришлось отрезать. Моя бедная маленькая девочка, бедная моя маленькая Инга... Почему я не могла тогда оказаться на твоем месте? Почему я не могла погибнуть, в той страшной автокатастрофе, почему!? Почему теперь ты, прикована к постели, привязана ко всем этим аппаратам множеством трубочек и проводков, которые только и поддерживают слабо треплющуюся жизнь.
Я упала на колени рядом с твоей постелью, сжала своими руками твою тонкую невесомую ладонь, длинные изящные слишком маленькие пальцы, такие, как у фарфоровой куклы, такие, словно в них стеклянные кости, а они сами обтянуты не плотью, а легкой паутиной, такой хрупкой, что самого слабого прикосновения достаточно, чтобы поранить или повредить ее. Осторожно, очень осторожно прижать к губам эту тонкую хрупкую руку, так осторожно, чтобы не сломать ее... Я чувствую как по ней, по моим ладоням, сжимающим ее стекают первые слезы. Слабость? Там ведь кто-то стоит в дверях, кажется медсестра, кажется врач, кажется даже мой проклятый супруг, но разве это важно? Когда я рядом с ней, когда я могу прикасаться к ней, держать эти пальцы в своих руках, окроплять их своими слезами, как живой водой, в надежде, что они помогут тебе очнуться от своего затянувшегося сна, вернуться к жизни...
Прости, прости, прости меня, моя маленькая Инга, прости за то, что я не могу, как бы я этого не хотела, как бы я не старалась, чтобы не готова была отдать, не могу дать тебе другую жизнь. Знаешь, если бы это было возможно, я бы с радостью отдала тебе свое тело, оно мне не нужно, оно... Я отдала бы, и отдаю свою жизнь, но медицина еще не способна на то, чтобы ценой моей смерти вернулась ты, и не только она не способна, никто не способен. Никто... Может быть Бог, веру в которого нам прививали с самого раннего детства? Или Дьявол, которого нас заставляли ненавидеть с того же раннего времени набожные старухи и священники? Или те древние божества, легенды о которых я люблю слушать и рассказывать, все те боги и герои, что описаны в «Старшей Эдде»? У кого мне просить помощи, кому мне, черт побери, продать свою душу, которая мне не нужна, чтобы ты вернулась?!
Я и так отдала уже все, что у меня есть, почти все... Но неужели этого мало?! Неужели...
Горькие слезы, которые уже не остановить, хриплые рыдания, мешающие дышать, боль, в которой легко захлебнуться, раствориться, и мне уже плевать, что подумают окружающие. Мне слишком больно, чтобы думать о ком-то. Мне уже слишком больно, чтобы вообще думать... Единственное чего я хочу, отчаянно, упрямо из последних сил, готовая жертвовать, жертвовать, жертвовать тысячи раз всем, что у меня еще осталось, единственное чего я желаю, единственное что важно, это ты... Моя маленькая сестренка, окутанная ледяными объятиями комы, как зыбкой паутиной, коконом... Единственное что важно – как вернуть тебя, как спасти...
Я все продолжала плакать, но уже тихо, словно вместе со слезами потеряла много крови или просто жизненных сил. Кто-то мягко обнял меня за плечи, кто-то вынул из моих ослабевших пальцев руку сестры, кто-то вывел в коридор и протянул платок.
- Хельга, ради всего святого, успокойтесь, - сказал незнакомый, или все же знакомый голос, и когда пелена, застилавшая мои глаза слегка ослабла, я встретилась с заботливым и внимательным взглядом человека, которого видела однажды, и с трудом вспомнила, что он лечащий врач моей сестры, очень дорогой и хороший специалист. Еще некоторое время я пыталась вспомнить, как его зовут, но не смогла – память тоже словно утопала в какой-то пелене, мне помог, подсказал бедж, прицепленный к его халату. Мистер Коннор, точнее доктор Коннор. Он все еще обнимал меня за худые вздрагивающие плечи.
- Извините, - пробормотала я, чувствуя жуткую неловкость за свою слабость, свой срыв, - я...
- Ничего, - произнес мужчина, как-то мягко улыбаясь, и мне даже стало немного легче, я подумала, что рада, что этому человеку, именно этому человеку была доверена жизнь моей сестры. У него очень теплые глаза, такой спокойный взгляд, который вселяет спокойствие. Правда чем это спокойствие поможет моей сестре, которая и так спокойна, чертовски спокойна... Я вытерла последние слезы рукавом, прикусила губы.
- Как она? – спросила я, и попросила совсем тихо, охрипшим от слез голосом, - скажите, только правду... есть ли какие-то изменения...
- Хельга, - доктор Коннор снова повторил мое имя, и мне почему-то показалось, что оно ему нравится, ведь оно несколько необычное для англичан, хотя и очень распространенное. Или? Или просто он вложил в него какой-то особый смысл или какие-то особые чувства, но одно я осознала точно – сейчас этот доктор разговаривал со мной как с больным ребенком, или ненормальной. Осторожно, чтобы не задеть резким словом или интонацией, чтобы не вызвать новую вспышку буйства.
- Давайте поговорим с вами завтра, - вдруг предложил он, и у меня все внутри замерло, словно он собирался сказать мне что-то страшное, а может и правда, - о вашей сестре. Сейчас вам лучше вернуться в номер, выспаться, у вас очень уставший вид...
Нет, нет, нет! Мой вид не имеет значения, только скажите, черт вас побери, скажите мне правду, пожалуйста, умоляю вас...
Я молчала, отчаянно кусая губы, думая, что сказать или сделать. По щеке предательски сползла последняя – последняя ли? – слезинка, теплая, как прикосновение летнего ветра. Только сейчас я осознала, что мне холодно, чертовски холодно, так, как не бывало холодно даже в моей далекой северной родине. Холод, от которого не убежать, не спрятаться, не избавиться, закутавшись в тысячи свитеров и множество слоев теплой одежды. Холод, от которого не согреться, поднеся руки к колышущемуся пламени костра, к газовой горелке с ее синеватым огнем. Холод... есть ли спасение от этого холода?
Моя дорогая Хельга, а тебе не кажется, что этот доктор обнимает тебя слишком долго. Как же твой супруг?
Замолчи.
Он прав. Нужно время, действительно, хоть немного времени, пусть до завтра. Все-таки мистер Коннор доктор и ему лучше знать, и принимать трезвые решения, куда легче, чем мне в таком разбитом состоянии.
Разбитом ли?
Девочка моя, ты ведь сбрендила, не так ли?
Заткнись.
- Сегодня мне нужно поговорить с вашим... дедом, - сказал он совершенно серьезно, и до меня не сразу дошло, что он говорит о сэре Моргане. Захотелось горько и мучительно рассмеяться, но я поняла, что это будет выглядеть совсем безумно, и тогда этот человек точно убедиться в моем полном психическом нездоровье.
- Мужем, - поправила я грустно, высвободилась из его рук, поежилась, и согласилась, - хорошо. Давайте встретимся завтра...
Как ты думаешь, моя дорогая Хельга, о чем он собирается говорить с твоим обожаемым супругом? О скверной лондонской погоде, или политических проблемах и вопросах мира? Ха-ха. Смешно. Подумай...
Заткнись.
О том, что он явно обеспокоен состоянием твоей психики, и, похоже, еще тем, что этот чертов старик тебе во все не отец и не дед, и не какой-нибудь дядя или дальний родственник, а муж. Знаешь, мне кажется, что его это беспокоит, гораздо больше чем тебя.
Заткнись.
Замолчи уже не конец.
Это моя жизнь, это моя судьба, мои тысячи агоний, мой зеркальный лабиринт, моя смертельная инъекция морфия, мой терновый венец.
Я сама избрала эту судьбу.