Shuurey все записи автора АНГЕЛЫ

У них у всех уста устали,
и души досветла ясны.
И лишь случайные печали
порою им смущают сны.

Они как будто не у дела,
и божий населяя сад,
они, как мерные пробелы,
в его мелодии молчат.

Но стоит крыльям их раскрыться,
разбудит ветер все края,
так Бог перелистнуть стремится
рукою скульптора страницу
неясной книги бытия
***

ИЗ «СОНЕТОВ К ОРФЕЮ»

VIII

Только там, где слава и удача
царствуют над кручей наших бед,
приютиться может нимфа плача,
слезной мглой оплакивая свет

над скалой с оградой и часовней.
И далекий осенен простор
верой, будто быть ей всех греховней
суждено средь братьев и сестер.

Чист восторг, желанья всюду правы.
Лишь она, лишенная забавы,
не сочтет всего, что в мире плохо.

Но внезапно, выронив беду,
в небеса, бездонные для вздоха,
голос наш возвысит, как звезду.
***
Тишина

Милая, слышишь, я поднял ладони –
слышишь: покой нарушен. . .
Как найти мне жест обреченней,
чтобы вещами он не был подслушан?
Слышишь, вот я смежаю ресницы,
слышишь: – шум над твоей тишиной.
Слышишь, как снова открылись зеницы. . .
. . .но почему тебя нет со мной?

Оттиск малейшего мановенья
в тишине этой шелковой зрим;
след ничтожнейшего волненья
на пологе дальнем неизгладим.
Колеблет звёзды мое дыханье:
вздох высоты
к моим губам подносит сиянье,
и я вижу сквозь расстоянье
ангельские персты.
И только мое мечтанье: ты
дальше мечты.

***
Воскрешение Лазаря

И в сомненье многие роптать
начинали: чудо сотвори им!
Неужели Марфам и Мариям
недостанет веры признавать,
что Он может? Но кричали всюду:
«Господи, зачем Ты среди нас?»
Неужели дать свершиться чуду
вопреки природе, напоказ?
Он спросил, могила далеко ли,
а в глазах страдание и мгла,
словно слезы Он сдержать не в воле.
Он пошел, толпа за ним пошла.
Плакал Он, душа его страдала:
воскрешенье — после похорон?
Вдруг огонь высокого накала
вспыхнул в Нем, и возмутился Он:
среди них разлад и заблужденье —
средь живых и среди мертвых тел.
Гнев преобразил его движенья.
«Камень сдвиньте!» — Он им прохрипел.
«Там смердит», — сказал в испуге кто-то
(Лазарь там лежал четыре дня),
Он же руку, словно из-под гнета,
весь во власти своего огня,
тяжело над полумраком грота
поднимал, безверие кляня.
И рука, о легкости забыв,
пальцы, словно когти, цепко сжала,
мертвецы из мрачного провала
на её чудовищный призыв
все могли бы выйти, но один
в пеленах оставленное тело
обретал так смутно и несмело,
словно жизнь вернуться не хотела,
но вернулась все же из глубин.

Ронда, январь 1913

Rainer Maria Rilke

Auferstehung des Lazarus

Also, das tat not fьr den und den,
weil sie Zeichen brauchten, welche schrieen.
Doch er trдumte, Marthen und Marieen
mьЯte es genьgen, einzusehn,
daЯ er kцnne. Aber keiner glaubte,
alle sprachen: Herr, was kommst du nun?
Und da ging er hin, das Unerlaubte
an der ruhigen Natur zu tun.
Zьrnender. Die Augen fast geschlossen,
fragte er sie nach dem Grab. Er litt.
Ihnen schien es, seine Trдnen flцssen,
und sie drдngten voller Neugier mit.
Noch im Gehen wars ihm ungeheuer,
ein entsetzlich spielender Versuch,
aber plцtzlich brach ein hohes Feuer
in ihm aus, ein solcher Widerspruch
gegen alle ihre Unterschiede,
ihr Gestorben—, ihr Lebendigsein,
daЯ er Feindschaft war in jedem Gliede,
als er heiser angab: Hebt den Stein!
Eine Stimme rief, daЯ er schon stinke,
(denn er lag den vierten Tag) — doch Er
stand gestrafft, ganz voll von jenem Winke,
welcher stieg in ihm und schwer, sehr schwer
ihm die Hand hob — (niemals hob sich eine
langsamer als diese Hand und mehr)
bis sie dastand, scheinend in der Luft;
und dort oben zog sie sich zur Kralle:
denn ihn graute jetzt, es mцchten alle
Toten durch die angesaugte Gruft
wiederkommen, wo es sich herauf
raffte, larvig, aus der graden Lage —
doch dann stand nur Eines schief im Tage,
und man sah: das ungenaue vage
Leben nahm es wieder mit in Kauf.
***
Мы только голос...

Мы только голос. Кем воспета даль,
где сердца всех вещей единый звон?
Его удар внутри нас разделен
на ровный пульс. Великая печаль
и радость сердца велики для нас,
и мы от них бежим, и каждый час
мы — только голос.
Лишь внезапный миг —
в нас сердца звон негаданно возник,
и мы — весь крик.
И лишь тогда мы — суть, судьба и лик.

***
БЛАГОВЕЩЕНИЕ.
СЛОВА АНГЕЛА

Мы все от Господа отдалены,
а ты еще дальше нас.
Но как блаженно озарены
руки твои в твой час,
в них расцветает ясность твоя,
и чудо — твои черты.
Я — это день, роса — это я,
но дерево — это ты.

Прости, я сбился, был путь далек,
и я позабыл ту весть,
которую я от Господних ног
призван тебе принесть.
Я должен сказать небывалое,
блуждал я средь пустоты,
видишь — благое начало я,
но дерево — это ты.

Блуждал я долго мглой мировой,
ни для кого незрим,
теперь этот маленький дом твой
тесен крылам моим.
И здесь для тебя лишь тень я,
так взоры твои чисты,
и я — в листве дуновение,
но дерево — это ты.

Из ангелов каждый так боязлив,
быть первым никто не привык,
и не был еще никогда призыв
смутен так и велик.
Скоро свершиться тому суждено,
к чему ты в мечтах идешь.
Радуйся, зреет в тебе зерно,
ты готова, ты ждешь,
ты — это врата, и раскрыться им,
и я эту весть несу.
Слух твой сладок словам моим,
теперь, как эхо, неповторим
мой голос в твоем лесу.

Я верю, в тебе претворение в плоть
тысяча первой мечты.
Взглядом меня ослеплял Господь,
но дерево — это ты.
***
Луг обернулся к свету и теплу...

Луг обернулся к свету и теплу,
пора настала бодрому настрою,
и лето юность чувствует корою
и гонит вверх по ветхому стволу.

Взгляд не проходит дерево насквозь,
листва кроит пространство по-иному,
и небеса все больше по объему,—
а сколько ждать нам этого пришлось...

***
О, до любви...


О, до любви
потерянная любимая, не пришедшая,
я не знаю, какие напевы тебя пленили,
и уже не пытаюсь в наплыве грядущего
тебя провидеть. Все оживающие
во мне картины, надвигающиеся пейзажи,
башни, мосты, города и
внезапные обрывы пути
и величие тех, богами
взлелеянных стран,— все
обликом брезжит во мне
твоим, отходящая в даль.

Ах, сады — это ты,
и смотрел я на них
с такою надеждой. Окно
распахнулось, и словно ты
там стоишь, думая обо мне. Переулком
я иду и еще шаги твои слышу,
и витрины еще смущены
свежим твоим отраженьем, встречая в испуге
мой нечаянный лик. И кто знает,
не одна ли и та же одинокая птица
в нас вчера возвещала вечер?
***
Быть может, в боли... (R.M.Rilke)
***

Быть может, в боли точный есть расчет,
так плуг снимает старый слой над новым,
и боль, как благо. Надо быть готовым
к последней, той, что прежние прервет.

Страданий бездна. Было ли без слез,
без потрясений, время легкой боли?
Но чья судьба мне ближе? Не того ли,
кто чудо воскресенья перенес?
***

Расточаются звезды (R.M.Rilke)
***

Расточаются звезды переполненным небом
над печалью твоей. Но не в подушку,
в небо заплачь. Здесь, уже у слезы,
на самом исходе лица,
здесь, во все проникая, берет
начало вселенная, вос-
хитительная. Кто же сможет пресечь,
если к ней тебя тянет,
это стремленье? Никто. Разве ты сам
вдруг посмеешь сразиться с наплывом
грозных светил на тебя. Дыши.
Дыши темнотою земли и снова
всмотрись! Снова. Легко и безлико
бездна свыше к тебе припадает. Бесплотное,
полное ночи лицо уступает простор твоему.

Париж, апрель 1913
Переводчик
Вячеслав Куприянов.



Там плачет женщина...
***

Был день нескладен, а закат так чист,
И где-то голос тонко заструился.
В саду осеннем загляни под лист,
Там плачет женщина. Нет, я оговорился,

Там плачет птица. На ее висках
Волнуются две снежные метели.
И день, забывший что-то впопыхах,
Стоит и дышит у ее постели.

Одиночество
***
Оно как дождь. Встает над морем
И движется в медлительном просторе
Навстречу вечерам, что с ним не спорят.
И к небу одинокому плывет,
И падает на город темный свод,
Дождем пропитан.
Вдоль окон стекает,
По улицам, что повернулись к утру.
Когда ж в одной постели засыпают
Тела людей перед рассветом мутным,
Разочарованные близостью минутной,
И отчужденно закрывают веки.

Тогда
одиночество уходит в реки

Перевод Михаила Ромма
***

Одиночество
***
Дождю одиночество вторит.
Оно вечерами исходит от моря
и от равнин отдаленных и вскоре
идет к небесам, там застыв навсегда.
С небес оно падает на города.

Дождит оно в двуликий час тот ранний,
когда все улицы спешат к восходу,
когда тела, познав тщету стараний,
в печали расстаются и уходят;
когда же люди злобою исходят,
в одной постели отбывая сроки:
мчит одиночество тогда потоки.
***
Перевод с немецкого
Жаната Баймухаметова

***
РИЛЬКЕ, РАЙНЕР (РЕНЕ) МАРИЯ (Rilke, Rainer (René) Maria) (1875–1926), австрийский поэт. Родился 4 декабря 1875 в Праге. Несчастливое детство и пять лет обучения в военной школе в Санкт-Пельтене наложили неизгладимый отпечаток на его чувствительную натуру и навсегда поселили в нем чувство одиночества.
Ранняя лирика Рильке типична для поэзии неоромантизма. Его сборник Венчанный снами (Traumgekrönt, 1897), наполненный неясными грезами с оттенком мистицизма, обнаружил яркую образность и незаурядное владение ритмом, размером, приемами аллитерации и мелодикой речи. Тщательное изучение наследия датского поэта Й.П.Якобсена (1847–1885) окрылило и преисполнило его строгим чувством ответственности. Две поездки в Россию, на его «духовную родину» (1899 и 1900), вылились в сборник Часослов (Das Stundenbuch, 1899–1903), в котором несмолкающей мелодией звучит молитва, обращенная к недогматически понятому Богу будущего. Прозаическим дополнением к Часослову стали Истории о добром Боге (Geschichten vom lieben Gott, 1900).

Свойственное Рильке стремление «жить среди толпы, но быть во времени бездомным» предопределило его отшельническую судьбу и бесприютность. Рильке обзавелся фамильным гербом, наивно уверовав в свою принадлежность к древнему рыцарскому роду, – это заблуждение увековечила его импрессионистическая поэма в прозе Песнь о любви и смерти корнета Кристофа Рильке (Die Weise von Liebe und Tod des Kornets Christoph Rilke, 1906).

С 1900 по 1902 Рильке жил неподалеку от колонии художников Ворпсведе, в 1901 женился на Кларе Вестхоф. Стесненность в средствах и художественные искания привели его в Париж, где он имел возможность общаться со скульптором О.Роденом. Французская импрессионистическая живопись и символическая поэзия также отразились на поэзии Рильке, которая приобрела пластичность, широту диапазона и сосредоточенность на передаче неизменной сущности вещей (Новые стихотворения – Neue Gedichte, 1903–1908). Самое крупное прозаическое произведение Рильке, разноплановый декадентский роман Записки Мальте Лауридса Бригге (Die Aufzeichnungen des Malte Laurids Brigge, 1911), обнаруживает многообразное влияние Парижа на восприимчивый эстетизм Рильке.

Первая мировая война заставила его на время покинуть Францию. В 1922 долго сдерживаемое творческое напряжение разрядилось в трудных для восприятия, зачастую темных Дуинезских элегиях (Duineser Elegies, 1912–1923) и вдохновенных Сонетах к Орфею (Die Sonette an Orpheus, 1923). Развивая глубоко оригинальную символическую космологию, Рильке поднимается к новым метафизическим высотам, ищет примирения диссонансов и противоречий, мучивших его всю жизнь. В пафосе утверждения видимого, «милой земли», рождается формула «преображения» как передачи внутренней реальности вещей.

Гений Рильке одинок. Его восприятие жизни, само его творчество, глубоко затронутое мыслью о смерти, были трагичными. Слово немецкого языка приобрело под его пером исключительную значимость, а его письма представляют собой поразительное свидетельство абсолютной преданности поэзии. Умер Рильке в Валь-Мон (Швейцария) 29 декабря 1926.
http://www.poezia.ru/user.php?uname=atlantis1

http://www.krugosvet.ru/articles/45/1004551/1004551a1.htm