Ёфык_Бумба все записи автора

Итак)я вернулась,чтобы кормить вас качественными фиками)))поскольку гет я не люблю,то это конечно слеш))))

что-то у нас ещё не было Йоста,а его тоже обижать низзя)))вот)))

Автор - меланхолия

Пейринг – Йост/Билли

Рейтинг – NC-17

Бета, логик и докопист – Keine Dort.

Предупреждение – осторожно, педофилия, секс с несовершеннолетними, помешательство и я, честное слово, не виновата.

Подарок для Keine Dort, по ее заказу, на All for Pro fest.

Благодарности - Bee4, за терпение. Keine Dort, за вижуал, помощь с сюжетом!

POV Jost

 

FORWARD

- Дэйв.. доброе утро!

Я оборачиваюсь, улыбаясь заспанному Биллу, привстаю со стула, чтобы легонько поцеловать его в щеку, пока еще остальные спят. Такая старая привычка, черт знает, с чего началось, но постоянно, каждое утро, я целую его в щеку, когда он выходит из комнаты или из номера и подается ко мне.

И я целую его.

Я целую его, если рядом никого нет.

Эти минуты наедине с ним, пусть безразличным и слишком вежливым – настоящая драгоценность.

Драгоценность - потому что ему это совершенно не нужно. Мне тоже не нужно – я… да к черту меня. Драгоценность для одержимого, ждущего ночь напролет, когда луна спрячется за горизонтом и взойдет спасительное солнце.

Сегодня Билл прошел мимо.

Я наблюдаю за ним, пока он не видит, не могу отвести глаз. Он роется в ящичках, в поисках сигарет, пока я стою посреди кухни. Он очень худой, узкая спина, обтянутая слишком тесной для парня футболкой. Не знаю, специально ли.

- Да где же… - бубнит он, выдвигая уже третий ящик. Какого хрена он складывает все сюда, а не носит в сумке?

Я вижу его бледную поясницу, когда край майки поднимается, и Билл с грохотом закрывает дверцу. Молочно-белая, незагорелая кожа и сползшие старые джинсы. Низко, так, что ложбинку видно.

Даже если я закрою глаза, я буду видеть, как он передвигается от одной дверцы к другой, как гнется, тянется. Я делаю шаг к нему, собираясь прижать его собой к столу. Мне просто необходимо трогать его, сжать в руках, необходимо ощутить его худое тело под ладонями. Горячее, мокрое, как раньше, как тогда. Наверное, я все еще смогу обхватить его одной рукой – маленького.

Он выгибается, когда я подхожу, конечно, я знал, что он ждет этого. Я сжимаю руки сильнее, забираясь под плед, мокрую футболку… На тебе же остались следы от моих пальцев, просто должны были! Мне нужно знать…

- Дэйв! Ты меня слышишь?

Я открываю глаза, Билл стоит напротив меня и машет ладонью перед лицом:

- Сигарету дай, говорю.

Киваю на пачку на столе и усаживаюсь обратно на стул, тру виски кончиками пальцев.

Каулитц зачем-то неопределенно пожимает плечами – совсем чуть-чуть, наверное, мне снова показалось, и касается моих губ своими. Потом резко отходит и закуривает, усаживаясь на подоконник.

Я ничего не говорю.

- Мне какое-то дерьмо снилось.

- Какое? – говорю безразлично, вновь разворачивая перед собой брошенную на стол газету.

- Я же сказал – дерьмо! – бросает Билл и стряхивает пепел за окно. – Я хочу сок.

Ничего не ответив, я переворачиваю газетный лист – какие-то финансовые рынки, биржи, это совершенно неинтересно сейчас. Иногда мне хочется подойти к нему, молча, и закрыть рот ладонью. Иногда мне хочется, чтоб он всегда молчал.

Или ударить. Сильно, резко, наотмашь. Чтобы он, наконец, обратил на меня внимание.

......

BACK

Билли заходит тихо, осторожно ступая босыми ногами по длинному ворсу ковра. Я поворачиваюсь к нему, затушив сигарету в пепельнице – чтоб не дышал дымом.

- Что случилось, Билли? – спрашиваю я.

- Мне скучно, - тянет дите.

- Тебе нужно лежать, вернись в кровать, - поднимаюсь с кресла, чтобы отвести его обратно в спальню и уложить, наконец, спать.

Мне уже порядком надоело корчить из себя няньку с ребенком, в котором упрямства больше, чем роста. Два дня его болезни превратились для меня в один из кругов ада, самый жаркий, я будто в чаше с кипятком, обжигающим кожу. И опускаюсь все дальше, на дно, не желая останавливаться, когда он такой, будто гуттаперчевый, тряпичный, сломленный болезнью. Это выматывает меня сильнее всего, что я могу себе представить, и пока я еще могу держаться – мне страшно. За себя.

Мне все труднее заходить в его комнату, пропахшую горьким запахом медикаментов, с наглухо задернутыми шторами и плотно закрытой дверью. Чтоб спал, чтоб не мешали.

Все труднее садиться на уголок кровати и трясти его за плечо, заставляя проснуться.

Но я все еще в своем уме, когда веду ладонью вниз по его спине, по задравшейся футболке еще немного вниз – и уже по голой, горячей от испарины спине. Температура снова спала и он весь мокрый, раскрылся во сне, сбросив одеяло на пол.

Мне хочется довести рукой ниже, до упругой, полукруглой задницы, и стащить вниз его трусы, к самым лодыжкам – пока он спит.

Просунуть туда палец, почувствовать, какой он узкий, хочу зажать маленький сосок между пальцев, чтоб всхлипнул, растирая мятной, терпкой мазью от кашля.

Он такой маленький, и это единственный аргумент, после которого для меня уже ничего не существует.

 

- Дэвид? Ты меня слушаешь? Я не пойду!

- Билл… - начинаю я

- Ну Дэвид! Я лежу там, как… как идиот, уже два дня. Мне скучно. А они там еще что-то смотрят и ржут.

- Я же сказал, что тебе нельзя с ними сидеть. Заразишь мне всю группу, потом кто петь будет? Я? – пытаюсь пошутить, но голос уже дрожит, и я знаю, что не прогоню его.

- Как с этими твоими? Не надо. - Он тихо хихикает в плед, которым замотался, выйдя из комнаты, и делает шаг ко мне. Я вижу в неровном разрезе покрывала его голые ноги, чуть прикрытые длинной футболкой

- Я.. Можно я с тобой посижу? Ну, пожалуйста.

- Хорошо, - улыбаюсь, подписывая себе приговор, - иди сюда. Еще и босиком стоишь на полу! – так легко списать все на заботу перед маленьким мальчишкой.

Он забирается в мою кровать, когда я выхожу в гостиную к ребятам и склоняюсь над сваленными в кучу дисками, прямо за диваном. Разве тут можно что-нибудь найти сразу? Покопавшись минут пять, я все-таки выуживаю и бездонной бочки несколько дисков, которые могут заинтересовать болеющую звезду.

- Он с нами посмотреть хотел, - подает голос Томми, не отворачиваясь от экрана.

- Я понял, - киваю.

- Я отправил его обратно, - гордо заявляет он, тут же отпуская комментарии по ходу фильма.

- Да, он уже обиделся, - закрывая за собой дверь собственной спальни.

Билли долго выбирает диск, постоянно советуясь со мной, что я хочу посмотреть? Знал бы ты, маленький, как мне плевать на твои фильмы – ушел бы обратно.

Я слышал, что есть такое отклонение, но мне плевать… потому что руки уже трясутся.

Я знаю, что за это мне грозит, но – плевать. Я сдержусь, сдержусь, я должен.

Я отворачиваюсь, когда он, выбрав диск, откидывает плед, склоняясь над моим ноутом. Майка задралась, перекрутившись под одеялом, у него влажная от пота спина и остро торчащие бедренные косточки.

Когда он, наконец, укладывается, я укрываю его вторым одеялом и ложусь рядом, чуть дальше, чтобы не касаться, чтобы не чувствовать неровное дыхание, чтобы не трогать.

- Что выбрал? – интересуюсь я. Он молча показывает мне поцарапанную коробочку с ярко-голубым вкладышем. Ледниковый Период? Я тихо хмыкаю, нам обоим будет смешно. Мне ведь тоже, правда, Билли?

Это на самом деле смешно - мне. Я представляю, как сидящий напротив меня, в белоснежном халате, специалист тоже понимающе улыбается, постукивая по блестящему, отполированному столу кончиком карандаша. Он улыбается, так профессионально, будто все хорошо, записывая диагноз в мою карту.

Я тоже улыбаюсь, потому что Билли здесь, со мной, рядом, и как бы я не хотел отодвинуться от него – он жмется ко мне замотанный в одеяла.

Я улыбаюсь, как маньяк, который завел доверчивую жертву подальше в лес, и ей теперь некуда бежать, ее никто не услышит.

Он включает слишком громко и потом еще долго ворочается, пытаясь сделать нормальную громкость, не попадая пальцами по тачпаду. Я укладываю его обратно на подушки, чтобы было удобнее, и ставлю сам.

Билли лежит тихо, обернувшись пледом, иногда чуть вздрагивает, поправляя ползущее с плеча одеяло.

У меня, как в паршивых американских мультиках, два черта на плечах, они спорят друг с другом, отвлекая меня.

Я чувствую, как один тянет мои руки к нему, заставляет сжать ладонью его бедро, сильно, чтобы следы от пальцев остались. Красные, тающие.

И другой, злорадствующий, победно возвышающийся надо мной.

Во мне не осталось ангела, потому что я хочу. Хочу так сильно, что не могу больше ждать, мне нужно это. Нужно, как красно-белый круг спасателей для утопающего.

Я придвигаюсь ближе к нему – еще ближе, хоть и клялся себе, черт возьми, этого не делать. Но я же просто придвинусь? Вот так, близко, чтобы слышать, как он дышит. Только слушать. Я прижимаю его к себе, делая вид, что пробую, горячий ли его лоб. Он мягкий, податливый, и такой наивный, доверчивый. Неужели не чувствует, как у меня стоит – я слишком близко, я должен отодвинуться, но ни за что этого не сделаю, хотя бы пока он так тихо лежит.

Я чувствую животом, как тяжело он дышит, неровно, его чуть трясет от лихорадки. Ближе. Ближе. Еще.

Он горячий. Очень горячий и мокрый – температура снова начала спадать и выступила испарина, я чувствую ладонью, как прилипла широкая домашняя футболка к его спине.

Чуть поправляя вечно сползающий от его тяжелого дыхания с его живота ноутбук, я забираюсь к нему под плед. Ну что же я делаю?

- Так удобней, - зачем-то шепчу ему, будто он спрашивает, будто он отпихивает меня.

Будто он что-то может понять.

Я чувствую себя сумасшедшим Гумбертом, который дрочит себе на диванчике летней веранды, пока очаровательная маленькая Лолита лежит рядом, листая любимый журнал, закинув на него свои ножки. Билли тоже ничего не понимает, он почти в полусне, по-моему, даже не смотрит на экран, куда-то в одну точку, пытаясь сосредоточиться, или не уснуть. Он дрожит от холода и это то, что мне нужно.

Потому что он так доверчиво жмется ко мне, греясь теплом моего тела, и я безнаказанно вжимаю его в себя, трусь об него, пробуя сухими губами его горячую, влажную кожу на вкус. Он тихо вздыхает и хихикает чему-то происходящему на экране. Я бы отдал все на свете тому, кто сейчас остановил бы меня, но никого нет, только мальчишки в гостиной, но они увлечены каким-то шумным блокбастером еще больше, чем я – моим маленьким Билли.

Наверное, мне уже совсем плевать на то, что происходит вокруг, за стенами моей спальни, во всем мире - спускаюсь губами ниже, ото лба к подбородку, и слизываю его соленый пот с ложбинки между ключиц, так увлекшись своим занятием, что не сразу понимаю, что ноут, наверное, давно съехал куда-то вбок, а Билли, мой маленький Билли тихо лежит, затаив дыхание, будто боится вздохнуть, только чуть вздрагивает, вжимаясь в кровать, и глядит куда-то сквозь меня, застывшими глазами.

Я чувствую, что готов выплюнуть собственное сердце.

Застываю на мгновение, ожидая чего угодно – он может закричать, заплакать, отпихнуть меня и убежать, но он не делает ничего, и я снова склоняюсь над ним, касаясь пересохших от жара губ своими.

У него несвежее дыхание, перемешавшееся с запахом горького аспирина и сиропа от кашля, но это только больше заводит меня, и я хочу попробовать на вкус этот странный, смешанный запах.

Кажется я готов зарычать и впиться зубами в его голое, горячее плечо, и сжимать пока не пойдет кровь, пока не почувствую ее вкус у себя на губах, пока он не закричит от боли.

Я, словно сумасшедший, набрасываюсь на его губы, нещадно терзаю их так, что они сразу вспухают. И я знаю, ему больно.

Еще никогда мне не было так страшно от такого дикого желания, от собственной грязной похоти, от тихой податливости застывшего подо мной ребенка. От ребенка.

Я сжимаю его в руках, когда слышу, как он тихонько, жалобно всхлипывает, боясь кричать или отпихивать меня.

Я тихонько подтаскиваю его к себе и молча прикрываю ему рот ладонью, но он и так молчит и я ошибочно рассчитываю это как лучшее выражение согласия, обнимаю, вжимаюсь в него, умоляя себя остановиться – но поздно. Знаю, что не остановлюсь. Хотя бы потому, что он молчит, не отталкивает. Да потому, что он нихрена не понимает.

Я знаю, он не ответит на мои поцелуи, не проведет в ответ рукой по спине и не выгнется навстречу ласкам – но плевать, мне не нужно. Клянусь, не нужно, только он – такой маленький, горячий беззащитный и весь мой. Мой. Пожалуйста.

Я не сделаю больно.

Его мокрые ладошки упираются мне в грудь, когда я склоняюсь над ним. Я вижу в свете экрана, как он жмурится, отворачиваясь, и кусает губы. Я прижимаю его руки к кровати, убрав с себя, и кусаю в шею – тихо детка, умоляю, только не кричи. Он лишь тихо всхлипывает, пытаясь освободить руки, но он слишком слаб.

- Тихо… - я кладу пальцы ему на губы, - не бойся меня.

Тебе не нужно бояться меня, я всего лишь хочу попробовать, не плачь, только не плачь. Кажется, я шепчу ему это, стягивая одеяла, бросаю их на пол и, наконец, забираюсь под его футболку одной рукой. Я вполне могу удержать его руки другой, обхватив за тонкие запястья. Сжимаю специально сильней, чтобы остался красный след. Я так хочу оставить на нем свои отметины, что мне сносит крышу, я не понимаю, что делаю. Не понимаю, черт возьми.

Наконец-то я могу трогать его горячую кожу, проводить по ней пальцами, касаться ее губами, вылизывая вокруг пупка. Он такой соленый, будто я слизываю слезы с его заплаканного лица. Я хочу его утешить

Кажется, он что-то говорит мне, когда я обхватываю его ноги, под коленками, задирая вверх, но я уже ничего не слышу. Только стук собственного сердца, бьющегося где-то в глотке, и я больше не могу ждать, освобождая его руки, стягиваю трусы вниз, как хотел, к самым лодыжкам, чувствуя, как встают дыбом его мягкие волоски на ногах.

Он вцепляется в мои плечи, сильно, впиваясь короткими ноготками, пытаясь оттолкнуть, когда я, облизывая пальцы, провожу ими в ложбинке, между ягодиц, немного надавливая, переворачиваю его набок. Так долго, тягуче, еще и еще, пока хватка немного не ослабевает и я слышу, как он тихо хнычет – не надо, не надо, Дэвид.... Я целую его там, облизывая языком внутреннюю сторону бедер, где кожа слишком тонкая, мокрая. Наконец, он затихает, и я снова облизываю пальцы, чтобы тут же вернуть обратно, надавливая сильней, чем прежде. Там так узко и жарко, он всхлипывает, сжимаясь от боли, и я целую его, целую везде, где только могу дотянуться.

- Тише, маленький, тише… не будет больно, пожалуйста, только не плачь… - у меня дыхание срывается, и я вжимаюсь в него до боли стоящим членом, начинаю тереться.

Не могу больше ждать, ввожу палец глубже, и дите зажимается так, что дальше уже не идет. Это препятствие выводит меня из обезумевшего состояния и я слышу, как он плачет. Громко, навзрыд, сжимая зубами край подушки и мне кажется, нас услышал весь дом. Боже, что я делаю? У меня так бешено колотится сердце, что я почти ничего не слышу, только глухие удары пульса, гулом отдающие в голову.

Я отпускаю его, плачущего, испуганного и тут же прижимаю к себе. Он не отпихивает, даже не отстраняется, дает снова дает себя трогать, и я обнимаю его, крепко, сильно, целую его мокрые глаза, умоляю успокоиться.

Умоляю простить меня, он всхлипывает еще, когда я обхватываю ладонью его маленький член. В ладонь помещается. И сжимаю.

Я обещал тебе, Билли. Я обещал, больно не будет, только, пожалуйста, разреши мне. Разреши мне хоть это.

И он разрешает. Потому что ему хорошо, потому что он вскрикивает, кончая мне в ладонь. Так скользко, горячо, он дышит так, будто ему воздуха не хватает, с каждым вздохом все слабее, будто он вот-вот задохнется.

И я больше не могу ждать, обхватываю ладонью свой член, той самой ладонью, в его сперме, и дрочу себе. Мне уже не нужно много, несколько раз и я не могу сдерживаться. Кончаю прямо в штаны, успев лишь немного стянуть их вниз, и валюсь на подушки рядом с Билли. С моим маленьким Билли.

Он уже почти ровно дышит, распахнутыми от шока глазами глядя на меня, и я подтаскиваю его к себе. Он такой горячий, его трясет и я не могу понять, от чего – от лихорадки или недавнего оргазма.

Он почти не шевелится, только грудь вздымается от глубокого дыхания, когда я натягиваю на нас одеяло. Сейчас его нельзя выпускать отсюда.

Я чувствую себя диким зверем, из тех, что показывают в Animal Planet, изголодавшемся, и, наконец, догнавшим свою добычу.

Прости меня, Билли

......

FORWARD

Я засыпаю только под утро, когда свет уличного фонаря гаснет и комната погружается в полумрак, не освещенная теперь неярким, противно-желтым светом.

Сквозь сон я слышу, как по улице тихо проезжает первая машина, как вдалеке усиливается рев автотрассы.

Всю ночь я прислушивался к малейшему шуму, но теперь меня это не беспокоит, я слишком устал и слишком хочу спать.

Но нет, мне не послышалось. Мотор заглох совсем неподалеку, тихо хлопнула дверца.

Когда я подхожу к окну, мне хочется закрыть глаза, тряхнуть головой, ущипнуть себя – и проснуться. Я сплю, я совершенно точно сплю, этого не может быть.

Я знаю, что обманываю себя, не знаю, чего хочу и хочу ли дальше.

В предрассветных сумерках я ясно вижу тоненькую фигурку Билла, кутающегося в легкую кожаную куртку. Он стоит у машины, темно-синяя «Acura TSX» … Черный кожаный салон, деревянная отделка панели, серебристый отлив по крылу. Я уже видел эту машину. Раз или два, может больше.

Я вижу, как чужие руки легонько обнимают его, привлекая ближе, вижу, как чуть склоняется его голова и растрепанные, неуложенные волосы соскальзывают по спине. Такие длинные, касаются лопаток, когда он ходит по лофту в домашней майке.

Я замечаю каждую мелочь в нем, любое изменение, как любящая мать, которая страстно следит за развитием своего чада. Я тоже слежу. Потому что он мой, всегда был моим и я жалею лишь о том, что он, наконец, вырос.

Зачем-то жалею о неизбежном, о прошлом, об ошибках, которые ничего бы не исправили.

А может, и исправили бы.

Я бы сделал его другим, всегда своим, всегда маленьким мальчишкой с трогательно выпирающими косточками, тоненькими ручками и той детской улыбкой.

Я вижу, как он выгибается под руками, когда его мужчина сжимает объятия крепче, не желая отпускать.

Я тоже протягиваю руки, касаясь пальцами холодного стекла, скребу по нему ногтями от бессилия что-либо изменить. Я представляю, что это мои руки обнимают его, что это мои ноги сжимают его колено, и мои пальцы забираются ему в волосы, сжимая горсть в кулаке. Так сильно, чтобы он поморщился или даже вскрикнул, когда я дергаю вниз, открывая тонкую шею, всю в красно-синих пятнышках, в моих следах.

Я представляю, что это я целую его – вот так, как он – так жадно, страстно, прикусывая до крови.

Как бы я хотел, чтобы он был моим. Хотя бы до этого момента, сейчас. Чтобы я мог обладать им все это время, пока он был такой нежный, наивный, без этой фальшивой, глянцевой улыбки, от которой сходят с ума малолетние фанатки и исходят похотью грязные старые бизнесмены с толстым кошельком и миллионом кредитных карт.

Я знаю, что бы они делали с ним в роскошных номерах дорогих отелей, пока их глупые жены в загородных особняках укладывали бы их собственных детишек спать.

Теперь он уже взрослый, самостоятельный и еще более упрямый.

Интересно, как у него это было в первый раз? В первый – не со мной, когда он боялся, зажимаясь, упираясь ладошками мне в грудь, пытаясь оттолкнуть. Когда хотел, сам хотел.

Иногда я представляю Билла в стеклянной комнате – чтобы смотреть, но не трогать. К нему всегда тянулось слишком много рук и я, черт возьми, знаю, как трудно сдержать себя. Так ребенка бьют по рукам, запрещая трогать заветную конфету, и он не трогает – ровно до тех пор, пока мать не отвернется.

Он мог бы быть моим, но я сам закрыл его в этой скорлупе, если бы не трогал, не пугал. Я сам выстроил эту стену, и я знаю, какая фальшь и ложь все это его теперешнее отношение ко мне. Эти поцелуи в щечку по утрам, улыбки… Он молчал об этом, пока не вырос, пока не понял, что это такое. А теперь он ненавидит меня, я знаю.

И я все равно хочу его, даже такого – размалеванного, обвешенного кучами дорогих украшений, подарков.

Я молча, бессильно наблюдаю, как его целуют, чужие руки гладят его там, под футболкой, куда мне больше не добраться, и я сжимаю кулаки от злости, вспоминая, какая нежная и влажная его кожа, какая она соленая, а может, горькая на вкус. Как приятно провести по ней языком, чтобы потом лизать его между бедер, слушая, как он задыхается от стонов и просит вставить.

Я лишь жалею о том, что упустил.

Я одержимый, но скоро взойдет спасительное солнце и снова я поцелую его в щеку наутро.

Обещаю себе, что еще десять минут, у него есть чертовы десять минут, но не выдерживаю и секунды больше.

Наверное, я слишком громко хлопаю дверью, потому что Билл вздрагивает и тут же отворачивается. Я так мило улыбаюсь им, что самому противно, и несу какую-то чушь про ранний подъем и фотосессию.

Я хватаю его за руку, молча уводя прочь. Хватит.

Я прижал бы его к двери машины, сильно, чтоб не вырвался. Я бы трахнул его прямо здесь, сильно, жестко, так, как он теперь хочет. Я бы построил вторую стену между нами, усадив его поглубже в плотную скорлупу, чтобы больше никто, никто туда не пролез!

Я бы целовал его, забираясь руками под одежду, нетерпеливо, жадно.

Хватит.

Всем своим видом он вынуждает на это, но он никогда не захочет меня так, как я этого хочу. Он больше никогда не поверит мне.

Я завожу его в дом, накрепко запирая дверь, говорю ему что-то, лишь бы говорить, лишь бы обвинить, мне так хочется ударить его, выплеснуть на него всю свою обиду и злость. Только ему все равно. Он резко вырывает свою руку и уходит вверх по лестнице, оборачиваясь.

- Я сказал, что буду готов к восьми, - выплевывает он.

Я не успеваю ответить, когда он оборачивается и цедит, злобно, сквозь зубы:

- И да, не называй меня деткой, Йост!

......

Эпилог.

Тихо, тихо, только тихо. Губы к губам, не целуя, вдох – на выдохе. Провести рукой по животу, вниз, чтобы стиснул ладонь горячими бедрами…и гладить там, пальцами, аккуратно… Поймать всхлип, еще один, и сжать тонкое, мокрое тело в руках. Укусить за губу, сильнее, толкнувшись в него так резко, что ноги сводит.

Картинки – перед глазами, яркие и серые, будто смешанные краски в стакане с водой, сумбурно, неясно… только вздохи, громко, с криком – двое. Движения резче, так, чтобы кричал, чтобы орал так громко, чтобы в горле саднило.

Резче.

Кричи.

И я буду кричать, когда ты впиваешься острыми ноготками в мои плечи, когда сжимаешь мои бедра ногами и выгибаешься, чтобы сильней, резче, глубже… и просишь, своим хриплым, сорванным от криков голосом – еще, пожалуйста. Как я могу не послушаться? Обхватить тебя за бедра и сильно, сжав до красных пятен, резко на себя, так, что голова запрокидывается, да, и этот стон… еще – и снова стон, громкий, хриплый, протяжный… пожалуйста, еще, я так хочу тебя…

Позволь мне ощутить, что ты реален, что это ты орешь подо мной, что так хочешь меня.

И впиться в губы, кусая их так сильно, что под языком чувствуется, как они распухли, как скулишь от боли, но не отстраняешься, отвечаешь, хочу еще, конечно, еще….

Глаза распахиваются с последним жадным, медленным поцелуем… Детка… моя.

«Не называй меня деткой, Йост….»