Solitary-Angel все записи автора Я тот человек, который вам нужен... Вы не ошиблись...
С юности я имел привычку все записывать. Например, когда Сталин умер, что происходило на улицах, о чем сообщали в газетах. И Чернобыль я записывал с первого дня, знал, что пройдет время и многое забудется, безвозвратно исчезнет. Так это и случилось. Мои друзья, они были в центре событий, физики-ядерщики, забыли, что тогда чувствовали, о чем говорили со мной. А у меня все записано...
В тот день... Я, заведующий лабораторией Института ядерной энергетики Академии наук Беларуси, приехал на работу, институт наш за городом, в лесу. Чудесная погода! Весна. Открыл окно. Воздух чист, свеж. Удивился: почему-то сегодня не залетают синички, которых я прикормил за зиму, вывешивая за окном кусочки колбасы. Нашли поживу повкуснее?
А в это время на нашем институтском реакторе паника: дозиметрические приборы показывали рост активности, на воздухоочистительных фильтрах она поднялась в двести раз. Мощность дозы возле проходной -- около трех миллирентген в час. Это очень серьезно. Такая мощность допускается как предельная в радиационно опасных помещениях при работе не более шести часов. Первое предположение -- в активной зоне разгерметизировалась оболочка одного из тепловыделяющих элементов. Проверили -- норма. А, может, перевозили контейнер из радиохимической лаборатории и так тряхнули по дороге, что повредили внутреннюю оболочку, загрязнили территорию? Попробуй теперь отмой пятно на асфальте! Что же случилось? А тут еще по внутреннему радио объявили: сотрудникам не рекомендуется выходить из здания. Между корпусами
стало пустынно. Ни одного человека. Жутковато. Необычно.
Дозиметристы проверили мой кабинет: "светит" стол, "светит" одежда, стены... Я встаю, у меня нет желания даже садиться на стул. Вымыл голову над раковиной. Посмотрел на дозиметр -- эффект налицо. Неужели это все-таки у нас, ЧП в нашем институте! Утечка? Как теперь дезактивировать автобусы, которые развозят нас по городу? Сотрудников? Придется поломать голову... Я очень гордился нашим реактором, я изучил его до миллиметра...
Звоним на Игналинскую атомную, она рядом. У них приборы тоже орут. Тоже паника. Звоним на Чернобыль... На станции не отвечает ни один телефон... К обеду выясняется. Над всем Минском радиоактивное облако. Мы определили -- активность йодная. Авария на каком-то реакторе...
Первая реакция: позвонить домой жене, предупредить. Но все наши телефоны в институте прослушивают. О, этот вечный, десятилетиями вдалбливаемый страх! Но они же там ничего не знают... Дочь после занятий в консерватории гуляет с подружками по городу. Ест мороженое. Позвонить?! Но могут быть неприятности. Не допустят к секретным работам... Все равно не выдерживаю, поднимаю трубку:
- Слушай меня внимательно.
- О чем ты? -- Громко переспросила жена.
- Тише. Закрой форточки, все продукты -- в полиэтиленовые пакеты. Надень резиновые перчатки и протри мокрой тряпкой все, что можно. Тряпку -- тоже в пакет и спрячь подальше. Сохнущее на балконе белье -- опять в стирку. Хлеб не покупай. И ни в коем случае никаких пирожных на улице...
- Что у вас произошло?
- Тише. Разведи две капли йода в стакане воды. Вымой голову...
- Что... -- Но я не даю жене договорить, кладу трубку. Она должна понять, сама работник нашего института. А если гэбист слушал, то, наверное, записывал на бумажку для себя и своей семьи спасительные рекомендации.
В пятнадцать часов тридцать минут выяснили -- авария на чернобыльском реакторе...
Вечером возвращаемся в Минск на служебном автобусе. Полчаса, которые едем, молчим или переговариваемся о постороннем. Боимся заговорить вслух друг с другом о том, что случилось. У каждого -- партбилет в кармане...
Перед дверью квартиры лежала мокрая тряпка. Значит, жена все поняла. Захожу, в прихожей сбрасываю с себя костюм, рубашку, раздеваюсь до трусов. Неожиданно подступает ярость... К черту эту секретность! Этот страх! Беру городской телефонный справочник... Телефонные книжки дочери, жены... Начинаю всем подряд звонить, что я, сотрудник Института ядерной энергетики, над Минском радиоактивное облако... И дальше перечисляю, что надо предпринимать: вымыть голову хозяйственным мылом, закрыть форточки... Протирать каждые три-четыре часа мокрой тряпкой пол. Белье с балкона -- опять в стирку... Выпить йод. Как его правильно принимать... Реакция людей: спасибо. Ни расспросов, ни испуга. Я думаю, что они мне не верили или не в силах были охватить грандиозность события. Никто не испугался. Реакция удивительная.
Поразительная!
Вечером звонит мой друг. Физик-ядерщик, доктор наук... Как беспечно! С какой верой мы жили! Только теперь это понимаешь... Он звонит и говорит между прочим, что хочет поехать на майские праздники к родителям жены на
Гомельщину. Оттуда же рукой подать до Чернобыля? Едет с маленькими детьми. "Замечательное решение! -- Закричал я. -- Ты с ума сошел!" Это о профессионализме. И о нашей вере. Я орал. Он, наверное, не помнит, что я
спас его детей... (После передышки.)
Мы... Я говорю о всех нас... Мы Чернобыль не забыли, мы его не поняли. Что дикари могли понять в молнии?
В книге эссе Алеся Адамовича... Его разговор с Андреем Сахаровым об атомной бомбе... "А вы знаете, как хорошо пахнет озоном после ядерного взрыва?" -- убеждал академик, "отец" водородной бомбы. В этих словах романтика. Моя... Моего поколения... Извините, по лицу вижу реакцию... Вам кажется это восторгом перед вселенским кошмаром... А не перед человеческим гением... Но это нынче ядерная энергетика унижена, опозорена. Мое поколение... В сорок пятом, когда взорвали атомную бомбу, мне было семнадцать лет. Я любил фантастику, мечтал полететь на другие планеты, верил, что ядерная энергия поднимет нас в космос. Поступил в Московский энергетический институт и там узнал, что есть сверхсекретный факультет -- физико-энергетический. Пятидесятые--шестидесятые годы... Физики-ядерщики...
Элита... Все в восторге перед будущим... Гуманитарии оттеснены... В трех копейках, говорил наш школьный учитель, столько энергии, что может работать электростанция. Дух захватывало! Я зачитывался американцем Смиттом, он писал, как изобрели атомную бомбу, проводили испытания, подробности взрыва.
У нас все держалось в секрете. Я читал... Воображал... Вышел фильм о
советских атомщиках "Девять дней одного года". Был он очень популярен. Высокие зарплаты, секретность прибавляли романтизма. Культ физики! Время физики! Даже когда уже в Чернобыле рвануло... Как медленно мы расставались с этим культом... Вызвали ученых... Они прилетели на реактор спецрейсом, но многие даже не взяли с собой бритвенные приборы, думали, что летят на несколько часов. Всего на несколько часов. Хотя им сообщили, что на атомной станции взрыв. Но они верили в свою физику, они все были из поколения этой веры. Время физики в Чернобыле кончилось...
Вы уже иначе смотрите на мир... У моего любимого философа Константина Леонтьева недавно вычитал мысль о том, что результаты физико-химического разврата заставят когда-нибудь космический разум вмешаться в наши земные дела. А мы, воспитанные в сталинские времена, мы не могли в своих мыслях допустить существования каких-то сверхъестественных сил. Параллельных миров...Библию я прочел потом... И женился на одной и той же женщине два раза. Ушел и вернулся. Еще раз встретились... Кто мне объяснит это чудо? Жизнь удивительная штука! Загадочная! Теперь я верю... Во что я верю? Что
трехмерный мир уже тесен для современного человека... Почему сегодня такой интерес к иной реальности? К новым знаниям...Человек отрывается от земли... Он орудует другими категориями времени, не одной землей, а разными мирами.
Апокалипсис... Ядерная зима... В западном искусстве все это уже описали... Нарисовали... Сняли... Они готовились к будущему... Взрыв большого количества ядерного оружия приведет к громадным пожарам. Атмосфера насытится
дымом. Солнечные лучи не смогут пробиваться к земле, а там цепная реакция пошла -- холодно, холоднее, холоднее. Эту мирскую версию о "конце света" внедряют со времен промышленной революции восемнадцатого века. Но атомные
бомбы не исчезнут даже тогда, когда уничтожат последнюю боеголовку. Останутся знания...
Вы молчите... А я с вами все время спорю... У нас спор между поколениями... Вы замечаете? История атома -- это не только военный секрет, тайна, проклятие. Это -- наша молодость, наше время... Наша религия... Но теперь? Теперь мне тоже кажется, что миром правит кто-то другой, что мы со своими пушками и космическими кораблями -- как дети. Но я в этом еще не утвердился... Не тверд... Удивительная штука жизнь! Я любил физику и думал: ничем, кроме физики, заниматься никогда не буду, а теперь хочу писать. К примеру, о том, что науку человек не устраивает, теплый человек, он ей
мешает. Маленький человек со своими маленькими проблемами. Или: как несколько физиков могут переменить весь мир. О новой диктатуре. Диктатуре физики и математики... Мне открылась еще одна жизнь...
...Перед операцией... Я уже знал, что у меня рак... Я думал, что мне осталось жить дни, считанные дни, и страшно не хотелось умирать. Вдруг я увидел каждый листок, яркие цветы, яркое небо, ярчайше-серый асфальт, трещины на нем, а в них муравьи снуют. Нет, думаю, их надо обходить. Жалко их. Зачем, чтобы они умирали? От запаха леса у меня кружилась голова... Запах воспринимался сильнее цвета. Легкие березы... Тяжелые ели... И все это я не увижу? На секунду, на минуту больше прожить! Зачем я столько времени, часов, дней просидел у телевизора, среди вороха газет? Главное -- жизнь и
смерть. Ничего другого не существует. Не бросишь на чашу весов...
Я понял, что смысл имеет только живое время... Наше живое время...
______________________________
Валентин Алексеевич Борисевич, бывший
заведующий лабораторией Института ядерной
энергетики академии наук Беларуси