Иллуми_Золдик все записи автора Название: Закрыть глаза
Автор: Kursnic
Бета: Lokiki
Фендом: Наруто
Жанр: лайт-мозго**ах, лайт-яой, чуть АУ
Рейтинг: R, NC-17?
Пейринг: Кисаме/Итачи
Предупреждение(читать обязательно!): насилие, пытки, гомосексуальные отношения. И Кисаме и Итачи тут два чекнутых к чертовой матери маньяка. Рейтинг высок не за счет яоя, а за счет описания насилия.
Мне было интересно,хоть и тяжело разбирать отношения этой парочки =) Маниаки, оба. Я немного прифантазировала прошлое Кисаме, так что имейте в виду - неканон, в некотором роде альтернативная версия. Яоя как такового только намеки низкорейтинговый яой, ООС.


Итачи никогда не считал себя брезгливым.
Он недрогнувшей рукой наносил раны и зашивал их. Он мог неделями жить в абсолютно безлюдной местности, питаясь насекомыми и рептилиями и это не вызывало у него и тени неприязни. Но когда Итачи увидел своего нового напарника, бесстрастное лицо перекосило от отвращения.
Улучшенный геном – как и у самого Учихи, но выражен гораздо сильнее.
Это даже не было человеком. Синяя кожа, безгубый рот, острые зубы в три ряда, жабры на щеках и за ушами, и белесые рыбьи глаза, не имеющие даже век, не говоря уже о ресницах, крошечные зрачки не больше булавочной головки. Отвратительно.
Даже имя: Хошигаке Кисаме, какое-то скользкое, и в то же время неприятно царапающее язык. Оружие под стать – Самехада, Чешуя. Меч, с противным чавканьем поедающий чакру противника. Гадость.
«И вот это – мой напарник?», - подумал тогда Итачи. Ему казалось неправильным, что существо типа этого может стать на одну ступень с ним самим, гением клана Учиха.
Но больше всего Итачи задело то, с каким выражением на него смотрел новый партнер: он будто оценивал каждое действие мастера Шарингана. Прикидывал: а не обманули ли его, не подшутили? Неужели этот мальчишка один из сильнейших шиноби в мире? Неужели вот эти по-девичьи холеные руки могли удержать катану, не говоря уж о том, чтобы пустить оружие в дело?
Кисаме молчал. Приглядывался, изучал, будто сверяясь с чем-то, но не говорил ни слова.

Первые месяцы, когда напарники «притирались» друг к другу, были поистине невыносимы. Напряжение потрескивало в воздухе, во всем чувствовалось недоверие. Лидер, давая им очередное задание, четко сказал, что это проверка того, как они сработались. И если что-то пойдет не так, то оба понесут наказание: им тут не Академия, где за ссору только немного пожурят строгие учителя и рассадят по углам, это организация преступников S-класса и в Акацки взаимная неприязнь не считается поводом для прекращения сотрудничества, а устанавливание хороших отношений – проблема прежде всего напарников, но не организации.
И Итачи, и Кисаме покидать Акацки не хотели, поэтому оба, скрипя зубами, продолжали «сотрудничать». Тренировались они вместе, пытаясь выработать такой стиль боя, чтобы один напарник дополнял другого: проводили атаки, используя сильные стороны, а слабые надежно прикрывая.
Теоретически, для совместной работы хватало и шапочного знакомства. Практически этого оказалось даже слишком много.
Первая долгосрочная миссия предполагала длительное, и гораздо более плотное, чем обычно, общение и, само собой, совместное проживание.
В тот вечер, в каком-то придорожном трактире Кисаме впервые при Итачи напился. В принципе, Учиха понимал, что ни один шиноби никогда не выпьет больше, чем нужно, чтобы оставаться в готовности отразить любую атаку, но Хошигаке поражал воображение напарника. Он все заливал и заливал в себя саке, даже не морщась из-за навязчивого запаха сивухи, которой разило от напитка. Одна бутылочка, две три, пять…
«Да сколько можно?!», – удивлялся Итачи. Кисаме только криво ухмылялся, и у гения Шарингана появлялось чувство, что пьяный здесь как раз таки он сам, что это он вслух высказывает свои мысли, и все его чувства тут же проступают на лице. Иначе с чего этой рыбе так мерзко лыбиться?
- Поздно уже, Итачи-сан, - хрипло произнес Хошигаке и встал из-за стола, легко закинув на плечо тяжеленный меч, до этого прислоненный к стене, - завтра выходим с рассветом.
Итачи не счел нужным отвечать. Он просто поднялся следом за напарником и направился в комнату для ночлега, стараясь не кривиться от широкого шлейфа отвратительного коктейля запахов пота и алкоголя.
Такого блага цивилизации, как душ, в их номере не было. Зато он имелся на улице, о чем, радостно скалясь, Итачи сообщил напарник. Кисаме уже стянул плащ и майку, так что запах долго немытого тела стал сильнее. А сейчас это тело, ко всему прочему, воняло, словно проспиртованный труп. Синенький такой, отекший, как утопленник, с отвратительным запахом и не менее гадкий на вид.
Не говоря ни слова, Учиха спустился во двор. Зашел в чисто символическую кабинку и, убедившись, что из окна номера его видно не будет, отодвинул рычажок. Из потрескавшегося глиняного желобка полилась вода. Мутноватая и ледяная, как сперва показалось Итачи. Пальцы быстро потеряли чувствительность, а тело несколько раз непроизвольно передернуло от резкой перемены температур.
Зато очень хорошо холодный поток глушил боль в глазах, – будто раскаленных, горячих, прожигающих мозг изнутри. Итачи давно заметил, еще после самого первого использования Шарингана: чем больше Учиха черпает силу в способностях своего генома, тем меньше в нем остается человеческого. Однажды может наступить грань, когда он попросту не сможет деактивировать Мангеке, и техника, отнимая с каждым днем все больше сил, убьет его. Но разве это большая цена за ту безграничную мощь, что Шаринган дарует своему владельцу?
Жизнь? Собственная или чья-то еще – просто ничтожная плата за силу.
Сила была для Итачи смыслом и целью его жизни. Ради силы он перебил клан, ради силы он оставил в живых своего брата, образ которого продолжал маячить где-то на задворках памяти укором его собственной минутной слабости.
Итачи любил силу. Хошигаке любил силу.
Именно из-за этого сходства их и объединили в одну команду.
Учиха обмотал бедра замызганным полотенцем, которое висело на стене кабинки, и, поминутно озираясь, вышел во двор. Пересек пыльную утоптанную в камень площадку, пахнущую остатками полуденного зноя, и потянулся к своей одежде. Он почему-то не хотел, чтобы Кисаме видел его тело – хрупкое, тонкое в кости, как у девушки. Итачи было неприятно осознавать, что его великая сила нашла себе пристанище в таком вот тельце.
Не то, что Хошигаке – на полторы головы выше самого Учихи, почти вдвое тяжелее и много мощнее на вид. Вот глядя на него, сразу думалось о том, что к такому силачу лучше не соваться за пряниками. Пусть он и был отвратителен, но ему не требовалось постоянно доказывать окружающим и самому себе, что он стоит чего-то. Многие боялись жуткой внешности и тяжелых кулаков, не говоря уже об огромном мече.
Одежда липла к мокрому телу, замерзшие пальцы не справлялись с немногочисленными замочками облачения шиноби, то и дело соскальзывали и срывались. Черный лак на ногтях облупился.
«Нужно будет перекрасить», - подумал Итачи, пристально разглядывая пострадавший маникюр и напрочь забыв о том, что стоит в одних штанах.
Громкий хлопок дверцы кабинки вывел его из задумчивости, шум воды возобновился.
Учиха повернул голову на звук. В принципе, все закономерно: Кисаме пришел помыться, как только Итачи оказался достаточно одет. Правила приличия соблюдены.
Еще одна черта Хошикаге, которую ненавидел Итачи.
Двуличность. На людях – уважительное обращение и едва не поклонение, придурковатое поведение; наедине – чуть ироничный тон, который Итачи со временем начал различать в хриплом голосе; учтивость, но как к равному, и задумчивость.
Учиха понял, что его, едва ли не впервые, обманывают. Его и весь остальной мир. Вот этот идиот, этот безмозглый силач порой поступает и говорит так, что ставит тупик гения клана, который полагал, что знает характер напарника досконально. Каждый раз, когда Итачи начинает скучать, – новая выходка, новая грань в этой плоской и абсолютно двухмерной личности – Хошигаке Кисаме.
- Разгоним кровь перед сном, а, Итачи-сан? – и опять новые интонации в хриплом басовитом голосе с жутким южным акцентом. Юный гений понял, наконец, что напоминает ему голос Кисаме. Звук похож на тот, что возникает при полировке камня – такой жалкий, отвратительный, упрямый звук.
Учиха одернул майку и обернулся. Кисаме стоял перед ним, в чем мать родила, и нагло ухмылялся.
«Гадко, да? Какие мы брезгливые», – говорила эта его ухмылка. Он будто видел все мысли Итачи насквозь и пользовался тем, какое впечатление производит на напарника.
Хошигаке не спеша натянул штаны и принялся махать руками, разминая затекшие мышцы. Самехада остался в номере и, похоже, идти за мечом никто не собирался. Поиграв мускулами, Кисаме наклонился и, неожиданно для Итачи, сложился практически пополам, уткнувшись лицом в колени. Потом выпрямился и прогнулся назад, принялся разминать ноги, демонстрируя неожиданную гибкость.
«У него, должно быть, костей нет», - с отвращением подумал Итачи, - «Ну да, акулы, у них хрящевой скелет…»
Учиха, незаметно для себя, заразился энтузиазмом напарника «разогнать кровь» и начал разминать шею и плечи, выгнул руки, принялся за растяжку – и чуть не пропустил летящую в него палку, судя по гвоздю на конце, выдернутую тут же из забора. Кисаме, все так же противно ухмыляясь, вертел в руках оглоблю. Конечно, до тяжести и размеров Самехады этой «палочке» было далеко. Итачи предпочел бы драться легкой жердью, чем такой дубиной, а Кисаме, видимо, нравилась тяжесть и неприспособленность «оружия» – он с ошеломляющей ловкостью вертел и поигрывал оглоблей, забавлялся, жонглировал ею, устраивая маленькое представление для своего напарника.
Итачи нахмурился: он не понимал смысла этой показухи. Они не играть собираются, а тренироваться! Нечего цирк устраивать!
Солнце светило Итачи в спину, что, бесспорно, давало Учихе огромное преимущество, а противника заставляло хмуриться, пытаясь время от времени закрыться от жалящих лучей света ладонью.
«У него нет век, он даже глаза закрыть не может. Омерзительно», - кланоубийца двинулся в пробную атаку, намереваясь выяснить слабые места соперника. Впервые они сражались без использования чакры, впервые они сражались друг с другом.
Выпад – отбит, выпад – отбит. Колющий удар – красивый уход в сторону.
«Черт», - Итачи не понимал, как можно с огромной палицей ускользать от его юрких, жалящих атак.
- Вы не устали, Итачи-сан? – импровизированные «мечи» кружились, разрезая воздух на лоскуты и крайне редко встречаясь, все старательней выбирая момент удара. Босые ступни вырисовывали в пыли дворика замысловатые узоры, пальцы ног не отрывались от земли, будто по льду скользили по шероховатой поверхности.
«Ублюдок!» - а Итачи чувствовал, что ему все сложнее принимать прямые удары, все чаще он отводил атаки противника, лишая себя возможности ударить в ответ, ведь «меч» был занят отведением удара чужого «меча».
Кисаме, имея явное преимущество в силе, атаковать всерьез не пытался. Он будто играл, наслаждался кратковременной победой над партнером, прекрасно зная, что лишь одно слово могло моментально изменить ход боя.
Тсукиеми.
Кисаме был наслышан об этой технике, но при нем Итачи ни разу ее не использовал. Хошигаке знал, что для осуществления джитсу, Учихе необходимо смотреть в глаза противнику, и что для отведения техники достаточно глаза закрыть, или не встречаться взглядом с активированным Шаринганом. Другое дело, что закрыть глаза бывший мечник Тумана не мог при всем желании, так уж получилось. А отвести взгляд, перестать любоваться этим миловидным личиком, зачастую было выше его сил.
Так вышло, что Итачи оказался нагло, бессовестно красив. Хошикаге понимал, что Учиха едва ли почтит своего напарника вниманием такого рода, как ему хотелось бы. Потому Хошигаке не предпринимал никаких шагов, чтобы принудить юношу. Не хочет – и ладно. Кисаме был не настолько глуп, чтобы портить и без того откровенно хреновые отношения с напарником только из-за того, что у него в паху зудит. Нет уж, пусть все остается как есть. Худой мир лучше хорошей войны.
Гораздо легче возвести молодого гения на пьедестал и втихую разглядывать его, время от времени отпуская склабезные шуточки по поводу откровенно бабьих повадок, типа любви к сладкому или тщательного ухода за волосами.
Если хорошенько напиться, то можно просто провалиться в глухую черноту хмельного сна, и не бояться, что перед рассветом снова придет безумное видение – Итачи-сан, абсолютно нагой, наклоняющийся над ним, Кисаме, осторожно касающийся мягкими девчоночьими губами узких губ напарника. Видение Итачи, с ласковым взглядом и покорным телом, которое податливо прогибается от осторожных ласк. Итачи, который со стоном выдыхает его, Кисаме, имя…
Такого Итачи нет и никогда не будет. Есть только маленький, озлобленный, юркий, словно ласка, зверек с глазами цвета южных сумерек и кожей небывалого оттенка воды и молока.
Ну вот, замечтался, пропустил удар.
Прямой удар маленького быстрого кулачка по лицу удалось остановить за пару сантиметров от цели, поймав холодную руку в ладонь. Итачи помимо воли отметил, что рука у напарника теплая, почти горячая, и что она аккуратно охватывает его плотно сжатый для удара кулак, не сминая кости, но удерживая, будто футляром, выстланным изнутри потертым старым бархатом.
- Итачи-сан, можно вас попросить? – глухой голос теперь говорил без акцента, максимально серьезно. Учиху обдало перегаром, он слегка поморщился, на что Кисаме только ухмыльнулся и продолжил, - Не могли бы вы использовать на мне Мангеке?
Молодой гений оторопел.
- Что?
- Мангеке Шаринган, вашу эту технику, Тсукиеми. Хочу знать, как она действует, – медленно, как маленькому непонятливому ребенку, повторил Хошигаке.
Это было глупостью. Несусветной глупостью. Это все равно, что попросить оторвать себе палец только из любопытства: а что чувствует человек с оторванным пальцем? Бред. Потребовалось очень много саке и немало времени, чтобы наскрести храбрости и решиться на такой откровенно безумный шаг.
Кисаме не знал, что подвигло его на такой поступок. Может быть, стремление понять напарника? Он знал точно, что если ему удастся уговорить Учиху, то ему очень скоро и очень сильно придется пожалеть, только вот брать свои слова обратно после минутного торжества над юным гением, это как останавливаться за миг до прыжка через пропасть - уже невозможно.
- Завтра с рассветом мы должны двинуться в путь. Я не знаю, какова вероятность выживания после Тсукиеми, но ближайшие несколько дней ты просто не сможешь встать с постели, Кисаме-сан, - Итачи выговаривал слова медленно и со смаком, наслаждаясь производимым эффектом. Пьяноватая ухмылка сползла с лица Хошикаге, сменившись предельной серьезностью.
- Мы выйдем завтра с рассветом так или иначе. Если я не буду в состоянии этого сделать, просто прикончите меня, Итачи-сан, и вам дадут другого напарника. Я даю вам слово: завтра с рассветом нас здесь не будет, – медленно проговорил Кисаме, глядя прямо в глаза Итачи. Учиха все еще колебался: в принципе, можно ведь остановиться тогда, когда напарник попросит, тем самым признавая свое поражение. А вот проткнуть его катаной пару десятков раз ой, как давно хотелось. За все непонятные ухмылки и непроницаемые взгляды, за то, что этот человек оказался не таким, каким его хотел видеть Итачи.
- Хорошо. Если подойдешь к пределу, кричи.
Будто крылья неведомой бабочки, в радужке раскрылся густо-алый Шаринган, зрачок поменял свой цвет с черного на красный, вокруг него веером распахнулся чернильный Мангеке.
- Тcукиеми.
Кровавое небо и земля цвета прогоревшей золы… Красиво. Облака, плывущие к заходящему солнцу, словно пожираемые светилом. Громкий стук сердца и боль в запястьях и голенях от врезавшихся в них железных оков. И Итачи-сан, с катаной вместо глупой палки и жестоким взглядом белых черных глаз.
- Ты находишься в мире Лунного Бога. Здесь я контролирую пространство и время, и даже массу объектов, – пальцы Учихи поудобнее перехватили рукоять меча, а глаза блуждали по телу напарника, выбирая, откуда начать пытку. Кисаме же глупо скалился, с любопытством оглядываясь вокруг, - Следующие семьдесят два часа я буду протыкать тебя катаной. Если почувствуешь, что мозг не выдерживает… - Итачи жестоко улыбнулся, - кричи, Кисаме-сан.
Учиха подошел ближе и присмотрелся к намеченной точке на теле: что-то было не так. В мире Лунного Бога, где цвета теряются и перемешиваются, вымещают друг друга, оставляя только черный, красный и белый, было хорошо видно, что грудь и живот Хошигаке покрыты сетью тонких штрихов-шрамов, не заметных при обычном свете.
Погрузив лезвие в тело напарника, Итачи поднял голову, и, изучая перекошенное от боли лицо, спросил:
- Что это?
Кисаме удивленно взглянул на своего коллегу:
- Что?
- Вот это, – катана осталась в ране, а пальцы, доселе держащие ее, прошлись вдоль особенно широкой полосы, вертикально пересекавшей брюшную полость.
«Кажется, так потрошат рыбу – разрезают брюхо и вытягивают внутренности, а потом отрезают голову и сдирают чешую», - Итачи вспомнилось, как в далеком детстве он часто смотрел на мать, готовящую ужин. Она очень ловко обращалась с кухонным ножом, без труда чистила свежего, еще трепыхающегося тунца, ловко удерживая скользкое тело за жабры. Голову она отрезала в последнюю очередь…
Нечеловеческое лицо Кисаме перекосила жуткая улыбка.
- Видите ли, Итачи-сан, ради получения силы порой приходится идти на некоторые жертвы. Вам ли не знать.
Кисаме опустил глаза в ожидании наказания за дерзость. Ведь никто не смел напоминать Учихе о том, как он получил Мангеке.
Хошигаке замер.
Мало кто знал, что для получения такой силы, какой он обладал сейчас, Кисаме пришлось пройти через ряд экспериментов, впрочем, как и еще нескольким детям деревни Скрытого Тумана. Он выжил – прототип, еще несовершенная, но уже вышедшая из-под контроля, машина для убийства. Кисаме любил силу, потому что если бы ее у него не было, то он до сих пор оставался бы всего лишь «опытным образцом». Сомнений не возникало: как только геном усовершенствуют, будет создан более сильный мечник. Более умный, более хитрый, более похожий на человека внешне. Но до тех пор Кисаме пообещал себе стать как можно сильнее, чтобы попросту выжить.
Чтобы когда-нибудь закрыть глаза раз и навсегда, умереть от руки врага на поле боя, а не от неудачного эксперимента в стенах безвестной лаборатории.
- Так значит, твой геном улучшен искусственно? – жестокие глаза прищурились, густые, белые в свете неправильного солнца, ресницы, прикрыли зрачок, - И на сколько же тебя хватит в таком случае? Если тебя собирали по кусочкам, сколько осталось в тебе от исходного материала, Кисаме?
Хошигаке усмехнулся.
- Больше, чем кажется, Итачи-сан.
Резкая боль от проникновения острого лезвия в правое легкое прервала хриплый смех. Мечник поморщился и задержал дыхание, чувствуя, как сталь с противным скрежетом царапает ребра. Ощущения тела привычно отступили на второй план, позволяя глазам, которые не могут закрыться, изучать выражения хорошенького лица Учихи.

«Почему он не кричит? Прошло уже пять минут и три секунды, он давно должен был скулить от боли», - Итачи закусил губу до крови, чувствуя, как обычная невозмутимость покидает его.
Эта техника, Тсукиеми, она требовала совершенствования, абсолютной власти над сознанием противника. Видимо, контроль чакры был недостаточно сильным, а боль, которую чувствовал Кисаме, вполне терпимой. Иного объяснения кроме несовершенства техники, Итачи придумать не смог.
Почему? Почему он не кричит, а только тихо шипит сквозь зубы и не отрывает взгляда от его, Итачи, лица.
Учиха не один раз преумножал боль Кисаме, создавая огромное количество копий, и сокращал ее до минимума, попросту избивая напарника рукоятью катаны, концентрировал и распространял по всему телу...
Итачи наносил и залечивал раны, он повторял пути старых шрамов, каждый раз обнажая то один, то другой скользкий от крови орган. Он даже распорол живот Кисаме и запустил руку во внутренности, и только это действие вызвало у акулоподобного напарника подобие крика.
- Остановиться, остановиться, остановиться… - Итачи осел на пол, сжимая в руках голову – Не убивать, не убивать, не убивать…
Кисаме криво усмехнулся: секрет был вовсе не в его умении терпеть боль, а в предусмотрительности некоторых умельцев Деревни Тумана, которым удалось перестроить нервные рецепторы таким образом, чтобы их можно было бы отключить от мозга не некоторое время. Ощущения далеко не из ряда приятных: своего тела Кисаме не чувствовал абсолютно, превращаясь в безвольную куклу, но вот глаза закрыть он не мог, потому хочешь-не хочешь, а видеть все, что с ним делал Итачи приходилось. И вываливающиеся из брюха внутренности, и тонкие пальцы, сжимающие большое, с шумом бьющееся сердце… Оно даже не помещалось на одной ладони, Итачи пришлось держать его двумя руками, жадно наблюдая за все уменьшавшейся пульсацией, он с силой сжимал пальцы за миг до того, как восстановить тело напарника.
Кисаме удавалось убегать от боли, но вот от страха – не вышло. Когда Итачи, улыбаясь, поднес к глазам скользкий комок судорожно сжимающихся мышц, все еще соединенный с телом несколькими трубками вен и артерий, Хошигаке захотелось заорать от страха, но вот только его тело ему не подчинялось. И это к лучшему, потому что крик означал бы поражением.

Семьдесят два часа животного ужаса подошли к концу, цвета вернулись на свои места. Облака, будто надеясь наверстать упущенное, неслись о небу прочь от хищной пасти заходящего солнца.
Кисаме не сразу понял, что до сих пор сжимает в ладони кулак напарника, и что перед его взглядом – черные, заполненные слезами детской обиды, глаза преступника S-класса, Итачи Учихи.
- Почему ты не кричал, Кисаме? Тебе ведь было больно, я знаю. Почему?
Хошигаке ухмыльнулся, и, наплевав на все предосторожности, сгреб напарника в объятья.
- Потому что не хотел разочаровывать вас, Итачи-сан, – большая теплая ладонь гладила темные волосы юноши, шелковистые пряди цеплялись за мозоли, оставленные рукоятью меча.
- Я не понимаю! Ты должен был… Почему? Почему?! Моя техника больше не работает?! – почти панический ужас, почти просящий взгляд. Узкая девчоночья ладошка легла на щеку Хошигаке, а глаза глядели едва не умоляюще, - Скажи, ведь было больно? Было?
- Да, Итачи-сан, очень больно. Очень… - Кисаме гладил смоляные пряди, прижимал к груди хрупкое тело, и думал о том, что для Итачи сила заключается в умении причинять боль, а для самого Хошигаке – терпеть.
Да, напарники идеально дополняют друг друга.
Когда они поднялись в номер, Итачи молча разделся и лег на кровать, раздвинув в стороны худые мальчишеские коленки. Кисаме, не говоря ни слова, накрыл его тело своим и потянулся к губам юноши.
- Я разрешил тебе трахать меня, а не целовать, - Хошигаке тут же получил пощечину, да такой силы, что голова мотнулась в сторону.
Итачи выглядел как маленький обиженный ребенок: губы его кривились в негодовании, будто он увидел нечто противное, мерзкое.
- У тебя изо рта воняет перегаром, это отвратительно. И сам ты… отвратительный.
Кисаме ухмыльнулся и начал покрывать хрупкое тело поцелуями.
- Вам вредно использовать эти глаза, Итачи-сан. Закройте их, так будет легче.
Юноша смежил веки и мысленно согласился с Хошигаке – так было легче, особенно когда прохладные губы накрывали горячую кожу, подолгу прижимаясь к ней. Гадкие рыбьи губы. Впрочем, если закрыть глаза, этого не увидеть, верно? Только острые треугольные зубы порой оставляют царапины на чувствительной бледной коже.
Пусть так, пусть через боль и отвращение, но Итачи сошел со своего пьедестала. А значит, команда сработается.
Значит, с рассветом они выйдут в путь, и к концу дня сделают привал в очередном придорожном трактире или в лесу.
Итачи будет смешно надувать пока еще детские губы, искусанные в кровь прошлой ночью, будет ерзать и бросать на Кисаме обвиняющие взгляды исподлобья. А потом сам потянется за теплом широких ладоней, и прижмется к груди, царапая ее ногтями, и слизывая кровь из маленьких ранок. Он возьмет кунай и сделает надрез на руке, чтобы попробовать, сравнить – отличается ли его кровь от крови Кисаме. Кровь человека, который причиняет боль и не-человека, который ее терпит и боится.
Который просто не может закрыть глаза.