Иллуми_Золдик все записи автора слепой саске работает проституткой. Ищущий замену Итачи, туда приходит кисаме. Насилие, жестокость. Использование самехады.

текст 2

отсюда: http://www.diary.ru/~naruto-kinks/p66832429.htm?from=last&discuss


Дощатый пол выскоблен начисто: дерево давно потеряло первоначальный цвет. Сегодня – старик Хирохито не говорит «в этом году», для него дни и недели давно слиплись в остывшую рисовую кашу. Хирохито говорит «сегодня», а имеет в виду этот год. Или ближайшие пять. Сегодня, говорит Хирохито, половицы цвета старых, вылизанных морем костей.
Здесь часто моют полы, и не так уж важно, как – медленно или наскоро, склоняясь в пояснице или ползая на коленях, - главное, чтобы все было чисто. Мытье полов – не самая сложная работа, это под силу многим.
Сегодня – нет, именно сегодня, а не в этом году – полы мыл слепой.

- Сходил бы купить свежих газет, - лениво сказал Ваташи, временно замещавший хозяина.
- Жарко же, - отозвался Исадзаки, бывший генин из деревни Травы.
Исадзаки уже шестой год работал здесь охранником и считался местным авторитетом в области мордобоя. Поэтому Ваташи не стал настаивать, позвал старого Хирохито, но тот как сквозь землю провалился. Чувствовал, наверное, что его пошлют за семь ли под жарким солнцем.
- Девчонок запряги, - посоветовал Исадзаки, ковыряя в зубах оструганной бамбуковой палочкой для якитори.
- Девчонок, - передразнил его Ваташи, - Проще самому сходить.
- Вот и сходил бы.
Ваташи не обратил на него внимания, открыл тяжелый гроссбух и достал калькулятор. Сунул карандаш за ухо и принялся вычислять что-то, делая пометки на листе бумаги.
- Очки еще одень, - фыркнул Исадзаки, отбросил в сторону палочку, - Хирохито! Хиро-хи-ито! Старый хрыч, мать твою… точно, спрятался. Может, этого пошлем?
- Пошлешь его, - вздохнул Ваташи, сразу понял, кого имеет в виду Исадзаки. Отогнал от лица назойливую муху, уставился в гроссбух, - Хоть бумаги в руки не бери, убытки сплошные.
- Конечно, убытки. А ты думал, Сачико и Юми-тян как уехали, так и все, считай, трети прибыли нет.
- Ну не трети, - возразил Ваташи. - Хотя, конечно, ощутимо.
- Э-эх, как же мы Юми-тян отпустили, - расплылся в улыбке Исадзаки, - Куда ты смотрел?
- Вернется, - проговорил Ваташи, - Куда они денутся?
- Хорошо бы.

Дверь заскрипела, солнечные лучи ворвались в помещение, заставив прикрыть глаза. Оба с интересом уставились на вошедшего, присмотрелись, но это оказался всего лишь старик Хирохито.
- А-а-а, вот ты где, - улыбнулся Исадзаки, приподнимаясь с места.
- Посетители у нас, - проворчал тот, посторонился. Пригибая голову, внутрь вошел шиноби с большим мечом, обмотанным бинтами. Хирохито недовольно покосился на него, но ума хватало ворчать себе под нос.
- День добрый, - учтиво склонился Ваташи. - Рады видеть вас на нашем постоялом дворе. Наш повар готовит прекрасные якитори, а цены на комнаты вас приятно…
Под взглядом вошедшего Ваташи вдруг осекся, хотя глотка у него была луженая.
- Вас приятно удивят, кхм. И девочки, конечно же.
- Мальчики? – ухмыльнулся шиноби. Управляющий скривился, но быстро вернул улыбку на лицо. Мальчиков у них было всего двое, и один другого лучше.
- Как будет угодно господину.
Ваташи прикинул, проспался ли Маса-кун после вчерашнего, решил, что проспался. Не этого же предлагать, в самом деле. Не угодит, а Ваташи отдувайся.
- Есть очень славный мальчик, - начал он рекламировать, но вновь осекся.
- Брюнета, - сказал шиноби.
Ваташи не стал спорить, решил, что себе дороже выйдет. Наверное, услышал где-то, нарочно пришел сюда. Не показывая недовольства, Ваташи кивнул, расспрашивая насчет еды и питья. Ступени, ведущие на второй этаж, заскрипели под их ногами.
- Ходят тут, - буркнул старик Хирохито, поглядывая им вслед неодобрительно. - Ходят тут, ходят, девок портят. Исадзаки-сан, вы б пошли, да сказали, чтоб слепого-то хоть не портил, а то я как погляжу…
- Заткнись, - прошептал бледный, как рис, Исадзаки, зажимая ему рот ладонью. - Ох, заткнись же ты.

***

В кувшине плескалось то, что местные крестьяне называли нежным словом «сливка». Называли то ли за то, что производили из одноименного фрукта, то ли за цвет лица злоупотреблявших. Саске сразу чуял этот запах, тонкий, сладкий. Сивушные пары, распространяемые любителями, тоже отдавали этой горьковатой сладостью. Гость молчал, сидел неподвижно в высоком кресле. Высота от пола три с половиной локтя, расстояние от входа – два шага вбок, от северной стены – ладонь. Саске хорошо знал эту комнату. Три шага на юго-восток, один вбок. Высота диванчика полтора локтя, длина – почти шесть. Поправив тонкую светлую юкату, Саске уселся удобно, широко расставил ноги. Уперся локтями в колени, сплел пальцы под подбородком. Посмотрел снизу вверх на вошедшего. Судя по всему – шиноби. Судя по всему – знакомого.
- Саске, - наконец-то выговорил тот, и тайна тут же исчезла. Саске молчал, смотрел внимательно, потирая щеку пальцем.
- Так и знал, что это ты, - проговорил Кисаме, отхлебнул немного из кувшина. «Сливка» была обманчиво слабым пойлом, выпить ее можно было сколько угодно, было бы куда отлить. Опьянение, тугое и тяжелое, приходило внезапно, било в затылок. Саске не выносил этого.

Время словно изгибается рекой, течет то быстро, то медленно. Еще десять минут назад слушал бессмысленную болтовню там внизу, а сейчас сидит и смотрит… смотрит на это вот. Кисаме почему-то удобнее сидеть там, где он сидит, и разглядывать его, не прикасаясь.

Но постепенно железная хватка, мучительно сжимающая что-то внутри, отпускает. Может быть, дело в широких плечах Саске, бледных и перевитых мускулами. Это заметно даже под полупрозрачной тканью. На предплечья и ниже, точно отмеряя длину рукавов, спускается загар.
- Подойди сюда, - говорит Кисаме. Саске делает четыре шага, замирает рядом с ним. - Так и знал, что это ты, - повторяет он.
- Я, - отвечает Саске. Смотрит ему в лицо невидящими глазами. Когда он смотрит так внимательно, невозможно поверить в то, что он ничего не видит. Что живет по инерции, как запущенная чьей-то рукой бумажная птица.

Кисаме бесцеремонно рассматривает его ладонь. Ладони, в отличие от предплечий, бледные. Что вымыло загар? Вода, в которую надо сажать рис в дни, когда каждые рабочие руки наперечет? Пальцы чуть распухшие, мозолистые, в сплошных заусеницах. Ногти обгрызены по самое мясо, обломаны. В левой ладони – следы нарыва от занозы. На безымянном пальце нет ногтя, уродливая темная вмятина вместо него.
У Итачи ладони тоже бледные. Но пальцы тонкие, длинные, ногти ровные, остриженные, одинаковой длины. Черный лак ровным слоем. У Итачи он видел только кровь на сбитых костяшках.

Кисаме тянется к нему, вынуждая приподнять подбородок. Несмотря на то, что руки у Итачи были другие, лица… лица слишком похожи. Брови росчерком – пусть даже разорванные шрамом. Прямой породистый нос, мягкая, чуть женственная линия подбородка. Обманчиво скучающее выражение лица.

Не отпустило.

Кажется, что сейчас раскроет рот и спросит что-нибудь тихо. Или скажет, неважно. Итачи был немногословен, мало говорил о себе, мало говорил в принципе. Не трепался попусту. А то, что говорил – исключительно по делу. Итачи было за что уважать, несмотря на то, что он был сопляком. Так показалось Кисаме, когда он впервые увидел его. Но сопляк умел постоять за себя. Сопляк был исключительно талантлив, но не провоцировал драк. Кисаме был не прочь пошуметь, погулять с размахом и коллективным мордобоем. Итачи этого не любил. Щурил опасные глаза, едва заметно кривился. В первый раз, через неделю, как они стали напарниками, у Кисаме появилось настроение самое что ни на есть подходящее, чтобы устроить кровавую баню в одной маленькой деревушке. Итачи дотронулся до его рукава тогда и сказал:
- Кисаме-сан, вы…
А что же он дальше сказал? Кисаме не помнил. Но несколько раз он его так называл, это точно. Уважение к сопляку пришло позднее, гораздо позднее. И уважение, и доверие.

- Кисаме-сан, - прошептал он, поглаживая лицо Итачи, меж бровей которого пролегла тяжелая складка.
- Кисаме-сан? – переспросил тот, усмехнулся, - Это он тебя так называл, когда ты его на хую вертел?
- Сейчас ты у меня вертеться будешь! – рявкнул он, отшвырнул мальчишку в угол, не поднимаясь с кресла. Сбросил, наконец, оцепенение, охватившее его при виде живого Итачи. Итачи мертв. А этот – живой. Еще как живой. И ходит, и даже на ноги поднимается.
- Подойди сюда, - сдерживаясь, сказал Кисаме. А тот подошел, точно дурак какой-то. И вновь отлетел, врезался в диванчик, свалился на пол. Поднимался уже медленнее. Это не Итачи. Итачи вел бы себя по-другому.
- Подойди сюда.
Вытирая кровь с зубов, Саске подошел. Выпрямился, как бабочка, наколотая на булавку. Вздрогнул от резкого взмаха, но остался на ногах. Кисаме легко поднял двуручник, ткнул им в подбородок Саске. Несильно ткнул, но чешуя прорвала бинты. И бледную кожу.
- Раздевайся.
К удивлению Кисаме, Саске не стал спорить. Распутал пояс плохо гнущимися пальцами. Тонкая, шероховатая ткань соскользнула к ногам. Под юкатой ничего не было. Ничего, кроме шрамов и рубцов, которыми, очевидно, выбита вот эта безоговорочная покорность. Кисаме вертел его и так, и сяк, отмечая следы от порезов, от затушенных сигарет.

- На посадке риса слепец плохой помощник? – спросил Кисаме, но Саске не ответил. Конечно, плохой, иначе не сидел бы здесь. Жилка бьется под кожей, светло-голубая, но кровь в ней все-таки красная. Пусть темная-темная, но все равно красная, вязкая, сладкая. Потекла, горячая, выталкиваясь ритмично, защекотала язык. Кисаме простонал, вцепившись в шею, едва сдержался, чтобы не перекусить яремную вену. Крепко держал Саске, не позволяя двинуться. Тот судорожно выдохнул, схватился за шею, когда Кисаме выпустил его.
- Если тебе интересно, - проговорил Кисаме, ухмыляясь. - Итачи я нигде не вертел. А вот ты – другое дело.
Саске открыл рот, чтобы возразить, но не смог. Скользнув по приоткрытым губам, Кисаме поцеловал его. Без языка, просто посасывая губы, прикусывая их, разбивая мягкую кожу. Саске дышал размеренно, стараясь сдержаться. Не отстранялся, губы медленно алели, припухли.
- Так ты больше похож на блядь, - сказал Кисаме. «И меньше на Итачи», - добавил уже мысленно.
- А ты похож на парня, который предпочитает блядей, потому что другие не да… - Саске вновь оказался в углу, ударился затылком о стену и не встал больше. Этого, наверное, и добивался. Да именно этого, точно. Кисаме поднялся, расстегнул плащ, разделся. Вряд ли выблядок потерял сознание, прикидывается, скорее всего. Прихватил кувшин с пола, плеснул в Саске «сливкой», и точно – тот дернулся, сразу пришел в сознание. Липкое, отдающее спиртом вино потекло по его лицу, намочило волосы, склеило в черные блестящие сосульки.
- Встань, - сказал он, и Саске послушался. Нехотя, через силу, ломая себя, но послушался. Кисаме уже понял, что переломали его не здесь, не в этой занюханной дыре. Саске поднялся на ноги, прислушался, повел головой. Голова его дернулась от удара, но он устоял на ногах. Кисаме подхватил его, прижал к себе, развел крепкие бедра. Удерживая на весу, ощупал и заухмылялся паскудно:
- Познал основы профессии?
Маска спокойного безволия слетела с лица. Саске бешено захрипел что-то нечленораздельное, вцепился в жесткую твердую шею, вдавил большие пальцы в кадык. Заскользил по покрытым чешуей жабрам, сдавил, чтобы было силы. Стиснул зубы, от усилия на висках выступил пот. Бесполезно.
- Не дури, выблядок, - хмыкнул Кисаме, отодрал его пальцы. Приподнял его чуть, воткнулся в податливое тело, ощутил пальцы Саске на своих плечах. Ему пришлось прижаться, обхватить Кисаме. Дышал мальчишка тяжело, но больше не срывался, молча сглатывал. Кисаме закрыл глаза, чтобы не видеть эти слепые глаза у самого лица. Хотелось прочувствовать, как дергается убийца Итачи, как он сдерживает себя.
Несмотря на крепкое телосложение, весил Саске не так уж много. Кисаме поднимал и рывком дергал вниз, вбиваясь глубже. Мальчишка порвался там, и теплые, тугие капли медленно, как слизни, потекли по ногам. Кисаме приоткрыл глаза, наблюдая за ним. На белом плече виднелся росчерк недавнего шрама, он провел языком по рубцу, разорвал кожу зубами. Не вырвал крика из плотно сомкнутых губ. Напряженные пальцы подрагивали на его плечах, непроизвольно стискивали кожу, будто мальчишка тоже хотел в этом участвовать. Пока внезапно нахлынувшая горечь не затопила все изнутри, Кисаме зажмурился, стиснул его бедра покрепче, рванул на себя, кончил. Взмокший Саске прижимался к нему мокрой грудью, хватал ртом воздух, но молчал. Дождался, пока Кисаме выпустит его, доковылял до диванчика, лег лицом вниз.

- Понравилось? – спросил Кисаме, поднял кувшин с пола. Отхлебнул шумно, уселся рядом с ним. Саске почувствовал его близость, приподнялся, сел,
- Ты считаешь, это все меня сильно запачкало? – бросил Саске. - Неужели ты и в самом деле так считаешь?
- Считаю, - проговорил Кисаме, без опаски глядя в слепые глаза. Удивительно. Можно смотреть в глаза Учихе. Привык уже
- Напрасно.
Саске поднялся на ноги. Сделал пять шагов влево, толкнул седзи в сторону. В закрытой нише на высоте в половину его роста стоял кувшин с водой. Саске вылил половину на голову, смывая липкое, подсохшее вино, распутал патлы. Смочил полотенце, прижав к горлу кувшина. Вытерся неторопливо.
Кисаме смотрел и не мог понять, почему выблядок до сих пор жив. Сам Кисаме при таком раскладе давно перегрыз бы жилы, а этот не стал. Остался почему-то, хоть и достиг своей цели, сучонок. Значит, появилась другая цель, иначе бы гордость не позволила вот так.

- Это все херня, - проговорил Саске, презрительно отбросил грязное полотенце. Уселся в кресло, хмурый, мрачный, спокойный. Будто и не дуплили его минуту назад, как девчонку.
- Херня?
- У меня вот тут, - Саске ткнул себе в грудь большим пальцем, - у меня вот тут все чисто, понял?
- Ты мне хамить будешь? – рявкнул Кисаме, поднялся на ноги. Саске смотрел на него в упор:
- А кто ты такой, чтоб я с тобой на вы разговаривал? Ты меня там ни с кем не путаешь, а Кисаме-сан?
- Я же тебя сейчас на скияки нашинкую, - выдохнул Кисаме, поднял меч, крутанул им в воздухе. И по тому, как он держал двуручник, было заметно, что он хороший мечник и любит свое оружие.
- Хоть мертвые стыда не имеют, - проговорил Саске, прислушиваясь к его шагам, - только вся его доля сейчас на моих плечах. На моих, понял?
От первого удара он ушел, приноровился. Но тут же растянулся на полу от простой подножки.
- Дурой своей выебешь?
- Самехада, - медленно и четко проговорил Кисаме, - это оружие. А не хер.
- И что тогда?
- Сказал же. Нашинкую.

Саске отчетливо вздрогнул, когда острая чешуя коснулась руки. Видимо, руки ему нужны были целыми. Кисаме ухмыльнулся. Нашел, чем достать мальчишку – тот, оказывается, зачем-то хотел жить, будто не все закончил. И больше того. Самехада могла разорвать плоть в одно мгновение. А можно было медленно снимать тонкие полоски. Для этого требовалась определенная сноровка, да и выблядок спокойно не лежал, пришлось поставить ногу ему на голову. Тонкий порез на плече разошелся в стороны, заалел, показывая мясо, как надрезанный пирог – начинку. Набух кровью, которая собралась у края, потекла вниз тремя струйками. Резать аккуратно было трудно, с каждой полоской кожи, а потом и ярко-алого мяса Саске вздрагивал, дергался всем телом, стискивал зубы, прокусывая губу. Кровь полилась щедро, еще одна скрученная розовая полоска повисла на тонком лоскуте, и тут Саске не выдержал, заорал, царапая дощатый пол. Кисаме полоснул по спине, преодолевая сопротивление плоти, выдрал клочья. Придавил его голову, чтобы он не орал так громко, но Саске низко, пронзительно выл на одной ноте. Не сменил тона, даже когда он принялся за вторую руку, которую кромсал уже не так аккуратно. Скулил надсадно, не умолкая, будто его в розетку включили. Кисаме убрал меч, аккуратно наматывая бинты по всей длине клинка.
Саске сорвал голос.

- До сих пор считаешь себя чище всех?
Вопрос остался без ответа.
- Хирохито! – донеслось откуда-то из-за стены - Сходи за газетами, старый мудень!
Где-то внизу, в совсем далеком мире, текла совершенно другая жизнь. Совершенно нереальная, но все равно проталкивающаяся сюда, с духотой и мухами, с глупыми разговорами и никчемными проблемами. Душный полдень заполнил собой всю комнату, прогнал призраков прошлого, вернул время на место. С Саске натекло уже порядочно, доструилось до подошв, и Кисаме задумался, как скоро появится пятно на потолке первого этажа, и управляющий прибежит сюда разбираться. Саске шкрябал по гладкому полу, дергался все тише. Кисаме убрал ногу.

- Знаешь, я тут думал, - тяжело проговорил Саске, будто не Кисаме перед ним стоял.
- Что? – спросил он, потому что все равно уже было.
- Где сейчас Итачи?
- Чего-о? – слушать этот бред у Кисаме желания не было. Он наскоро оделся, перехватил меч поудобнее, но Саске продолжал говорить. Только сейчас стало заметно, что Саске слеп, по-настоящему слеп, и не видит вообще ничего. С трудом повернулся на бок, кровь тихо хлюпнула.
- Итачи… после смерти оказался там, где мама и папа?
- А я откуда знаю?
- Наверное, там, - мягко сказал Саске. – Я тоже… надеюсь.
- А где это он должен оказаться? – спросил Кисаме, наклонился над ним, но Учиха молчал. Темные глаза потеряли осмысленное выражение, он как-то весь затих, замер, дышал тихо-тихо. Только пальцы судорожно сжимались. Мозолистые, некрасивые пальцы с обломанными ногтями. В каком таком месте должен оказаться Итачи после смерти?
Кисаме вспомнил детские сказки, которые всегда считал бредом, и вздрогнул вдруг. Уселся рядом с потерявшим сознание Саске. Может, у этого выблядка в самом деле внутри все чисто? Тени пролегли на узком бледном лице. Сейчас он не выглядел ни агрессивным, ни мрачным. Обычный замурзанный мальчишка. С ним надо было кончать, но Кисаме сидел и смотрел на него. На лицо, похожее и непохожее одновременно. Итачи-сан не любил зряшных убийств, не поощрял их. Итачи-сан, Кисаме чувствовал это, понимал четко, Итачи-сан оказался там, где сейчас весь клан Учиха. Там, где бродят шиноби, погибшие смертью храбрых, там, где смеются обычные мальчишки, растерзанные случайно, попавшие под чью-то горячую руку.

А у самого Кисаме не было, наверное, ни одного шанса. Ни единого. Он-то не мог так легко ткнуть себя в грудь пальцем и с уверенностью сказать, что внутри все чисто. Вернее, мог, но это было бы ложью. Самому себе врать – последнее дело. И ничего там чистого там внутри не было. Кисаме сидел на корточках над медленно угасающим Саске. Постукивал пальцами по колену и думал о чем-то напряженно. Вдруг, неожиданно для себя самого, потянулся, достал тонкую юкату. Разорвал край зубами, потянул резко, отдирая широкие полосы.

***
- Говорил же, - бормотал Хирохито, замывая большое пятно в комнате наверху, - Говорил же ему, сходи, предупреди, так нет же. Все самые умные. Один Хирохито дурак старый…
Рядом с деревянным ведром стояла нераспечатанная банка краски и широкая кисть. Ваташи расщедрился, приказал покрасить здесь полы. Работников совсем мало осталось, а крашеные полы мыть куда как проще.