Лежунапляжу все записи автора Думать мне пришлось недолго – дверь распахнулась, и я увидел Чапаева. На нём был чёрный бархатный пиджак, белая сорочка и алая бабочка из такого же переливающегося муара, что и красные лампасы на его шинели. Следом за Чапаевым в салон вошла девушка.
Она была острижена совсем коротко – это даже трудно было назвать причёской. На её еле сформированную грудь, обтянутую тёмным бархатом, спускалась нитка крупных жемчужин; её плечи были широкими и сильными, а бёдра чуть узковатыми. У неё были слега раскосые глаза, но это только добавляло ей очарования.
Несомненно, она могла бы быть эталоном красоты, но эту красоту сложно было назвать женской. Даже моя раскованная фантазия не смогла бы перенести эти глаза, лицо и плечи в горячий мрак алькова. О нет, она не годилась для трипперных бунинских сеновалов! Но её легко можно было представить, например, на льду катка. В её красоте было что-то отрезвляющее, что-то простое и чуть печальное; я говорю не о том декоративно-блудливом целомудрии, которое осточертело всем в Петербурге ещё до войны – нет, это было настоящее, естественное, осознающее себя совершенство, рядом с которым похоть становится скучна и пошла, как патриотизм городового.
Она поглядела на меня, повернулась к Чапаеву, и жемчуг сверкнул на её обнажённой шее.
- Это и есть наш новый комиссар? – спросила она.
Голос у неё был чуть глуховатый, но приятный. Чапаев кивнул.
- Знакомьтесь, - сказал он. – Пётр. Анна.
Я встал из-за стола, взял её прохладную ладонь и хотел поднести к губам, но она не позволила мне сделать этого, ответив формальным рукопожатием в манере петербургских emancipe. Я чуть задержал её ладонь в своей.
- Она великолепная пулемётчица, - сказал Чапаев, - так что опасайтесь вызвать у неё раздражение.
- Неужели эти нежные пальцы способны принести кому-то смерть? – спросил я, отпуская её ладонь.
- Всё зависит от того, - сказал Чапаев, - что именно Вы называете смертью.
- Разве на этот счёт бывают разные взгляды?
- О да, - сказал Чапаев.
Мы сели за стол. Башкир с подозрительной ловкостью открыл шампанское и разлил его по бокалам.
- Я хочу поднять тост, - сказал Чапаев, остановив на мне свои гипнотические глаза, - за то страшное время, в которое нам довелось родиться и жить, и за всех тех, кто даже в эти дни не перестаёт стремиться к свободе.
Мне показалась странной его логика, потому что страшным наше время сделалось именно из-за стремления, как он метко выразился, «всех тех» к так называемой свободе – кого? От чего? Но вместо того, чтобы возразить, я отхлебнул шампанского (этому простому рецепту я следовал всегда, когда на столе было шампанское, а разговор шёл о политике). Сделав несколько глотков, я вдруг понял, до чего я голоден, и принялся за еду.