МОЙ ПАПА РАССЕРДИЛСЯ.
     У него из глаз полетели искры, отчего стол и стулья сразу загорелись.
     Моя мама бегала туда-сюда с ведрами воды, чтобы успевать тушить пожар.
     А потом он перестал сердиться. Но от стульев уже ничего не осталось. Дверцы на шкафах перекосились, а картины были все в саже.
     Мой папа заплакал.
     — Вот-вот, — сказала моя мама. — Крокодиловы слезы.
     Слезы были огромные.
     Он сидел на подоконнике, а слезы, которые катились у него по щекам, становились всё больше. Там даже была слеза, в которую можно было окунуть голову, слеза, в которой можно было плавать на лодке с веслами, на лодке с большим парусом, и даже слеза, в которую, как большой красный шар, село солнце.
     Сейчас я, конечно, преувеличиваю.
     Но мой папа на самом деле может очень сильно расстроиться. И из глаз у него могут лететь искры. А иногда он сам загорается, и тогда моя мама выливает на него ведро воды, а он от этого шипит, и во все стороны идет пар.
     А еще он может очень сильно расстроиться и загрустить.
     Тогда мы потихоньку выходим из комнаты.
     — Ч-ш-ш-ш, — говорит шопотом моя мама. — Он грустит.
     И тогда весь дом сразу становится грустным. Кажется даже, будто стулья завяли. Я хочу сказать: ведь предметы тоже могут быть грустными. И вилки, и ножики. А если открыть кран, из него польется грустная вода.
     Но вот когда мой папа веселый, то даже картины на стенах трясутся от смеха так сильно, что иногда падают на пол.
     А у стола от хохота подкашиваются ножки.
     Ну ладно. Я ведь только хотел сказать, что мой папа может всё на свете. Быть сердитым, грустным и веселым. Или обыкновенным. Но это очень редко.

     Я ЛЕЖАЛ В КРОВАТИ.
     Под мою кровать забрался разбойник.
     В темноте он вылез из-под кровати и наклонился надо мной.
     И стал говорить ужасные вещи.
     — Ты хулиган, — сказал он.
     — Почему? — спросил я.
     — Хочешь, чтобы я тебе объяснил?
     — Да, — сказал я.
     — Нет! — завопил он. — С какой стати я буду тебе объяснять!
     И стал махать кулаком у меня перед носом.
     — Я буду тебя душить, — сказал он.
     — Душить? — спросил я. — А как это?
     — Ты не знаешь как надо душить? — удивился он.
     — Нет.
     — Правда, не знаешь?
     — Нет.
     Он схватил меня руками за шею и стал сжимать её.
     — Вот так, — сказал он.
     — Помогите! — только и успел крикнуть я совсем тихо.
     Но и этого было достаточно: мой папа ворвался в комнату.
     Он схватил разбойника за шкирку и поднял одной рукой!
     — Так-так, разбойник! — строго сказал он.
     Другой рукой он распахнул окно, отодвинул в сторону занавеску и вышвырнул разбойника вон.
     Я выскочил из постели и стоял рядом с папой.
     — Ты видел, как я его вышвырнул? — спросил мой папа.
     — Ага.
     — Он пролетел прямо над землей. Вот так нужно вышвыривать разбойников. Никогда не кидать их вверх. Запомнил?
     — Ага.
     — А если придется вышвыривать разбойника в реку, то кидать нужно по-другому, чтобы он прыгал по воде как камешек. Надо взять его за ноги и сначала хорошенько раскрутить. Тогда он полетит правильно.
     И он рассказал мне, как однажды вышвыривал разбойника в озеро: тот подпрыгнул на воде целых десять раз и долетел аж до середины озера.
     — Помогите! — кричал разбойник. — Что же мне теперь делать?
     — Плыть, — крикнул ему мой папа.
     — Куда?
     — На другой берег.
     Того разбойника папа больше не видел.
     — Вышвыривать разбойников надо учиться, — сказал он.
     А потом прибил под моей кроватью доску, чтобы там не было места для разбойников.
     — Для возможных разбойников, — добавил мой папа.

     Тоон Теллеген. «Мой папа»

     Я СТОЯЛ НА ПОРОГЕ. Я был еще очень маленький, даже не помню точно какой.
     Я видел верхушки башен и пшеничное поле, и по-моему, моя мама пекла блинчики.
     Где-то проехал поезд.
     Светило солнышко.
     Далеко-далеко я увидел маленькую точку. Она приближалась.
     «Что это такое?» — подумал я.
     Точка стала побольше. Она превратилась в черную штуковину с выпуклостями. Штуковина подпрыгивала, как мячик, скакала и пританцовывала. Потом у нее появились руки, ноги и голова.
     — Ты кто? — закричал я.
     — Я твой папа, сказала штуковина и открыла калитку.
     «Мой папа? — подумал я. — Никогда о таком не слышал».
     — А что это такое? — крикнул я.
     — Ну-у...
     — Откуда ты взялся? — спросил я.
     — Ниоткуда.
     Тут штуковина свернулась в клубок и подскочила прямо ко мне. Она распрямилась и оказалась гораздо больше меня. Но я, конечно, был тогда еще совсем маленький.
     — Так-так, — сказал я. — Значит, ты мой папа.
     Мой папа кивнул, подхватил меня на руки и нажал пальцем мне на нос.
     — Привет, Оливер, — сказал он.
     Я очень хорошо это помню.
     На улице было лето.

     Тоон Теллеген «Мой папа»

«Мой папа ужасно высокий. Он такой высокий, что когда я хочу ему что-то сказать, мне приходится забираться к нему на самый верх.
А это очень долго. Особенно далеко карабкаться от ремня до подбородка. Обычно, когда я добираюсь до уха, я ужасно устаю. И забываю, что хотел сказать. Так и стою, растерявшись, у него на плече.
— Так что? — спрашивает папа.
— Ну, — говорю я просто так. — Я подумал, пойду пройдусь, и вот оказался здесь...»

«Однажды мы сидели за столом. Мой папа, моя мама и я. Мы ели бутерброды. Моя мама спросила моего папу:
— Хочешь еще бутерброд? Мой папа ничего не ответил.
— Ты меня слышишь? — спросила мама. — Хочешь еще бутерброд?
Но мой папа ничего не сказал.
Он погрузился в свои мысли.
Так и сидел за столом совсем неподвижно. А потом очень медленно сполз со стула на пол. И лежал там тихо-тихо с открытыми глазами.
Моя мама прикатила из сада тележку Мы сложили папу пополам, погрузили на тележку и отвезли на диван. Там мы его аккуратно выложили...»