Наверное, все знают советского актёра Жжёнова. Он играл то милиционеров,
то разведчиков, то ещё кого-то - очень советского и очень правильного. А ведь он сидел в ГУЛАГе. И советскую власть презирал. Наверное, ему было стыдно за свои роли. Хотя, играл он в любом случае гениально.
«...После убийства Кирова был осуждён его старший брат (не вышел на траурную демонстрацию). Семью выслали в Казахстан. Жжёнов проявил упрямство, отказался от высылки, был арестован, но по ходатайству Герасимова был освобождён и отправлен на киностудию «Ленфильм».
Во время съёмок картины «Комсомольск» (1938) Георгий Жжёнов выехал в Комсомольск-на-Амуре. В поезде он познакомился с американским дипломатом, ехавшим во Владивосток. Это знакомство послужило поводом для обвинения в шпионской деятельности. Его приговорили к 5 годам.
Когда срок подошёл к концу, Жжёнова вызвали к начальству и вручили бумагу — распишитесь, что ознакомлены с постановлением о дополнительном сроке, ещё 21 месяц лагерей.
В марте 1945 за добросовестную работу Жжёнова досрочно освободили.
По ходатайству Сергея Герасимова Жжёнов был отправлен на Свердловскую киностудию, но в 1949 году он был снова арестован и сослан в Норильский ГУЛАГ (Норильлаг)...»
А тут рассказ Георгия Жжёнова.
«Саночки».
Прииск агонизировал.
Над воротами — во всю ширь, от столба к столбу — сияла фанерная радуга, задрапированная присобаченным к ней кумачовым транспарантом: «Труд в СССР есть дело чести, славы, доблести и геройства!»
Утром, после душной ночи, когда бригады, выстроенные на развод у вахты, разбирал конвой, с серого как портянка, низкого неба упали первые редкие капли... Начался дождь, равномерно барабаня по брезентовым спинам конвоя и пузырясь в образовавшихся на дороге лужах.
Когда бригады дотянулись до забоя и начали нагружать скальной породой тачки и отгонять их в приемные бункера приборов, с неба уже вовсю лились библейские потоки...
Ноги с налипшей на них глиной делались стопудовыми, скользили и разъезжались... Груженые тачки заваливались с трапов в грязь, глина липла к лопатам, не вываливалась из тачек... Нечеловеческие усилия требовались, чтобы удержать опрокинутую груженую тачку и не дать ей свалиться в бункер вместе с породой...
Вымокшие, с ног до головы измазанные в глине люди из последних сил терпели ожи
дая минуты, когда конвой поведет их наконец в лагерь, где можно хоть на короткое время укрыться от дождя, обсохнуть и проглотить свой обед...
Но накормить в этот день людей не удалось: залило дождем обеденные котлы, чадили и не разгорались плиты, внутри наспех сооруженной кухни шел дождь...
Здоровьем заключенных расплачивалось начальство за собственное легкомыслие.
Потекли и крыши бараков. Намокли постели. Дневальные круглые сутки шуровали печи. В не просыхавших за ночь «шмотках» — матрацах и подушках,— в одежде, развешенной на просушку вокруг раскаленных докрасна бочек из-под солидола, превращенных в печи, завелись белые помойные черви...
Как и всегда, беда не приходит одна!.. После непрерывного, в течение шести суток, летнего проливного дождя, во время которого работы в забоях не прекращались ни на минуту, вдруг ударили морозы — с температурой минус 20-25 градусов!
Голодные, измученные, больные люди натягивали на себя влажное, дымящееся от пара тряпье, мгновенно становившееся колом на морозе, и брели в этом задубевшем панцире в забои отрывать тачки, кайла, лопаты и прочий нехитрый инструмент забойщика, намертво вмерзший в землю.