Он знал, что в большинстве своем самоубийцы вовсе не хотят умирать. Более того, ужас смерти приходит не в самый последний момент, когда ты, уже облитый бензином и уже горящий, обезумевший от боли, выбежав с лестничной клетки на улицу, катаешься по сухой корке снега, пытаясь загасить пламя, нет, смерть пугает в самом начале.
Но вместе с тем и радует. Радует не сама смерть, а факт своего не-существования: «Ага, – думаешь ты, – вот меня не будет, тогда посмотрим, что вы будете делать. Вот тогда вы у меня поплачете. Будете ползать на коленях около гроба по серой глине кладбища, мокрой от дождя, пахнущей холодом. Будете кричать, на кого же я вас, бедных покинул... Но будет поздно!».
Он знал, что самоубийство совершается из совершенно идиотских побуждений, из-за стремления показать окружающим, мол, смотрите, до чего вы меня, несчастного, довели, совершается из надежды, что во время заметят, остановят, спасут, оценят, полюбят, опомнятся, вернутся, не дадут умереть, в конце-то концов.
Все это он знал, и поэтому вовсе не хотел умирать. Он не был идиотом, как та девчонка, которая, сбросившись с пятого этажа, лишь сломала себе ногу. А потом, каким-то нелепым образом убежав из «скорой помощи», снова залезла на этот же дом, но уже на десятый этаж...
У него не было причин обматывать свои кисти оголенным проводом и засовывать его в розетку, как это сделал тот парень...
Он слишком любил жизнь, но жизнь требовала этого спектакля, а что не сделаешь ради любимой. Он хотел выйти из этой переделки с минимальными потерями, поэтому не стал ниоткуда прыгать. Глотание таблеток он тоже отверг, как способ, безусловно вредный для организма. Промывание желудка не казалось ему радостной перспективой, тем более, что не успев вовремя попасть в больницу, он рисковал бы на всю последующую жизнь остаться инвалидом и мучиться желудком или расстройством обмена веществ. Повешение также было отвергнуто по причине повышенной опасности, равно как и по сложности инсценировки.
Но, вместе с тем, легких путей он не искал. Он не хотел поступать, как один его знакомый, неделю ходивший, небрежно перевязав кисть руки грязным бинтиком и говоривший всем, что это он порезался, когда мыл окно. Все, конечно, кивали и делали такие глаза, что они, мол, понимают, ЧТО ИМЕННО произошло...
Через неделю, когда знакомый вдоволь насладился полученным эффектом, бинтик незаметно и как-то сам собой куда-то пропал, и так же как-то само собой под ним не оказалось абсолютно ничего, даже самой маленькой царапинки.
Нет, таких дешевых эффектов он не хотел. Все должно выглядеть очень натурально, должен создаваться полная видимость спасения из самых лап смерти.
Способ был выбран простой до гениальности:
Ружье.
Оно стояло в сейфе, но ключ от сейфа лежал в шкафу за книгами, и он знал об этом. Об этом в семье знали все, сейф просто полагалось иметь по закону, и он имелся, но проку от него не было никакого.
Первое время, когда они купили ружье, отец надолго попал под влияние магии оружия. Любимым его занятием было доставать ружье из сейфа, вертеть его в руках, ощущая его тяжесть и запах смазки с порохом. Время от времени они выезжали на природу пострелять по консервным банкам и картонкам, наслаждаясь отдачей и невольно вздрагивая от звука выстрела.
Но это увлечение быстро прошло, и ружье подолгу простаивало в сейфе, пребывая в относительном спокойствии. Отец словно забыл о нем.
Надо было сделать так, чтобы ружье не выстрелило. Но, как известно, даже палка раз в год стреляет, поэтому он подходил к этому делу с особой тщательностью. Всеми правдами и неправдами ему удалось добыть упаковку патронов. Он мог часами, заперевшись в своей комнате, колдовать над ними, чтобы потом, когда выдавался свободный день, и когда никого не было дома, схватить ружье, завернув его в толстый слой тряпок и умчаться далеко за город, на испытания.
В конце концов он все-таки добился своего: ружье не срабатывало. Раздавался лишь только громкий щелчок да сухой треск капсуля, при этом патрон выглядел абсолютно нормально и нельзя было даже подумать, что было затрачено Бог знает сколько часов, чтобы эта «случайная» осечка была возможна.
Все остальное было продумано также до мелочей.
Его День Рождения. Гостей немного, но компания собралась замечательная – только избранные, допущенные к этому спектаклю.
Ненадолго упершись взглядом в глаза девушки напротив, он выходит из комнаты и хлопает дверью. Гости удивленно переглядываются. Быть может, она сказала что-то не так. А может, и нет. Через минуту терпение у нее иссякает, и она нехотя идет за ним.
Открывает со скрипом дверь в его комнату (она всегда ненавидела эту дверь, а он сотни раз обещал ее смазать, но все без толку – из-за любого сквозняка в комнате поднимался страшный скрип, действовавший на нервы).
Ружье приставлено к виску. Идиотская улыбка на лице.
Увидев эту сцену, она тоже попыталась улыбнуться, но улыбка слетает с губ, и через всю комнату она бросается к нему, а он, видя, что не успевает, судорожно нажимает на курок...
Утренняя рыбалка. Когда работа доставала совсем, отец любил в выходной день встать рано-рано, часа в три ночи, собраться и поехать на рыбалку. Возвращался он, обычно, часов в десять-одиннадцать утра, довольный, хоть и не поймавший ничего.
На этот раз он взял с собой ружье. Зарядив шесть, а отстреляв пять патронов, отец утром, когда сын еще спал, вернул ружье в сейф.
Он быстро зашел в комнату. У него было около полминуты. Чтобы судорожно вытащить из кармана ключ и отпереть сейф, ушло секунд пятнадцать. Еще десять, чтобы достать из кармана патрон и отточенным движением отправить его в ружье. Он едва успел приставить ружье к виску, как в комнату вошла она.
Идиотская улыбка. Крик «не надо!».
Уверенное и быстрое нажатие на курок.
Оглушительный звук выстрела. Кусочки черепа и красно-белые комочки мозгов разлетаются по комнате, забрызгивая все вокруг. Она падает, не успев добежать каких-то полметра.
Ружье летит на пол, а в магазине еще остается патрон, который не должен был выстрелить.
