Дон Хенаро пронзительно взглянул на меня, а потом отвернулся и стал смотреть на юг.
– Я никогда не дойду до Икстлана, – твердо, но очень тихо, едва слышно проговорил он.
– Иногда бывает – я чувствую, что вот-вот, еще немного, еще один шаг – и я дойду.
Но этого не будет никогда.
На моем пути не попадается даже ни одного знакомого знака или указателя,
который был бы мне привычен.
Ничто больше не бывает прежним, ничто не остается тем же самым.
Дон Хуан и дон Хенаро переглянулись. Глубокая печаль была в их взглядах.
– И только призрачные путники встречаются мне по пути в Икстлан, – мягко сказал дон Хенаро.
                                                              Карлос Кастанеда, «Путешествие в Икстлан»

    В начале августа 1881-го года Фридрих Ницше, пребывая на берегу озера, недалеко от  швейцарского селения Сильс-Мария, понял нечто ужасное. Он осознал, что суть человеческого существования есть вечное возвращение. С той поры это тягостное прозрение стало главным в его учении. Ницше стал доктором вечного возвращения.
    Что значить – выдержать вечное возвращение? Это значит – допустить и принять знание того, что ты будешь всю жизнь искать свою Итаку, свой милый дом, и не видать тебе покоя, не видать тебе родных берегов вовек. Такое знание трудно выдержать, почти невозможно. Проще утешительная ложь.  
    Но старый Юг пал, благословенная Тара поросла быльём. Ты можешь разбогатеть, стать вровень с гнусными янки, ты можешь отстроить свою вотчину заново – но тот, единственный подлинный момент счастья уже не вернуть никогда. Ложь симуляции будет возвращаться вновь и вновь, подобно сансаре – кругу возвращающейся смерти. И нет из неё исхода. Ты будешь продираться сквозь обман вечно.
    Советский Союз, эта великая родина Гагарина, канул в небытие, и мы теперь бродим среди его руин, растерянные и оглушённые потерей смысла. Да и не был ли сам советский проект огромным обманом наших страстных ожиданий царства свободы на земле? Так это или не так, но детство ушло. Теперь мы посреди пустыни, внезапно состарившиеся. Отягощённые ностальгией, многие пробуют вернуть призраков прошлого. Но возвращается лишь ложь подделки. Мы – унесённые ветром.
    Самостоятельное мышление начинается с переживания того, что все лгут и заблуждаются. Лгут люди, лжёт природа. Кругом лишь видимость и кажимость. Всем правит демон Мара. И если человек решает прожить свою жизнь свободно, то отныне он обречен на одиночество и борьбу.
    Вечное возвращение домой подхлёстывается странной интуицией подлинности узнавания. То ли это память-анемнезис о покинутом рае, то ли само божественное вмешательство – залог будущих благ. Неведомо. Да и не лжёт ли само это чувство? Может быть это всего лишь эпифеномен биохимии мозга несчастных голых обезьян? Но как бы то ни было, теперь покоя нет, есть лишь путь. Это самодостоверное  чувство, будь оно неладно, ведёт нас вперёд, как морковка перед ослом. Вот опять нам что-то предлагают, некую истину. А вот ещё. Это оно, то самое? Или это очередной фантом на пути в Икстлан?
    Что есть мышление, как не воображаемое синтезирование очередного конца истории, с его абсолютной мудростью – «вечным» домом духа человеческого? И что есть мышление, как не критический анализ-различение – отважное разрушение идолов, загромождающих дорогу в нашем путешествие к вечно отступающему горизонту?
    Когда Сверхчеловек Ницше говорит «да!» жизни, он принимает и смерть и обман, решается жить среди них, идти сквозь них  к недостижимой вершине вечно. Сверхчеловек – это судьба западной цивилизации: вопреки страху, одиноко бродить по пустыне Вселенной в поисках смысла.
    Два встречающихся возвращения давят на нас: кружение мира в его повторяемости, и наше страстное движение вперёд к фантазму дома, где мы обретём неведомое Благо. Мы творим новое, оно немедленно кажет свою вторичность. Мы принимаем старость мира, сущее показует новую весну. От этого легко устать. Сойдём ли мы с ума, подобно Ницше, не выдержав тяжести возвращающегося абсурда мира и наших одиноких усилий по его преодолению? Или мы примем свою нынешную судьбу – вечное возвращение домой?