Дорогой Б.
Вы ужасно меня разочаровали, и, признаться, я не до конца представляю, как с этим жить. Особенно в ближайшее время, с этими ужасными последствиями моей глупой привязанности и тем, чем она обернулась для обеих сторон. Видите ли, Б., дело в том, что у меня никогда прежде не было сквозной дырки в груди, хотя и наслышан, что так бывает. Мне непривычен звук воздуха, беспрепятственно гуляющего в этом милом отверстии, мне непривычен овальный кусок стены, отражающийся в нем, когда я стою перед зеркалом, а особенно мне непривычны чужие взгляды, гуляющие там, когда им кажется, что я отвлечен и смотрю в сторону.

А ведь я не отвлечен, пусть и до одури хотел бы.
К чему я клоню и зачем вообще взялся написать Вам, если черные буквы на белом цвете для меня сейчас что нож по сердцу?
Вы ужасно, ужасно, ужасно меня разочаровали, но есть всё же один вопрос, что не дает мне покоя даже несмотря на то, что в дальнейшем я не хотел бы с Вами иметь ничего общего, насколько это вообще возможно, живя под одним небом.
Дорогой Б., с моей уже всё ясно, но кто мог продырявить Вашу грудь?

Хотеть.

http://www.dinovalls.com/

 

Так мы младенцами на руках у бабушек возлежим,
а потом орем: "ваш постельный режим
надоел мне до озверелых коликов!"
и идем в тусу приятелей-алкоголиков
на заброшенные этажи.

Так мы руку в руке у матери держим, выводим "а",
узнаем, что ученье - свет, неученье - тьма,
а потом на нее орем: "ты испортила мне все детство!
от учебы этой дурацкой куда мне деться?"
сходим с рельс
и с ума.

Так мы ходим в церковь, слушаем о Христе
и о Деве Марии, нарисованных на холсте,
а потом теряем девственность с кем-то на спор,
и ее не восстановишь, как загранпаспорт,
плюс ребеночек
на хвосте.

Чем дальше в лес - тем меньше радостей.

Стоп-кадр.

Тут - намек, там - намек, а еще, знаешь, один притаился за краешком скомканной впопыхах прошлогодней газеты, но лучше не смотри, он обидный.

А зачем обижаться с опозданием в год?

 

Сегодня подумалось, что осенью и весной мне тяжело живется оттого, что сам я очень похож на весну или осень.
И что зиму не переношу потому, что это как до невозможности утрированный я.
И что лето я так сильно люблю потому, что совсем на него не похож, сколько б ни хотелось.
Конверсы на сеновале. Конверсы на сеновале. Конверсы на сеновале.

Главная боль всего человечества:

"I wish I was"

Затемненные стекла троллейбуса заставляют меня думать, что за ними - пустота.

А огни фонарей за стеклами говорят мне, что эта пустота - космос.
Мы едем через космос. И это меня наполняет умиротворением.

- Мы с тобой ужасно сдали позиции.

Шагре́нь (франц. chagrin с араб.) - мягкая шероховатая кожа (козлиная, баранья, конская и т.д.)

с рисунком, напоминающим натуральный рисунок козлиной кожи.

- Это не то, чего мы хотели. Мы ведь никогда не хотели такого, правда?

Каталепсия (греч. katalepsis, от katalambano схватываю) - часто называемая в психиатрии «восковой гибкостью»

(лат. flexibitas cerea), патологически длительное сохранение приданной позы.

- Посмотри вокруг. Посмотри на себя. Посмотри на меня.  Тебя действительно всё устраивает?

Попурри́ (фр. potpourri, буквально - смешанное блюдо) - музыкальная инструментальная пьеса,

составленная из популярных мотивов других сочинений.

- И как долго это продержится? Как долго такое может продержаться в принципе?

Sub specie aeternitatis - с точки зрения вечности.

- Более того, я не уверен, что оно должно держаться вообще. Что за такое следует бороться.

Апоплексический удар - поражение мозга и наступление бессознательного состояния

вследствие излияния крови в полость черепа.

- Всё могло было быть гораздо лучше.

Сардони́ческий смех (греч. sardanios, от sairo - скалить зубы).

1) болезненный смех с судорожными подергиваниями личных мускулов, в медицине служит признаком некоторых болезней спинного мозга.

2) принужденный, язвительный, горький смех.

- Всё может быть гораздо лучше.

Mors certa, vita incerta - cмерть несомненна, жизнь неопределенна.

Мне хорошо. Мне плохо. И мне снова хорошо. И мне снова плохо.

Как будто учусь ходить. Целый день только то и делаю, что встаю и падаю, встаю и падаю.

 

Мне очень не нравится, когда в книге у кого-то то же имя, что и у кого-то из настоящих людей - моих, но  всё же сердцу не (очень) приятных. Проецируется.

Отчего к самому образу антипатия, пусть и  несправедливо, что из-за одного имени.

За Левина, впрочем, радостно, радостно, на самом деле - радостно. Костя.

Это на днях. Ходишь совершенно побитый и тоскливый, как та дворняга. А потом под вечер Кити  принимает предложение Левина - и снова хочется жить, и снова радостно, и чувствуешь себя обратно  человеком. Счастливым человеком. Счастливым.

Последним временем мне намного уютнее на шахматной доске, в книге или каком угодно  кинематографе, чем в той ерунде, что мне усердно пытаются всучить под названием "реальность".

И я не помню, когда в последний раз так сильно хотел, чтоб наступил сентябрь.

 

 

Море, соленые брызги и ветер в лицо,
Мятная жвачка по вкусу похожа на горе.
Если я выброшу в волны свое кольцо,
Значит ли это, что мы обручаемся с морем?

Голова кругом, с Икаром под руку.

Мне кажется, звук камня о стекло чем-то похож на бой часов. Или на прыжки пера по бумаге, когда расставляет точки. Конец одного – начало другого. Смена декораций, следующий акт.

- Джим! Эй, Джим, болван, сколько можно дрыхнуть!

Кажется, Пип уже давно надрывал горло, последний камушек был определенно перегружен раздражением и отозвался в окне угрожающе надтреснутым звуком. Надо выглянуть, а то еще выбьет...

- Чего тебе? – глаза еле раскрываются, я почти ничего не вижу толком, кроме разве что его всегдашней синей бейсболки. Как Нью-Йорк Янкиз в прошлом году вынесли Доджерс на Мировой, так Пип и окончательно на них двинулся – даже спит в ней, как пить дать.

Красотка очень молода,
Но не из нашего столетья,
Вдвоем нам не бывать - та, третья,
Нас не оставит никогда.
Ты подвигаешь кресло ей,
Я щедро с ней делюсь цветами…
Что делаем - не заем сами,
Но с каждым мигом нам страшней.
Как вышедшие из тюрьмы,
Мы что-то знаем друг о друге
Ужасное. Мы в адском круге,
А может, это и не мы.

 

(А.Ахматова)

Боязнь спросить и робость прикоснуться,
Когда так хочется уснуть - и не проснуться,
Когда так хочется дышать - и захлебнуться,
Чтоб не дышать больше ничем,
Что не есть 
Ты

Всех выживших перевожу на следующий уровень.

 

- Ох, черт возьми, больно!
- Конечно, это больно.
- Ну, в чём же тут фокус?
- Фокус, Уильям Поттер, в том, чтобы не обращать внимания на боль.

 

Date a girl who reads.

Date a girl who spends her money on books instead of clothes. She has problems with closet space because she has too many books.

Date a girl who has a list of books she wants to read, who has had a library card since she was twelve.
Find a girl who reads. You’ll know that she does because she will always have an unread book in her bag.She’s the one lovingly looking over the shelves in the bookstore, the one who quietly cries out when she finds the book she wants. You see the weird chick sniffing the pages of an old book in a second hand book shop? That’s the reader. They can never resist smelling the pages, especially when they are yellow.
She’s the girl reading while waiting in that coffee shop down the street. If you take a peek at her mug, the non-dairy creamer is floating on top because she’s kind of engrossed already. Lost in a world of the author’s making. Sit down. She might give you a glare, as most girls who read do not like to be interrupted. Ask her if she likes the book. Buy her another cup of coffee.
Let her know what you really think of Murakami. See if she got through the first chapter of Fellowship. Understand that if she says she understood James Joyce’s Ulysses she’s just saying that to sound intelligent. Ask her if she loves Alice or she would like to be Alice.
It’s easy to date a girl who reads. Give her books for her birthday, for Christmas and for anniversaries. Give her the gift of words, in poetry, in song. Give her Neruda, Pound, Sexton, Cummings. Let her know that you understand that words are love. Understand that she knows the difference between books and reality but by god, she’s going to try to make her life a little like her favorite book.

It will never be your fault if she does. She has to give it a shot somehow.
Lie to her. If she understands syntax, she will understand your need to lie. Behind words are other things: motivation, value, nuance, dialogue.

It will not be the end of the world.
Fail her. Because a girl who reads knows that failure always leads up to the climax. Because girls who understand that all things will come to end. That you can always write a sequel. That you can begin again and again and still be the hero. That life is meant to have a villain or two.
Why be frightened of everything that you are not? Girls who read understand that people, like characters, develop. Except in the Twilight series.
If you find a girl who reads, keep her close. When you find her up at 2 AM clutching a book to her chest and weeping, make her a cup of tea and hold her. You may lose her for a couple of hours but she will always come back to you.

She’ll talk as if the characters in the book are real, because for a while, they always are.
You will propose on a hot air balloon. Or during a rock concert. Or very casually next time she’s sick. Over Skype.
You will smile so hard you will wonder why your heart hasn’t burst and bled out all over your chest yet. You will write the story of your lives, have kids with strange names and even stranger tastes. She will introduce your children to the Cat in the Hat and Aslan, maybe in the same day. You will walk the winters of your old age together and she will recite Keats under her breath while you shake the snow off your boots.
Date a girl who reads because you deserve it. You deserve a girl who can give you the most colorful life imaginable. If you can only give her monotony, and stale hours and half-baked proposals, then you’re better off alone.

If you want the world and the worlds beyond it, date a girl who reads.
Or better yet, date a girl who writes.

В коробке - пакет с маминой пряжей. На пакете - улыбающийся мужик. На коробке - другие коробки.

И вот верхние коробки во время ремонта начали уносить от греха да строительной пыли подальше - нижняя коробка открылась. 

А там мужик улыбается. Смотрит и улыбается. Смотрит и улыбается.

Не будь ремонта - остались бы дальше лежать верхние коробки на этой. Осталась бы она закрытой. Остался бы мужик закрытым.

Осталась бы улыбка закрытой, а то и может, и не было б её вовсе, как и не факт, что мир за спиной - есть, когда не смотришь.

Не сгорела б проводка - не было б ремонта. Не сгорела б проводка - не было б улыбки.

Иногда поломки чреваты радостями.

Нет худа без добра, да?

 

Временные плоскости пересекаются и оставляют четкое послевкусие: не твое, твоим не будет.

Обидно, очень, очень, очень обидно, обидно, обидно.

Болезненно ясно понимаешь, что разницы нет - сидеть ли будешь и думать или махнешь рукой и уйдешь спать, а всё равно не идешь.

Заставить не можешь. Сидишь и смотришь, растекаясь в воздухе облаком жгучего желания, распинаясь на стенах тоскою.

Не твое, твоим не будет. Это не изменится, сам не изменишь тоже.

Закрыть глаза - и не видеть. Со временем забудется.

Со временем и вспомнится.

Не твое. Твоим не будет.

 

Мои картины пишутся так, словно их никогда не разобьют.

Мои картины разбиваются так, словно их никогда не писали.

 

Чтоб быть счастливым с другим человеком, надо сначала научиться быть счастливым с самим собой.

И без этого, в общем-то, никак.

Соглашаясь с тем, что у каждого человека есть ряд черт в других людях, на которые он падок, мне всё же кажется, что одна из них - самая важная, самая желанная. Необходимая совершенно, безоговорочно.

Кого-то особенно берет за живое доброта и ласка, кого-то, наоборот, впечатляет сдержанность и твердость. Третий ищет в людях утонченности, четвертый - ума. Кто-то надеется на тепло по отношению к себе, кто-то - на уважение.

Понятное дело, в той или иной мере, так или иначе, как правило, ожидаются и ценятся все эти качества, не говоря уже об остальных.

Но у каждого из нас есть какое-то одно, которое и есть главной зацепкой, главным ожиданием, главным требованием, без которого даже всё остальное не заставит человека надолго задержаться ни в нашей голове, ни в сердце, ни во встречах.

Главный критерий.

Все шрамы между плитами перрона

Забиты пылью с предыдущих ног.

Измызганный вокзальный бог

Кричит из клюва пролетающей вороны.

Топот уходящих и пришедших,

Рокот дробью уползающих колес,

Окурки на земле - как дробь на мои плечи.

Как лошадям - овес.

Миня умер сегодня в половине одиннадцатого .

Почерком ветеринара:

Токсигенный гепатит.

Отравление. Вирусная инфекция?

 

Об этом не пишут на упаковках моющих средств, но кошки любят хлорку.

Почти так же сильно, как любят валерьянку. Вылизывают тихонько полы после мойки, пробираются к неплотно закрытым бутылкам и упаковкам. Через какое-то время - отравление.

Сегодня нашего к врачу водили, сильно беспокоило общее состояние. Три часа под капельницей, сейчас ходит, пошатываясь, с катетером в лапке. Время от времени задыхается - гемоглобин вдвое ниже нормы. Остальные показатели тоже совсем неутешительные.

В ближайшие дни - курс капельниц и уколов, дня на два семейного бюджета хватит. Что дальше - ничего дальше. И денег нет совсем, лечение крайне дорогостоящее, и надежды на выздоровление не останется.

Если завтра-послезавтра не будет улучшений - прогноз почти однозначно неблагоприятный. И "естественная" смерть никак не тихая - сильные боли, тошнота, асфиксия. Либо усыплять, либо побыть рядом и облегчить страдания в меру возможностей, либо отвезти на природу и оставить на месте. Любой вариант крайне болезненный. Смотришь на него - и выть хочется.

Сбитые мысли, сбитые чувства, всё сбито. Вспоминается Мокка, первый наш щенок, подобрали когда-то с перебитой лапкой возле местной музыкальной школы. Как оказалось позже - уже с некротическими изменениями и вообще без шансов на дальнейшую нормальную жизнь. Мама собралась с духом - усыпили. Это было зимой. А Мокка была удивительно похожей на немку, кремовые бровки на черной мордашке.

И сейчас сидишь вот, щеки горят, на глазах гири, не находящие выхода, на руках - пушистая кошачья тушка. Туманный взгляд.

И ушки, на свету просвечивающиеся желчью.

На какое-то время становится стыдно за какие-то другие заботы, за какие-то другие проблемы.

Проблемы с людьми, проблемы с учебой, проблемы со временем или какими-то внутренними шифрами.

Котик умирает. На остальное вдруг хочется плюнуть, лишь бы всё наладилось.

Почему мы заводим животных, зная, что почти однозначно их переживем?

 

Как много дел, как мало времени.
 Сколько всего закрыть, сколько всего сдать, сколько всего решить и договориться.
 Успею ли? Черт знает, серьезно. Кажется, успеваю. А потом кажется, что совсем нет.
 "Вань, у меня всё волнами". Жень, у меня всё тоже.
 И нынче вот волна почти неизбежного и довольно болезненного угнетения, с окончательным падением в перспективе.
  Радует только обратная сторона медали - это ж до чего я себя буду чувствовать властным, если и эти танцы со шваброй не увенчаются славной дыркой в моем лбу, насмешкой над третьим глазом востока.  Да и, наверное, если б не все эти нервы на почве альмы-матер, моя жизнь последним временем была б в большинстве своем довольно скучной. И на том спасибо.
Есть определенная выгода в том, чтоб думать постоянно о сложностях в бытовом плане. Какой завтра модуль? Как я сдал сегодняшний? Когда закрывать физкультуру? Какого черта всё опять так запущено? Где достать денег, если сдать самому не выйдет вовремя?
Тогда определенно меньше думаешь о других штуках, гораздо более тонких и не поддающихся такому простому решению, как следы чернил в учебных журналах и ведомостях.

 

Сегодня у меня именины.

Сестра сказала, что глаза стали "строгими". Я пытаюсь вспомнить себя в её возрасте - и сразу понимаю, что она имеет в виду.

Дожить бы до воскресенья. И всё вернется. Зелень в глаза, радость в голос.

Смех в мои слова, дурь в мои движения.

Это - Моё.

То, что я буду хранить и развивать, согревать, поддерживать, защищать, покрывать.

То, ради чего я и сам буду развиваться и расти вверх.

То, чем я горжусь. То, чем я восхищаюсь То, чем я дорожу.

То, что мне важно. То, что мне близко.

То, что меня вдохновляет, радует, освещает и освящает.

 

Это - моё.

То, чем я буду распоряжаться по собственному усмотрению и капризу.

То, чем я буду манипулировать, потому что имею такую возможность.

То, что я буду использовать и чем пользоваться буду.

То, что будет и что должно повиноваться мне, угождать мне, слушаться меня.

То, чему я ничем не обязан.

То, чему я ничего не должен, потому как принадлежит мне и в моей власти находится.

 

 

Две собственности. Выражающиеся изначально в одних и тех же словах.

Но сколько ужасающей разницы оттенка, а?

Это - моя семья. Это - мой раб.

Оттенки. Мы часто их путаем. Мы часто путаем, какой из них должен быть.

Несколько лет назад ушли все животные. Однажды утром мы проснулись, а их больше нет...

Они не оставили нам записки, даже не попрощались. Мы так и не разобрались, куда они делись. Нам их не хватало. Кое-кто из нас думал, что это конец света, но нет. Просто животных больше не было. Не было кошек и кроликов, не было собак и китов, не было рыбы в морях, не было птиц в небе. Мы остались совсем одни. Мы не знали, что делать.

Сколько-то времени мы бродили потерянно, а потом кто-то решил, что отсутствие животных еще не повод менять нашу жизнь. Не повод менять диету или перестать тестировать продукты, которые могут причинить нам вред. В конце концов, ведь есть еще младенцы. Младенцы не разговаривают. Едва могут двигаться. Младенец — это не разумное, мыслящее существо. Мы делали младенцев. И мы их использовали.

Одних мы ели. Детское мясо нежное и сочное. На других мы ставили опыты. Мы заклеивали им глаза, чтобы они оставались открытыми, и по капле капали в них моющие средства и шампуни. Мы наносили им шрамы и обливали кипятком. Мы их обжигали. Мы ставили им скобки и вживляли в мозг электроды. Мы имплантировали, мы замораживали и облучали. Младенцы дышали нашим дымом, по венам младенцев текли наши наркотики и лекарства, пока они не переставали дышать или кровь не сворачивалась. Конечно, это было нелегко, но ведь необходимо. Никто не мог бы этого отрицать. Если животные ушли, что нам еще оставалось? Разумеется, кое-кто жаловался. — Но ведь такие всегда находятся. И все вернулось в обычную колею.

Вот только…

Вчера все младенцы ушли. Мы не знаем, куда они подевались. Мы даже не видели, как они ушли. Мы не знаем, что нам без них делать. Но мы что-нибудь придумаем. Люди — смышленые. Вот что ставит нас на ступеньку выше животных и младенцев.

Мы найдем какой-нибудь выход.

Я много чего хотел бы сказать, но слова так и застревают во мне от неги и лени, и мне интересно, откуда такое сочетание?

Растягиваюсь на кухонном стуле и с пьянящим чувством вдруг понимаю, что сегодня получится поспать.

До чего ж сладко находить то, что хочешь, там, где не надеялся его найти.

В кой век я радуюсь, что рассвет не застанет меня с открытыми глазами.

All alone in space and time.
 There's nothing here, but what here's mine?
 Something borrowed, something blue,
Every me and every you.

 

Я соскучился.

Черт, надо поскорее где-нибудь достать фотоаппарат.

 

Я вышел в дождь,

За мной закрылись двери.

Разрядом молнии по коже дрожь.

В воздухе надрывом звери -

"Касайся" и "не трожь".

Забавная штука.

Как бы нас ни волновало "нечто", в большинстве случаев есть то, что по сути своей - более насущно и волновать должно сильней.

Я вот наушники посеял. Отцовские еще (технически), хотя не пользуется. Что еще.

Еще я совсем впритык допускаюсь (если допускаюсь) к большинству зачетов и модулей, не считая разве что английского.

Еще - пятница, к которой надо собрать в кучу все свои финансы и закупить n-ное кол-во пачек всего подряд.

Я к тому, что есть о чем думать. А думаю я совсем о другом.

Снимая шляпу перед теми, кто застал врасплох.

 

Forget everything just for tonight.
We'll sing like everyone when they're alone.

Иногда кажется, что мое дело здесь - копить боль.

Иногда мне кажется, что она когда-нибудь прорастет огромным деревом, похожим на осину.

Обязательно двухцветным своими листьями и таким же дрожащим в воздухе.

Тогда моё молчание равносильно клятве верности маленькому семечку этого дерева, которое храню.

Есть небольшая, очень небольшая группа людей, которым я время от времени благодарен до тупой ноющей боли.

Они - разные. Совсем. Настолько, что если собрать их вместе, поставить их рядом - вряд ли можно было б найти что-то общее.

Я смотрю на них - и мне жарко. И мне обидно. И мне счастливо. И мне безгранично.

Зависть. Радость. Гнев. Счастье. Умиротворение. Тоска.

Как много чего вы достигли, чего не достиг я. Как многим вы есть, чем я не являюсь.

Внутри меня - очень много пороха. Спасибо за огонь.

Вы всегда будете самым мощным двигателем моего развития. Незнакомые звезды моих небес.

 

Я сижу у холодного окна и смотрю, как ладонь превращается в кулак.

 

Иногда мне хочется собрать в одном месте всех, с кем у меня почему-то не сложились отношения. Всех мальчиков и девочек, с которыми мы перестали общаться из-за километров между. Всех, с кем мы когда-то повздорили - и не нашли тропки обратно. Всех, чья симпатия ко мне не нашла должного отражения. Всех, к кому и моя симпатия не долетела. Всех, с кем я так и не собрался заговорить. Всех, кто так и не заговорил со мной. Всех, кто потерялись, кто потеряли, кого потерял. Всех, кого заменили. Всех, кого отменили. Всех.

Иногда мне хочется жить с ними со всеми в одном огромном доме - может, и порознь, но под одной крышей. По утрам мы все собирались бы в просторной гостиной, уставленной разными странными штуками, которые всем нравились бы, сонными глазами смотрели друг на друга и улыбались бы губами, такими сухими после сна. Мы говорили б о разных пустяках и разными пустяками занимались бы. Мы заново привыкали б к своим еще-не-остывшим-телам и принимали б чужие еще-не-остывшие-тела как что-то такое же привычное, как солнце или трава. Мы валялись бы, кто где, и коллективно ленились бы. Или изображали б бурную деятельность. Или не изображали б, а и правда бурно действовали. Мы б ссорились и мирились, ведь как не мириться с тем, кем живешь вместе? Мы говорили бы. Мы всякое делали бы.

Потом мирно расходились бы, каждый в свою сторону, комнату или улицу, чтоб потом ненароком пересечься где-то в районе холодильника, или коридора, или кладовки, или, может, у окна, или за окном, или в городе, или еще где-нибудь.

Наши шероховатости и неровности со временем обязательно сглаживались бы. Недели и месяца учили б нас находить баланс и смиряться с участями, принимать то, что есть, тем, что есть. Всё устаканилось бы. Мы были б дружными. Мы были б "мы".

Цельным механизмом, где каждая шестеренка и деталь со временем нашла свое место и назначение.

 

Иногда я всерьез задумываюсь, в чем же была, в чем есть та дикая причина, по которой люди сначала есть, а потом их нет - и уже не вернуть толком, как ни старайся, как ни клей вазу.

Иногда мне всерьез кажется, что это из-за того, что слишком мало общего времени, общей жизни, нет того дома, который берег бы, создавая ощущение общины, семьи. С семейными ведь не перессоришься до конца, насовсем, не разойдешься. А так - "можно".

Вот и есть так.

 

Глупые мысли в четвертом часу ночи, правда?

 

Но если отчаяние выступает так определенно, если оно так неотрывно от своего объекта, так удерживается, словно солдат, прикрывающий отступление и разрываемый за это в клочья, тогда это не отчаяние. Подлинное отчаяние сразу достигает своей цели и всегда обгоняет её.

Всё, что может постичь наша мысль, всё, что может познать наша душа, не зависит от красоты или уродства мира, в котором мы живем. Возможно, причина отсутствия связи между человеком и вселенной кроется в огромной разнице между личной судьбой человека и явлениями природы. Высочайшие горы исчезнут во мраке времен, малейшее движение чистой человеческой души - бессмертно.

 

Наши слова - великаны, когда они во вред нам, и карлики, когда мы ждем от них помощи.

 

Несчастье всей моей жизни в том, что никто не хочет оставить меня в покое.

 

(...) С видом человека, знающего наперед, с какими трудностями ему придется встретиться, и не уверенного, сумеет ли он их преодолеть.

 

(...) Никогда не делать ненужных секретов и не вызывать ненужных подозрений, если их можно предотвратить некоторой дозой своевременной прямоты.

 

Тронутый таким избытком простодушного доверия (...), я открыл просторные вместилища моей широкой натуры и поглотил это доверие все целиком.

Всё было примерно так.

 

Вернулся домой в престраннейшем расположении духа и еще более (казалось бы, куда уж?) расположении глаз, находя в мыслях по большому счету лишь варианты мест, где можно уснуть, и поз, в которых было б здорово это сделать. Однако пройдя пару-тройку десятков шагов и изрядно проколебавшись туда-сюда волевым-настроенческим маятником по своим крайностям, было решено ни в коем случае спать не идти, а часов до двух-трех ночи делать нечто полезное, хорошее, красивое.

Желания - море, вариантов - уйма, перспектив - полно.

Картинки-образы, реплики в моей голове, кусочки складываются витражом в единую картину, сквозь неё брезжит свет на мои пальцы.

Я весь насквозь пропитан духом раздорожья и пьянящим запахом потенциально исполнимого.

 

А потом вдруг всё проходит - и я иду спать.

Знакомое мгновение, еще одно из самых любимых. Контрольная точка ночи, настоящая серединка.

Когда жалостливая тоска по поводу того, что нормально спать не удастся, вырастает в спокойное принятие факта и жажду выжать из этих часов, насильно у тебя появившихся, все возможности, все соки, каждую минуту перетянуть в свою пользу и в свою власть.

Вдруг раздорожье  - и выбирать, кем быть, что делать. Сложно, потому как можно кем угодно быть и делать что угодно.

Закрываешь глаза, следишь за дыханием. В мыслях формируется четкий вектор.

Веди нас к сумеркам.

На меня сильнее всего влияют мелочи, детали, штрихи. Гораздо сильнее, чем нечто масштабное, чем вся картина в целом.

Как будто именно этим кто-то нажимает на курок - и моё сердце выстреливает, и мои мысли несутся в новом направлении.

Я вдруг замечаю: и всё меняется.

Незнакомая царапина на ладони, пятнышко на донышке пустой кружки, внезапные мурашки меж лопатками.

Старая-старая песня в случайном воспроизведении, чай самой-лучшей-в-мире-чайной-температуры, узоры на любимой ложке.

Ранний час на циферблате, мокрые пальцы, карамельное печенье в жестяной коробке.

Мои любимые похвалы все были сказаны шепотом. Мои самые глубокие раны - все нанесены голубиным пухом.

Я слабо помню общий смысл, выбрав совершенное сохранение мелочей.

И у меня слишком холодная кожа, слишком горячая кровь.

Это будет лишь прогулка, ты и я,
Небо в зареве вечернего огня
Распростёрлось, как больной в плену наркоза…
Лишь прогулка, будут улицы пусты,
Вместе с ними отступаем я и ты,
И дешевые, на одну ночь отели,
И те устрицы, что на углу мы ели,
Как свидетели того, что позади,
Что ушло, оставив эту боль в груди,
И теперь нас душит и ведёт к вопросу…

 

y < x < z

Где y - критический минимум действий (успехов) индивида, необходимый по условиям обстоятельств;

 x - имеющийся у индивида здесь и сейчас текущий объем (уровень) действий или успехов;

z - критический максимум, на который индивид способен вообще, при крайнем напряжении всех своих сил и/или ресурсов.

Вышеизложенное справедливо при условии, что объективный промежуток между данными тремя величинами - ощутимо большой.

 

Словесно и проще:

Намного больше, чем нужно. Намного меньше, чем можешь.

Черный чай в первом часу ночи - верный признак того, что что-то тут не так и не на месте.

Мощный урок, ненароком усвоенный с тех пор, как время от времени стал путать голубой цвет с карамельным. 

У меня болит голова, хотя и не болит у меня голова. Я хочу пить, хотя и не хочу я пить.

Чтоб заварить черный чай приходится измазать три пальца в остывшем каркаде. Я вспоминаю, как еще он порой зовется - и меня зверски тошнит всего, от макушки до кончиков пальцев. Сухость во рту ползет вглубь и давит на корень языка.

Почему сон так предательски оставляет меня в такие минуты?

Я просто хочу уснуть, ни о чем не думая.

Никогда в жизни так осознанно не брал в руки Кафку.

Пальцы его дрожали, розовея на свету стремительной кровью, точно клочки неведомого флага, прежде невиданного, обретенного впервые... Чей же это флаг? Кому теперь присягать на верность?

Первое, что узнаешь в жизни, - это что ты дурак. Последнее, что узнаешь, - это что ты все тот же дурак.

- А вот твои линии жизни, Дуг, они все в узлах. Слишком много кислых яблок! И соленые огурцы перед сном!

Уговоры, разговоры, точно теплый дождик стучит по крыше.

Услышанный вскользь разговор на Андреевском спуске:

- Так это ты сказал "и-го-го"?

- Нет, я говорил "тудух-тудух", пока бежал сюда.

Стоп-кадр.

Внезапное давление в районе сгиба локтя чревато беседами под сложенными зонтами, притихшими на ветру, словно спящие птицы.

Внезапное чувство перспективы чревато снимком с телефона, который будет лежать больше года на самом донышке мысленного ящика.

Дни проносятся калейдоскопными моментами, оставляя новые следы на моих запястьях в виде вен без названий,

как когда-то проносились по мосту кометные машины разных оттенков и уровней яркости, 

под четко очерченными гирляндами мандариновых  фонарей.

"Открой мне дверь - и я войду, и принесу с собою осень, и если ты меня попросишь - тебе отдам её я всю."

Полотна из незнакомой кожи, приятно пахнущей воском.

Я собираю очереди огней и росчерки фар. Ложу их на бок, превращая в букет застывшего света.

 

Прощай, сестра. Нам было хорошо.

И потому - забылось.

И прошло.

Стоп-кадр.
 Это когда ты всеми силами пытаешься сделать вид, будто всё хорошо, но отлично понимаешь, что хорошо уже попросту не будет - и надо уходить отсюда, пока на губах еще не слишком горько, а кожа на костяшках - телесного, не алого цвета.
   Это когда ты сидишь на битой в хлам зеленой деревянной лавочке и болтаешь туда-сюда ногами, проводя вибрацию в руки на коленях, мол, тебе тут так легко-лучисто, что и говорить нечего, а сказать нечего вовсе не поэтому - и ты молчишь.
  Это когда ты смотришь на человека - и видишь пройденный этап, отработанный материал, экзамен, сданный однако же на первый в твоей жизни "неуд". Глаза человека похожи на подсолнухи, и ты вдруг понимаешь, что пересдавать заваленное почему-то нет никакого желания, а времени и без того мало, чтоб на какие-то там подсолнухи его менять.

И ты сидишь на этой битой в хлам зеленой деревянной лавчонке, болтаешь туда-сюда ногами, проводишь всё ту же вибрацию в руки на коленях, закидываешь назад голову - и смотришь вверх. И видишь разное, и видишь всякое, и вдруг что-то в тебе успокаивается, и ты думаешь:

 

"Я сам весь - подсолнух."

 

Please could you stop the noise? 

I'm trying to get some rest.

(Radiohead - Paranoid Android)

 

Есть штуки, которые я не могу делать направо-налево, не задумываясь, налегке.

Для меня в них всегда был, есть, да и, наверное, будет, изрядная доля одному Ивану доступного намека.

Что-то, что бессмысленно объяснять или разжевывать, но показать и улыбнуться вполне можно - а там, кто знает, авось схватит человек чего. Так иногда тоже бывает, когда по одному оттенку или звуку вдруг улавливают то, что и я сам увидел в этом всём счастье.

 

 

На языке комочком тихой нежности
Застыла грусть. Дрожит, как на ветру.
Скулит порой. И сводит челюсти
Желанием. Пусть.

А всё ведь рядом, под рукой: любить.
Вот только будто бы через решетку дышит.
Берешь бутылку, чтоб пить -
И замечаешь, что забыл снять крышку.

Несвоевременные фразы такие же страшно-смешные и противно-жалкие, как последствия очередного душевного выкидыша.

Должна была быть жизнь и чувство, а есть кровь да мясцо, от которого немеет переносица.

Не доносили. Не вынесли.

Заляпали красным, вымыли спиртом.