Школа злословия
Какие-то перемены
"Школа злословия" меняет декорацию и будет выглядеть как-то иначе. Старое корыто давно развалилось. Стулья добрые люди украли дважды. Столешница полопалась, и свет, подведенный к ней, гас. Подиум поначалу был таким скользким, что на нем и Плющенко не удержался бы, навернулся бы. Теперь пол обтрепался до мохнатости. Буквы надписи отваливаются.
Зрителей больше не будет. Надеюсь, по крайней мере. Мы просили их убрать. Они были нужны поначалу, чтобы у гостя не создавалось впечатления, что его вызвали на допрос и ебошат два злых дознавателя. Что он (она) "все-таки на воздухе, все-таки с людьми". Сначала зрители иногда смеялись, иногда апплодировали, - их просили выказывать какие-то эмоции и поддерживать гостя. С годами они становились все угрюмее (а ведь это каждый раз новые люди), все жлобастее, все тупее. Похоже, агентство по найму зрителей стало перебрасывать нам социальный шлак из Малаховских загонов или с Петросяновских пастбищ. Надо, конечно, отдать им должное: просидеть 8-10 часов на твердых, жестких скамьях при температуре близкой к нулю (пар изо рта) зимой, или же при 45 градусах летом можем только мы с Авдотьей Андреевной, а злобный простой человек, за деньги нанявшийся на эту тупую работу: смотреть, - не может. Он начинает говорить по мобильнику. Прямо посреди записи.
Иногда среди зрителей попадались хорошие, доверчивые, человекообразные люди. Но все же не полностью развившиеся до приемлемого состояния. Они не могли запомнить правила, которые им несколько раз объявили перед записью. Если гость говорил тихо, они кричали с места: "Громче! Не слышно!" и тоже губили запись и пугали гостя. Они не могли постичь, что гость говорит не для них, что они - только мебель и не имеют права голоса. Но ведь человек и правда не мебель. Мне их было жалко. Они были живые и хорошие. Спасибо им!
Некоторые гости - те, для кого существует понятие "публика", "зритель", "зал" - не могли сидеть боком к скамейкам, их постоянно разворачивало лицом к маленькой толпе, в которой им мерещились поклонники их таланта. Тем самым в кадре было видно только ухо героя. Лицо тонуло в глубокой тени. Останавливали съемку. Объясняли. Напоминали. Нет, они все равно разворачивались, как подсолнухи. Чудесно и трогательно. А в ответ из кучки мрачных замерзших зрителей - ни улыбки, ни смеха, ни привета, ни, конечно, малого цветочка.
Нет, цветочка никто ни разу не принес. А ведь шли на встречу "с интересными людьми". Кто был самым интересным для этого среднестатистического народа? Пожалуй, Жириновский, Земфира, Шевчук. К ним кидались за автографами, совали неопрятные, отвернутые обложки книг: вот тут распишитесь. Вот тоже поразительно: люди идут туда, где можно получить автограф (зачем он им нужен, это другое дело), и не приготовят чистого, уважительного листа бумаги, аккуратного блокнота! Непостижимое свинство.
Несколько раз публика попадалась чудесная, а когда она чудесная, то это слышно через воздух или так, через пространство. Не знаю, что тому причиной. Что при этом чувствуешь? - что-то похожее на то, что происходит в конце набоковской "Весны в Фиальте", что-то меняется, что-то сдвигается... ах вот оно что: солнце пробилось сквозь облака и вот почему "сверкала серебряная бумажка, дрожал отствет стакана, мерцало море". "Белое небо... незаметно налилось солнцем, и теперь оно было солнечное сплошь".
Солнечное сплошь.
Татьяна Толстая
Как же я люблю этих двух язвительных дамочек! И как же эта белая, пушистая глупа ...
Смотреть далее
