ГЕНРИ ФОРД

О чем вы говорите? Пока мы не будем держать в своих руках прессу всего мира, все что вы делаете, будет напрасно. Мы должны быть господами газет всего мира или иметь на них влияние, чтобы иметь возможность ослеплять и затуманивать народы.

Барон Монтефиоре.

Нам приходится еще раз прервать наше исследование современного еврейского вопроса, чтобы познакомиться с появлением этого вопроса в другом виде, а именно, в газете «Hearts», в виде передовой статьи, более чем в два столбца, от 20 июня 1920 года, принадлежащей перу Артура Брисбейн. Назвать его самым влиятельным журналистом Америки было бы слишком много, но, во всяком случае, он принадлежит к той дюжине, чьи произведения больше всех читают. Поэтому, если журналистписатель такой величины, как Брисбейн, начинает откровенно писать об этом вопросе, то это доказывает, что вопрос – приобретает здесь все большее и большее значение.

Брисбейн еврейского вопроса не изучал. По всей вероятности, в частной беседе он бы даже признался, что он, на самом деле, его вовсе не интересует, хотя такое признание трудно было бы согласовать с тем тоном уверенности, в котором он его обсуждает гласно.

 Однако, он способный журналист и знает, как нужно подойти к вопросу, когда требование момента заставляет газету высасывать из пальца определенное решение. Каждая раса имеет дурных и хороших, или из нее вышло известное количество выдающихся людей, или, наконец, она сыграла интересную роль в истории, – вот мысли, которые достаточны, чтобы написать удобочитаемую статью о любом народе, который когда‑либо играл роль в человеческом общежитии. Изучать вопрос в его сущности для этого совсем лишнее. Подобно поговорить в одной‑другой газетной статье о какой‑нибудь народности, когда‑либо выступавшей на арене человеческого общежития, – и достаточно, больше вопрос затронут не будет. Всякий газетный работник это знает. Но, все же, казалось бы, Брисбейн долгое время жил в Нью‑Йорке, имел большие финансовые связи с большими группами нашей страны, несомненно успел познакомиться с ходом дел в недрах трестов и банковых групп и постоянно был окружен сотрудниками и советниками еврейской расы. Поэтому, он должен бы составить себе свое собственное мнение о предмете. Правда, высказывать мнение о расовых группах своей страны не входит в круг деятельности газетного работника: ведь, не дело экспонента на выставки высказывать мнение о владельцах других выставленных вещей. Право газеты допускать такой соблазн, равно как и случаи, когда она считает возможным это сделать, весьма немногочисленны.

Поэтому, раз Брисбейну представился случай писать о еврейском вопросе, то можно было заранее предсказать, что он напишет. Если чему можно удивляться, так это тому, что он вообще почувствовал потребность об этом писать. Неужели он мог счесть за гонение на евреев попытку положить начало выяснению причин их влияния в Соединенных Штатах и в других местах? Или со свойственной дельному газетчику проницательностью он понял, что представляется удобный случай обратить на себя благосклонное внимание самых влиятельных групп Нью‑Йорка и всей страны? Или, наконец, – и это похоже на правду, – он хотел бы вообще обойти этот вопрос молчанием, но ему намекнули на необходимость соответственного выступления в виде воскресной передовой статьи и некоторые из акционеров газеты высказали по этому предмету свое мнение? Этим предположением мы вовсе не хотим порочить мотивы, побудившие Брисбейна к выступлению, а лишь желаем показать, от каких тонкостей зависят порой такого рода передовицы.

Более важно следующее: думал ли Брисбейн, что, написав воскресную передовую статью, он всерьез покончил с еврейским вопросом или что самый вопрос получил необходимое разрешение? Самая плохая сторона повседневной прессы в том и заключается: раз передовая прошла благополучно, не вызвав скандала, значит, дело, с точки зрения сочинителя, можно считать поконченным. Таково, по крайней мере, общее правило.

Будем надеяться, что г. Брисбейн не считает вопрос поконченным.

Ему не следовало бы подымать столь тяжеловесный вопрос, не сделав ничего для его разрешения: в своей бойкой передовой статье он этого не сделал. У него встречаются даже ошибки, которые он должен бы исправить, изучив вопрос. «Как обстоит дело с финикийцами?» – спрашивает он. Ему следовало бы заняться этим вопросом, когда он изучал предмет. Тогда он не сделал бы грубой ошибки – ставить финикийцев в столь тесную связь с евреями; еврей этого бы не сделал. Но делать такую ошибку в статье в защиту еврейства, имеющей целью пропаганду среди нееврейских читателей, по‑видимому, позволительно.

Финикийцы сами, наверно, никогда не могли думать, что они находятся в какой‑либо связи с евреями, а последние, уж конечно, этого и не подозревали. Уже не говоря о всем другом, финикийцы, прежде всего, отличались от евреев своим отношением к морю. Они не только строили корабли, но и плавали на них сами. Еврей же предпочитал доверять кораблю свой капитал, но не свою персону. Равным образом, и во всех других отношениях, различия между двумя народами были резкие и глубокие. Брисбейн сделал бы лучше, если б руководствовался в этом вопросе еврейской энциклопедией. Будем надеяться, что он еще пополнит свои занятия и доставит миру удовольствие воспроизведением того, что он найдет в еврейских рукописях, еще не печатанных, ведь, дело идет здесь не о предмете общеизвестном, вроде шарообразности земли: еврейский вопрос еще не разрешен и еще должен быть разработан.

Брисбейн имеет полную возможность исследовать этот вопрос самостоятельно. Он, располагает большим штатом сотрудников и хочется думать, что в числе их есть и неевреи, которых нельзя купить.

К его услугам готовая, охватывающая весь свет, организация. После его приключений в мире «делателей денег», в его мнениях все же произошла перемена; пережитое дало ему возможность пристальнее присмотреться к определенной группе людей и к их жажде власти.

Почему же он не считает эти вопросы мировой проблемой и не ищет фактов и разрешения? Задача эта достойна каждого газетного дела.

Такое отношение к предмету дало бы возможность Америке внести и свою долю работы в дело разрешения этого вопроса. Мы должны это сделать хотя бы для того, чтобы еврейский вопрос перестал быть пугалом, каким он был в течение столетий. Все общие слова о «любви к ближнему» не могут заменить собой основательного исследования, ибо от нас требуют любви по отношению к тем людям, которые с невероятной быстротой и хитростью стремятся захватить над нами господство. «В чем ошибка еврейства?» – Это первый вопрос. «В чем ошибка нееврейства, позволяющая существовать той первой ошибке?» – Это второй вопрос.

 Как всякий нееврейский писатель, выступающий в качестве благожелательного защитника евреев, Брисбейн вынужден признать наличность известных фактов, представляющих собой часть того вопроса, существование которого он отрицает.

«В любом большом городе каждое второе имя, пользующееся успехом, еврейское», – пишет Брисбейн. – В его родном городе это процентное отношение еще больше.

«Евреи, составляющие меньше одного процента всего населения земного шара, владеют 50 процентами торговой прибыли всего света; этого они достигли своей работоспособностью, предприимчивостью, умом и трудолюбием», – пишет Брисбейн.

Говорят ли что‑нибудь для самого Брисбейна эти данные? Думал ли он хоть раз, к чему все это ведет? Может ли он утверждать, что этому успеху не содействовали вещи, которые человечество справедливо находит достойными порицания? Удовлетворяет ли его манера использования этого делового успеха там, где это бьет в глаза? Может ли он доказать, что успех достигнут только благодаря наличности указанных им похвальных качеств и что в нем не участвовали качества совсем непохвальные? Слышал ли он, например, чтобы еврейские деньги были вложены в неспекулятивные железнодорожные предприятия? Мы могли бы дать Брисбейну целый ряд тем для статей, которые для него и для его читателей были бы крайне поучительны, если бы он только согласился поручить собирание фактического материала беспартийным людям.

Одну из таких статей можно было бы озаглавить: «Евреи на Версальской Конференции». Люди, которым будет поручено собирать материалы, должны установить: какие лица там более всего выделялись? Кто чаще всего туда приезжал и уезжал и больше всего суетился по деловой части? Кому легче всего был открыть доступ к самым важным лицам и комиссиям? Представители какой расы занимали места частных секретарей у выдающихся лиц? Какая раса занимала большинство мест, от которых зависел прием у видных участников Конференции? Какая раса больше всего старалась превратить Конференцию в ряд празднеств, балов и пышных банкетов?

Кто были частные лица, которые чаще всего приглашали участников Конференции на интимные обеды?

Если бы Брисбейн при своих общепризнанных выдающихся способностях дал своим сотрудникам такое поручение и потом напечатал их донесения, то получилась бы такая страница истории, которая составила бы эпоху даже в его выдающейся карьере писателя.

Он мог бы написать и вторую главу о той же Версальской Мирной Конференции, хотя бы под таким заглавием: «Какая программа одержала победу на Мирной Конференции?» Его сотрудники должны были бы для этого установить намерения и цели, с которыми влиятельные евреи в столь большом количестве слетелись в Париж, а также какими путями они проводили свои программы. В особенности нужно бы постараться выяснить, была ли изменена или отменена хотя бы самая малость в этих программах. Далее надо установить, не потребовали ли евреи, достигнув того, к чему стремились, еще большего и не достигли ли этого, несмотря на то, что сравнительно с остальным миром это уже являлось привилегией. Брисбейн тогда к великому своему удивлению узнал бы, что из всех программ, представленных Конференции, не исключая и главной программы, на которую люди возлагали столь преувеличенные надежды, единственная, которая прошла вполне гладко, была программа еврейская. Все это он мог бы узнать, если бы он занялся исследованием. Только вопрос о том, какое употребление он сделал бы из полученного материала, остается открытым.

Вообще, в каком бы направлении Брисбейн ни повел свои исследования, он значительно расширил бы свои знания о нашей стране и о зависимости ее от еврейского вопроса. Знает ли он, например, кому принадлежит Аляска? Может быть, он думает, – как многие другие, кроме тех, которые, увы, знают наверно, – что эта область принадлежит Соединенным Штатам? Нет, эта область принадлежит тому же народу, которому принадлежат фактически и сами Соединенные Штаты.

Знает ли Брисбейн, несмотря на то, что место, которое он занимает в международной журналистике, дает ему к тому полную возможность, что в нашей экономической жизни действуют элементы, которые не укладываются ни в понятие «Капитала», ни в понятие «Труда»? Знает ли он хоть что‑нибудь о той силе, которая не является ни капиталом, ни трудом в продуктивном смысле, но чьи интересы и стремления в том, чтобы возможно больше расколоть и разобщить капитал и труд путем раздражения, попеременно, то капитала, то труда? Во время своих работ по изучению экономического положения и царящей над ним тайны, которая противится всякому разоблачению, должен же был Брисбейн заметить хоть что‑нибудь, хотя бы единый луч света за кулисами. Найти это является благородной задачей для каждого журналиста.

Предал ли Брисбейн гласности имена тех людей, в чьих руках находится снабжение Соединенных Штатов сахаром? Знает ли он их?

Есть ли у него желание узнать их? Имеет ли он понятие о положении хлопчатобумажного дела в нашей стране, о частой перемене владельцев земельных участков, производящих хлопок, и о затруднениях в этой отрасли производства, зависящих с одной стороны от угроз банков, а с другой от постоянного колебания цен на платья и материи, вызываемого умышленно? Если это ему известно, то обратил ли он внимания на имена людей, в чьих руках находится вся эта игра? Желает ли он узнать, как и кто ведет эту игру? Все это он мог бы узнать и рассказать народу, если бы дал соответствующее задание своему прекрасному штабу информаторов и журналистов. Он лучше других должен знать, чувствует ли он себя настолько независимым, чтобы предпринять такую работу. Быть может, у него есть причины частного характера, которые мешают ему это сделать.

Как бы то ни было, мы с своей стороны не видим причин, которые мешали бы ему основательно изучить вопрос и при том не из любопытства к новизне предмета, а для составления обоснованного о нем мнения. В этом, конечно, никто не мог бы усмотреть нетерпимости. При теперешнем же положении дела Брисбейн не обладает достаточными данными, чтобы стать за или против вопроса.

Он может только устранить его, как неприятный, как это некогда делали прежние рабовладельцы, которые просто хотели устранить противников рабства.

По этой причине его недавняя защита евреев не может вообще почитаться таковой: она скорее похожа на заискивание у них расположения. По‑видимому, больше всего возбуждает его внимание то, что он называет расовым предубеждением и расовой ненавистью. В самом деле, человеку, который при изучении экономической проблемы рискует впасть в такую душевную неуравновешенность, лучше за эту проблему не браться. Впрочем, проявления предубеждения и ненависти в таком деле зависят от самых методов исследования и от самого исследователя, и достойно сожаления, если прибегают к таким наговорам на других в оправдание себя люди, находившиеся в течение стольких лет сами под определенным духовным влиянием. На самом деле мы в праве ждать обратного: научное исследование еврейского вопроса должно устранить ненависть и предубеждение и воспрепятствовать им. Мы бываем предубеждены против того, чего мы не знаем, и ненавидим то, чего не понимаем, Изучение еврейского вопроса должно создать его знание и правильный взгляд на него, при том не только среди неевреев, но и между евреями; последние нуждаются в этом не меньше, если не больше, чем неевреи. Если еврей придет к тому, чтобы увидеть известные вещи, их понять и сообразно понятому поступать, то большая часть вопроса будет устранена путем улучшения взаимного понимания. Обратить внимание неевреев на известные стороны еврейства есть только часть работы, – не менее настоятельной задачей является заставить самих евреев открыть глаза на известные факты.

Первый успех будет состоять в том, чтобы неевреев из простых защитников – и при том защитников партийных – сделать судьями фактической обстановки. Исследование обнаружит, где евреи и неевреи заблуждаются, и расчистит путь знанию и мудрости, хотя и тогда для решения вопроса потребуется большой запас последней.

Надо помнить, что в постоянных призывах к терпимости кроется большая ловушка. Терпимость есть прежде всего терпение правды. Теперь же к ней взывают ради угнетения правды. Терпимость только тогда может иметь значение, когда все придут к общему признанию того, что должно быть терпимо. Незнание, сокрытие, замалчивание, игра в прятки не есть терпимость. К еврею все равно никогда не относились терпимо в высшем смысле этого слова, потому что его никогда не понимали. Брисбейн не может способствовать пониманию того, что за народ евреи, своей написанной «попросту» статьей и тем, что она бросит несколько еврейских имен в пучину печатных букв. Он обязан перед самим собой ближе подойти к вопросу независимо от того, пожелает ли он сделать из полученных им данных предмет гласности или нет.

Для газеты вообще невозможно не натыкаться на каждом шагу на влияние евреев, если она держит мир в курсе того, что происходит, хотя бы поверхностно. Между тем пресса обходит этот факт, говоря об евреях, как о русских, латышах, немцах или англичанах. Эта маскировка имен больше всего запутывает всю проблему. Для лучшего осведомления человечества требуются название вещей своими именами и фактические данные. Брисбейну следовало бы изучить этот вопрос еще и потому, что этим путем он получил бы надлежащее освещение и других предметов, которыми он занимается. Было бы полезно, чтобы время от времени он предавал гласности полученные им таким образом результаты, так как такие статьи давали бы ему возможность познакомиться и с той частью еврейства, которой не может знать писатель, постоянно «готовый к услугам». Конечно, теперь его засыпали благодарностями за его статью; если бы он получил пару‑другую откликов противоположного характера, это было бы большой услугой для уяснения обстановки.

То что случилось бы, предай он гласности хоть один факт, добытый независимым исследованием, не могло бы сравниться с его теперешними переживаниями. После того, как Брисбейн написал статью о евреях, он, надо надеяться, будет внимательно следить и за тем, что будут говорить и писать другие. Он найдет тогда больше материала о евреях в том, что он читает, чем раньше, и многое он нашел бы в виде фактических заметок в своей собственной газете.

 Каждый серьезный исследователь и честный писатель рано или поздно всегда нападет на след, который ведет к еврейскому могуществу в мире.

 "Диерборн Индепендент» систематически и подробно делает то, что другие издания делали урывками.

На всей гласности Соединенных Штатов тяготеет настоящий страх перед евреями, – страх, который ясно чувствуется и причину которого надо выяснить. Если мы не ошибаемся, такой же страх, хотя и не ясно осознанный, ощущал и Брисбейн. Это не страх причинить известной расе зло – это почтенное чувство должны испытывать все, – но страх сказать о ней гласно что‑нибудь такое, что не было бы только неумеренным славословием. Независимое размышление убедило бы его, что задачей подлинного американского журналиста является умерить славословие и усилить тщательно продуманную критику.