- А есть вопросы, на которые ты не получил убедительного ответа от пострадавшей стороны?

 

Есть. Вот такой: если семья Кунгаевых не чувствовала никакой вины своей дочери перед российскими солдатами, - почему же тогда драпанула в открытые окна дома, когда узнала, что придется отвечать на мои вопросы?

- Когда ты понял, что совершил преступление?

- Да я так думаю, что минут через 40. Суть преступления - лишение жизни человека…

- Когда ты все понял, не было желания застрелиться?

- Сгоряча желание было. Потом рассудил, что помимо Кунгаевой и себя, я добью своих родителей и свою семью. И я решил: «Заслужил – получай и хлебай!».

- Какое у тебя оружие было?

- Пистолет Макарова.

- Кто приказал сдать оружие?

- А какой-то подполковник…

- Из прокуратуры?

- А он не представлялся. Командир полка первому попавшемуся подполковнику оружие не сдает… Я ему сказал: «А ты мне его выдавал? Пошел на … отсюда!»

- А когда все-таки Буданов сдал пистолет?

- Я его не сдал. Я его выбросил на землю. Скажем так, - под ноги вышестоящему командованию.

- Были ли у тебя надежды, что дело замнут?

- Нет. Ни малейшей. Я себе воздушные замки не строил…

- Как отреагировали на ЧП твои подчиненные?

- Подчиненные были в течение четырех дней выведены в Сибирский военный округ, потому что отказались под давлением давать показания на командира.

- Сколько человек было выведено?

- 1500. Сначала их построили. Потом в течение суток пытались выбить показания всеми правдами и неправдами…

- А как отреагировали твои вышестоящие командиры?

- Их позицию комментировать не хочу. Как говорится, каждый трактор знает, куда ехать. Каждый из чувства самосохранения, из чувства совести, из чувства стыда, из чувства служебного долга – как считал нужным, так свою позицию и высказал, так себя и повел. Каждый знал, исходя из тех обстоятельств, которые я перечислил, какое ему принять решение. Они же офицеры, хоть и вышестоящие. Они сами приняли решение и сами его или озвучили, или выполнили. Или им приказали. Я не знаю.

- А твой командарм генерал Шаманов?

- Владимир Анатольевич сам приехал на суд. Вошел, поздоровался.

- Сколько процентов правды в 46 томах твоего уголовного дела?

- 10 процентов.

- Когда тебя арестовали, среди офицеров Объединенной группировки ходили разговоры, что это политическая, - заказная образцово-показательная порка.

- Рано или поздно это должно было начаться.

- Что «это»?

- Наведения конституционного порядка. И в Чечне, и войсках.
Там должна была начать работать Конституция России. И каждый, совершивший преступление, должен был нести уголовную ответственность. Можете считать, что это началось с меня…

- Суд над тобой был политизированным?

- Я могу только подтвердить, что говорила сторона обвинения в лице адвокатов потерпевшей. Материалы дела это можно поднять и прочитать в протоколе. Допустим, ныне покойным адвокатом Хамзаевым, пусть ему земля будет пухом, было сказано, что мы не позволим перевести процесс над Будановым из политического в уголовный.

- Где это было сказано?

- В Ростове-на-Дону. Он сказал: мы будем судиться и одно Рождество, и второе Рождество, и третье. Он припомнил мне те самые слова, когда перед залпом я сказал: «С Рождеством, ребята!». Он говорил, что это политическое дело, это агрессия большого государства против маленькой республики. Будто Чечня не входит в состав Российской Федерации! Он повторял то, что высказвали и ПАСЕ, и ОБСЕ и т.д. Если депутат Европарламента, недобитый под Сталинградом, присылает из с ФРГ адвокату запрос: «Как там дело обстоит с Будановым?» То какой это процесс – политический или уголовный?

- Тебя стали называть «бывшим полковником». Как ты к этому относишься?

- Я не бывший полковник. Я разжалованный полковник. Я рядовой запаса. Бывших офицеров не бывает.

- У твоих адвокатов была возможность сделать тебя психически ненормальным и таким образом хотя бы частично оправдать тебя?

- Нет. Такие варианты не обсуждались. И это тоже отражено в материалах уголовного дела. В частности, в протоколе судебного разбирательства.
Я неоднократно просил оставить мою психику в покое. Я говорил: «Дайте мне срок, который мне положен по закону, и я пойду отбывать наказание».
Я говорил это на суде.

- И какая реакция суда была?

- «Подсудимый, суд знает, чем ему заниматься». Я это говорил в институте Сербского два раза, - что не считаю себя ни душевно больным, ни с отклонениями…

- А зачем ты это говорил? Были сомненения в твоей адекатности?

- Ну, если я нахожусь в институте Сербского… Меня же туда откомандировал суд.

- Какая была в этом необходимость?

- Они не поверили областной судебно-психиатрической экспертизе, поставили под сомнение мою адекватность и отправили меня первый раз в институт Сербского в 2001 году. Потом – на повторную.

- Сколько ты этих экспертиз пережил?

- Три стационарных и три амбулаторных.

- Чем они отличаются?

- Стационарная – ты находишься в медицинском психиатрическом учреждении и в течение месяца, двух за тобой наблюдают, тестируют и тому подобное.

- Ты лежал среди вальтонутых людей?

- Да.

- Что там за фрукты попадались? Наполеоны были?

- Наполеонов не видал, а вот великих художников приходилось видеть…
Они рисовали пейзажи. Везеде, где было можно, включая туалеты… Рисовали чем придется. Включая фекалии…

- Судьба поступила с тобой как режиссер-злодей. Она затолкала тебя в колонию на территории Ульяновской области, губернатором которой был твой бывший командарм генерал Шаманов? Это как-то сказалось на условиях содержания, на твоем настроении, на отношении к тебе?
- Нет. Это меня, скажем, даже немножко напрягало, потому что все в тех же средствах массовой информации было прописано, что чуть ли на берег реки Волги я выезжаю по субботам-воскресеньям. Кушаю мясо, запиваю водкой.
Это говорилось в прессе областного значения, а потом и в Интернете.

- Как ты об этом узнал? Тебе кто-то докладывал? Писал?

- Мне уже давно никто и ничего не докладывает и слава-те, Господи!

- А откуда ты обо всем этом узнал?

- В исправительное учреждения поступает периодическая печать. Ее выписывают в большом количестве. Каталог лежит. Можно любое издание выписать. За исключением эротического содержания.

- И «Комсомольская правда» была?

- В изобилии. Я в ней и твои статьи читал.

- Как называлось твое заведение?

- Исправительная колония 78/3 города Димитровграда Ульяновской области.

- Ты отсидел 8 лет и 10 месяцев. В камере-одиночке?

- 3 года и 8 месяцев я находился в Ростове. Из них 10 месяцев, последние, я находился в одиночной камере. Когда меня перевезли в Димитровград, в исправительное учреждение, я жил в помещении типа казармы. Осужденные называют их бараками. Но администрация запрещает их так называть… Обычная казарма на два этажа, на 100-120 человек. Двухярусные койки. Умывальник. Туалет. Обычное учреждение, только за большим-большим количеством колючей проволоки. И живут там, спят на матрасах, простынях, с одеялками, с подушками. Носят белье в баню стирать, сами в баню ходят мыться.

- Цивилизованно… У тебя приятное впечатление осталось, я вижу…

- Оно не то, чтобы приятное… Зачем я буду перевирать то, чего нет. Если бы там был бардак, я бы сказал, да, там бардак. Вши прыгают, крысы бегают. Ничего этого я не видел. Если вот по мне вши с клопами прыгали в следственном изоляторе возле Ростова – то они прыгали. Это было.

- Когда ты пришел в общежитие – тебя узнали?

- Да. Конечно.
- Были попытки узнать что-то у тебя, расспросить?

- Мы просто с ними договорились, что у них свой вещмешок, то бишь, срок, а у меня свой. Никаких разговоров.

- Так принято.

- В порядочных организациях – да.

- А в своей порядочной организации ты военных встречал?

- Встречал.

- За что они сидели?

- Все с той же контртеррористической операции заезды. Или после нее, когда демобилизовались. Психика-то не в порядке.

- А те, кто сидели с контртеррористической операции, они по каким делам проходили?

- По разным. В основном 105-я УК.

- Это что такое?

- Убийство.

- Много таких было?

- Очень. Если считать по количеству на один квадратный метр… Главным образом те, кто прошел «горячие точки»…

- У тебя было 5 попыток попасть под условно-досрочное освобождение – УДО.

- Да. Пятая срослась.

- Кто инициировал их?

- Я. На основе закона. Положено отсидеть по моей статье 2/3 срока. 7 лет. Для этого надо было положительно характеризоваться, выполнить кое-какие условия… Например, указать, проживать где будешь, работать где будешь? Я предоставлял справки, что жилплощадью обеспечен, на работу меня возьмут. Характеризуюсь положительно.

- Но 4 раза тебе отказали. Почему?

- Там в определениях разное было. Недостаточно времени – то-се… Хотя не я устанавливал закон…

- А чем ты занимался в Димитровграде?

- Я был дневальным по спортивном комплексу «Русь».

- Что входило в твои обязанности?

- Дне-валь-ным. А не директором, ни заведующим, как писали в некоторых СМИ, ни начальником спортзала… Начальник бани только бывает. Обыкновенным дневальным, за что получал заработную плату. Поначалу 300 рублей, потом 500.

- А что входило в твои обязанности?

- Спортзал открыть в 7 утра, спортзал закрыть в 21.00. В спортзале должно работать все оборудование, инвентарь находиться в исправном состоянии, внутренний порядок должен соответствовать требованиям и нормативам.

- Ты в колонии от кого получал письма?

- От родных, от сослуживцев, от друзей, от товарищей, просто от хороших людей из России… А еще ко мне друзья приезжали, в том числе и сослуживцы.

- В каком они были звании?

- Подполковники, полковники. Генералы.

- В газетах я читал, что тебя ни разу не проведала жена.

- Вот поэтому мне и не хочется встречаться с журналистами.
Но по поводу жены тебе отвечу. Все 8 лет и 10 месяцев в неволе, плюс полгода контртеррористической операции, в общей сложности 9 с половиной лет, и плюс 24 года совместной жизни - преданней и роднее человека, чем Светлана, у меня в жизни не было.

- Юра, одни считают тебя настоящим офицером, ставшим жертвой обстоятельств. Другие – преступником. Кем ты себя считаешь?

- До совершения преступления я считал себя офицером русской армии.

- Российской.

- Нет, Русской армии. А после совершения преступления я стал преступником. Теперь таковым я себя уже не считаю. И суд меня не считает, поскольку условно-досрочно освободил. Значит, он считает, что я встал на путь исправления. Значит, я ушел с преступной дороги в сторону ровной, спокойной и тихой жизни.

- У тебя в местах лишения свободы благодарности, поощрения были?

- За 8 лет 10 месяцев 25 штук.

- В какой форме?

- Начиная от благодарности и заканчивая дополнительным длительным свиданием, что очень немаловажно в моих условиях, потому что жена с семьей ко мне всегда приезжали.

- Дополнительные длительные свидания – это что?

- Мне положено было, ввиду того, что я стоял на облегченных условиях содержания, каждые 3 месяца длительные свидания с моими родными. Это три дня. В специально оборудованном месте, в общежитии. На территории колонии. А ввиду того, что мне дополнительное длительное свидание было как поощрение, я мог ходить через 2 с половиной месяца… Через 2 месяца и 28 дней, а не ровно через 90. Вот для этого оно было и нужно.


- Ты не боишься сегодня за свою жизнь, за безопасность семьи?

- Насколько я понял из жизненного опыта, вроде кавказские народности считают себя воинами. Хотя некоторые тамошние граждане упрекали меня в том, что я «воевал с женщиной». Будто женщина не может быть воином… Так вот, если они воины, то воевать они будут со мной. А не с моей семьей. Исходя из этого, я не боюсь за свою семью. А все, что касается себя, боюсь или не боюсь – пусть это останется на моей совести.

- Чем ты намерен заниматься сейчас?

- Сторожем пойду в колхоз, если возьмут. По приговору суда мне после окончания срока 3 года не положено занимать любую государственную должность. Например, в колхозе есть три трактора и две машины, меня может председатель взять механиком гаража. Но он меня не может взять, потому что мне еще три года запрещено это делать.

- До какого года?

- До 2013-го. Вот это и есть волчий билет. А тут еще кризис.

- Прими мои соболезнования в связи недавней смертью отца.
Отчего папа умер?

- Папе два года назад был поставлен диагноз рак легкого. И все эти годы
он меня ждал. И дождался. Перед тем, как умереть, он сказал маме: «Теперь я могу спокойно умереть».

- Почему он сказал такие слова?

- Потому что мой грех он так же нес, как и мама несет… Как моя семья несет. Ему было больно и стыдно. Мне от его боли и стыда еще больнее и стыдливее…

- Тебя упрекают в том, что ты до сих пор не попросил прощения у семьи Эльз Кунгаевой.

- Как это я не просил прощения? Пять раз, подавая ходатайство об условно-досрочном освобождении, я каждый раз указывал, что вину свою признаю полностью, готов загладить вину, если это возможно перед потерпевшими. Ну, как это я не признаю свою вину и не прощу прощения? Я в этой даже бумаге писал! И со страниц «Комсомолки» уже просил.
Я раскаялся! Я писал, что я виноват. Без этого ходатайства помилования просто не проходит. Там есть определенные каноны, если кто не знает, пусть почитает умную книжку, называется «Уголовно-процессуальный кодекс». Да и как я вживую могу попросить прощения, если человек находится в Норвегии?

- Ты имеешь в виду родителей Кунгаевой…

- Конечно.

- А там отец или вся семья находится?

- Вся семья. Вот у меня есть сейчас возможность еще раз просить прощения у них! А что, - они меня простят? Они меня никогда в жизни не простят! И будут правы. Но я прошу прощения у них.

- Почему они будут правы?

- Невозможно такое простить. Не забыть, ни простить.

- Ты слышал об уголовных делах Ульмана, Арачеева…

- Да.

- Эти парни – жертвы войны или правосудия?

- Насколько я знаю, капитан Ульман тоже приехал с Сибирского военного округа. Я думаю, что ему никак не хотелось за 7 тысяч километров приезжать и становиться убийцей. И попадать на 18 лет, которые ему суд определил. Наверное, это жертва войны. И продолжение – правосудия. Я еще раз говорю. Утверждаю это! Бывают приказы умные и неумные. Бывают распоряжения хорошие и нехорошие. Бывают устные отдачи команд правильные или неправильные. Но это все происходит в мирной жизни! Можно отделаться выговором! Или служебным несоответствием. Или штрафом на гражданском предприятии. Или, в конце концов, увольнением! А в армии, и тем более – на войне, все совершенно по-другому!

- Что конкретно ты имеешь ввиду?

- А то, что есть приказ, который надо выполнить, а не обсуждать – правильный он или неправильный… Вот и Аракчеев с Ульманов - жертвы одной и той же ситуации. Эти люди выполняли приказ. Но они же не сами туда поехали! И, поверьте мне на слово: вот эта психология «как бы чего не вышло» - она губила многих наших солдат и офицеров. И вторая психология: «А, мать, его за ногу! Семь раз не умирать!». Надо организовывать вещи. И отвечать за своих людей, в том числе и подчиненных. А если вещь не организована и никто не хочет нести ответственность… Поэтому получается – распоряжения красивые приходят, сверху, а выполнять их никто не хочет. Потому что боятся. Боятся уголовной ответственности, боятся служебного расследования. Боятся увольнения, штрафов…

- Как ты думаешь, на войне есть справедливость?

- Война – это зачастую преступление с двух сторон. Слава Богу, ее уже нет. Может, надо уже забыть кровь и простить друг другу все, что было. Тем более, войны у Чечни уже нет, жизнь налаживается.

- Как ты думаешь, должен наступить момент прощения между российскими солдатами, офицерами и чеченцами. Сейчас. Тем более, идет речь об окончании контртеррористической операции.

- Конечно такое прощение должно быть. Но оно должно быть обоюдным. Война закончилась. Давайте жить по-людски. А то получается примирение с одной стороны. Там помирились, но здесь ничего не сказали, что они с нами помирились.

- Вот ты, я вижу, раскаялся. А вот там, в офицерской будановской душе, в глубине ее остался какой-то остров твоей собственной правоты? Та крепость, которая, несмотря на все, никем не взята?

- Я белый флаг никогда не выбрасывал, во-первых. Я никогда не сдавался. Даже в местах лишения свободы, где положено поднимать руки при обыске. Я и там ни разу их не поднимал.

- А как на это реагировали?..

- Наказывали.

- Как? Лишним нарядом?

- Нет. Там нет нарядов. Там есть штрафной изолятор.

- Тебя наказывали изолятором?

- Ноу коммент. Неважно это.

- А на войне есть правда?

- Правда у каждого своя. Моя правда в том, в том, что я не сам туда поехал. А ведь не секрет, что с первой войны бежали, бежали солдаты, офицеры, прапорщики – все бежали. Не ехали туда. Увольнялись. Без пенсии. Это было наказанием. А у меня и моих подчиненных, когда приказали на День танкиста, 14 сентября, грузить полк и двигаться на Чечню, - и тени мысли не было, как бы отбояриться… И представьте себе, из 1526 человек было всего лишь 2 отказника! Это тебе о моих людях что-то говорит?! Один из отказников, майор, сказал мне: «Товарищ полковник, я свое уже отвоевал». Он был уже и в Афгане, и «первой» чеченской войне. Он сказал, что не хочет в эту грязь вступать. Тем более – трое детей… А второй был прапорщик, который родился и вырос в Чечне. Он говорил: «Товарищ полковник, я просто не смогу. Вы же тоже где-то родились. И представьте, вам дадут команду туда ехать воевать!» Я его понял, я сказал: «Не вопрос!»...

- Вот ты упорно повторяешь: «Я не сам туда поехал, меня туда послали». Да послали. Но разве это как-то оправдывает твое преступление?

- Нет. Я так не считаю. И не ищу опправданий. Мое главное дело – выполнить приказ. Я его выполнил. Потом я совершил преступление. Понес наказание. У меня было время осмыслить все это: и то выполнение приказа, и совершение мною преступления. Я осмыслил. По моей правде: люди не должны друг друга убивать.

- Скажи, я была необходимость совершать преступление?

- Нет. Необходимости не было.

- Тогда что тебя заставило?

- Да ничего меня не заставляло. Я все сам, только сам решал.

- Но тогда, что это было? Крыша поехала? Война довела?

- Если бы я точно знал ответ на этот вопрос, я бы не был в той ситуации, в которой был 9 лет тому назад.

- Что, в тот день у тебя погибло много офицеров или солдат?

- Нет. Они у меня раньше погибли. С 15-го по 20-е января 2000-го года. За 2 месяца до этого дела. 18 человек в один день!!!
То был самый черный день в моей жизни.

- Почему случились такие большие жертвы?

- Потому что бой шел на протяжении 8 часов и противостояли мы порядка 250 человекам.

- А сколько с твоей стороны было?

- На высоте моих было 40 человек.

- Ты не чувствуешь своей командирской вины, что плохо была устроена оборона?

- Когда гибнут твои солдаты, разве командир не чувствует вины? Это не вина, - это горе. Тут дело в том, что сновное огневое воздействие на моих бойцов велось со стороны снайперов. Когда мы потом осматрвиали и убитых, и пленных этих снайперов, то видедели, что все они все были экипированы в американскую форму. Зимний вариант «Аляска».

- Среди снайперов кто был?

- Женщины и мужчины. Чеченцы. Были и иностранцы.

- Ты с ними разговаривал глаза в глаза?
- Конечно.

- Что они говорили?

- Говорили: «А мы тут бабочек ловим». Это в январе.

- Набоковщина какая-то…

- А что они могли сказать… То какого-то редкого козла ищут, горного. Экспедиция. То бабочек собирают. Кто что.

- А оружие было при них?

- Не, они его в сторонку отбрасывали.

- Их брали твои люди?

- Так точно. Самые большие потери от снайперов у нас были 15 января.
Снайперские попадания почти все в глаз. В голову, в пах.

- И что у тебя тогда не было чувства хорошего русского озверения?

- Такое чувство хорошо, когда колбасу ешь. Чтобы не обогнали.

- Ты будешь просить, чтобы тебе вернули звания и награды?

- Нет.

- Почему?

- Повторяю: за совершенное деяние, преступление нужно нести ответственность.

- Когда тебя выпустили на волю, это вызвало лютое негодование у пострадавшей стороны. Как ты к этому относишься?

- Негодовать надо было в зале судебного заседания. Не я ж себе срок нарезал. Сколько мне нарезали, приговорили, столько я и нес наказание. Не я же написал уголовно-процессуальный кодекс. И там сносок нет, что Буданову запретить УДО. Там оно существует для всех.

- Ты сейчас безработный. На что ты существуешь?

- Правильный вопрос. Именно существую. За счет того, что работает моя жена.

- Сколько она получает?

- С учетом того, что нас четверо, можно считать что живем ниже прожиточного минимума.

- У чеченцев не отменен неписанный закон кровной мести… Ты думаешь об этом?

- Нет.

- Ты живешь, веря, что все будет хорошо?

- Да, кровную месть никто еще у чеченцев не отменял. Меня еще на войне приговорили к смерти. Но, слава Богу, я еще жив.

- Сейчас некоторые правозащитники в Чечне и в Москве «поднимают» уголовные дела об убитых во время «второй» войны и приписывают тебе другие преступления…

- Я с таким же успехом выдвину встречный иск об убитых, замученных, казненных, задушенных, закопанных, соженных в Чечне русских солдатах и офицерах. Вот тогда и поговорим…
-
- Тебя часто упрекают в том, что вместе с преступлением ты потерял офицерскую честь…

- Я не советую никому трогать мою офицерскую честь. Не вы мне ее прививали, не вам и судить. Если кто-то считает, что уничтожение коварного противника на поле боя является бесчестьем, то это его дело…

http://blog.kp.ru/users/2125404/post100064037/?upd