Меня сочтут излишне вольнодумным. А может быть и экстремистом. Пусть даже сочтут мои писания экстремистской литературой. Пусть даже внесут их в этот самый Index librorum prohibitorum, но я не могу промолчать. Просто потому что вижу, ясно и отчётливо вижу, как самым благим, возможно, намерением мостится известная дорога. И каждая дорога будет вести, вне зависимости от намерений именно в ту самую сторону, когда те, кто её устраивают и мостят, наводят мосты и обсаживают обочины, не будут учитывать объективные ограничения, которые существуют вне зависимости от воли людей, парламентов и всемогущих правителей в отношении юридической действительности, из материала и по закономерностям которой пытаются создать инструменты.

 

Прежде всего: произведения искусства не суть субъекты. Они не обладают никакой свободой, они — вещи (Sachen). Тот, кто это отрицает, рискует удариться в такой могучий спиритуализм и язычество,в котором дойдёт до полного неразличения реальности и вымысла. В этом смысле, язычниками оказались все суды Средневековья, осуждавшие неодушивлённые предметы. Но те хоть судили предметы исключительно веруя в то, что в них пребывают некоторые злые духи, которые как раз собственной волей, а следовательно, и свободой обладают вполне. Такого рода суждения ныне считаются (и вполне справедливо считаются) дремучим мракобесием, не имеющим ничего общего с научным восприятием мира.

 

Далее: любое позитивное правило само по себе всегда ограничивает свободу, которая изначальна, тотальна, бесконечна и сама-по-себе абсолютна. Поскольку первичная воля свободна сама по себе, то ни в каких внешних определениях для получения этой свободы, в том числе и в определениях законодательных, в определениях позитивных, она не нуждается. Всякое позитивное правило всегда только и исключительно устанавливает предел свободе, определяет её. Поэтому, например, установление свободы слова в Конституции, есть собственно,не придание субъекту свободы высказывать свои мысли, а только и исключительно ограничение власти в её стремлении ограничить, нарушить свободу этого субъекта. Но если то так, то введение определений некоторых произведений как «экстремистских» есть ни что иное как некоторое (пока не определённое, а потому лишь пока возможное, существующее в потенции,но ещё не в акцеденции) ограничение свободы прежде всего субъектов.

 

Применительно к расматриваемому случаю необходимо понять, что введением указанного перечня, самим существованием оного и порядком его составления, уже создаются предпосылки для ограничения свободы совершенно неопределённого круга лиц. То, что это сделано прежде всего указом Президента, не слишком хорошо учившегося на юридическом факультете по причине ненормально большого употребления пивных напитков, не случайно. Ясно, что человек, не понимащий природы права (а это — вещь достаточно фундаментальная и куда как более сложная, чем уяснение того или иного текста закона) как объективности, существующей вне зависимости от его великого и могучего видения и желания, вполне может своим указом ввести, например, и график восхода и захода солнца или полного или неполного солнечного затмения. Однако последствия такого указа только и исключительно одни: или совершенная его бесполезность или сокращение гражданских, причём фундаментальных прав и свобод.

Большая часть людей достаточно индифферентно относятся к вопросам общих рассуждений относительно самих по себе понятий права, свободы, воли. большая часть людей остро реагирует лишь на частные я явные проявления такого рода ограничений, готовые терпеть такие ограничения доколе они вообще оказываются терпимыми. Склонность к внутреннему бунту у того или иного народа, вообще говоря, часто преувеличивается неумехами-политиками. Поэтому-то и только и исключительно поэтому и способны проходить реформы, которые отнюдь не являются прогрессивными, но вначале представляются почти как борьба за общественное благо и безопасность.

 

Для того, чтобы стало понятно, о чём, собственно, идёт речь, а заодно и о том, какими последствиями чревато введение списка запрещённой литературы, придётся привести некоторую конкретику. Конкретику, не добавляющую ничего в уже сказанное, но достаточно иллюстрирующую то, что случилось и ещё вполне может случиться.

 

Вначале теории семи рас, среди которых существовала чудесная арийская раса, раса сверхлюдей, обладавших сверхчувственными способностями, например, телепатией, появилась в европейском мире в писаниях очень известного человека, чьё имя отнюдь не считается одиозным и поныне. Это — Елена Блаватская с её «Тайной доктриной». Затем, смешавшись с теорией Ч. Дарвина о происхождении видов и производной от дарвиновской теории — евгеникой (зародившейся и нашедшей своё практической и законодательное воплощение в виде принудительной стерилизации по решению судов, между прочим, перво-наперво отнюдь не в Германии, а в США), расовая теория породила то, что не могут без содрогания вспоминать наши современники ни в Европе, ни по всему миру. Всё «окончательное решение», например, было не более, нежели аккуратным и последовательным инструментальным воплощением изысканий, построенных на теории Дарвина и теории арийской расы. А началось всё всего-то навсего с принятия в качестве идеологемы рассказа о существовании некогда арийской расы.

 

Утверждается, что составление списка «экстремистских» произведений есть, конечно, не санкция в отношении книг, бумаги или звуков. Более того, чураясь быть уж совершенно похожими на людей средневековья (чего, кстати, честно и открыто не боялись нацисты), сразу же оговариваются, что никто не будет сжигать книги на кострах. Считается, что составление такого списка есть мера превенции.
Если только это так, то вызывает некоторое изумление то, что этими идеологическими превенциями занимается государственная власть, которая как раз не должна заниматься идеологией. Государство должно давать возможность именно гражданскому обществу заниматься избираемыми им идеологемами, а не лезть в них. Иное означает, что рано или поздно, но государство, занимаясь своими основными задачами защиты и обеспечения, дойдёт до вмешательства в сферу существенно субъективную, так как непостоянство и различие воль субъектов во всех случаях препятствует самой по себе задаче осуществления защиты и обеспечения. Иными словами, самым мощным и хорошо выполняющим функции защиты и обеспечения государством будет всегда то государство, которое сократит в своём признании сами свободы и права субъектов до того самого уровня, которое оно может надёжно защитить и обеспечить, остальные права и свободы, с которыми справиться оно не может или которые защитить и обеспечить весьма затруднительно, такое государство попросту перестаёт признавать. Собственно именно так и появляются мощные диктаторские режимы, сначала загоняющие население в казармы, а затем с лёгкостью наводящие там порядок. Для желающих увидеть наглядно эти механизмы рекомендую послушать ещё раз разговор Штирлица и пастора Шлага в ресторанчике, где Штирлиц приводит замечательную логику, оправдывающую репрессии нацистов. Подчёркиваю: то, что делали нацисты, на самом деле, делали очень многие правительства и народы. Особый характер нацистов в их деяниях состоял только и исключительно в том, что они всё, что делали, делали исключительно откровенно и последовательно, совершенно рафинированно, без тени лицемерия, столь свойственного политике.

Сам по себе список,даже опубликованный в «Российской газете» совершенно не может служить по уже изложенным причинам (невозможность регулирования государством идеологем) никакой превентивной мерой. Этот список, скорее будет рекламой именно помещённых там произведений. Не даром ведь государственный запрет на упоминание имени Герострата закончился своей противоположностью: имя Герострата знали все. Следовательно, если только разговор о превенции экстремизма является не болтовнёй полусумасшедшего, то вслед за опубликованием такого списка должны последовать какие-то иные меры.
Какие?

Например, запрет свободного обращения указанных произведений, запрет публичного или даже частного исполнения. Наконец, запрет хранения. Последнее для реализации потребует уже практически повальных обысков по простому подозрению в том, что у того или иного лица согласно доносу «агента Цыплакова» имеется диск с экстремистским (кстати, действительно гадким и откровенно пропагандистским) фильмом «Der Ewige Jude». Кроме того, простое расположение на книжной полке того или иного произведения из списка вполне может стать достаточным основанием для обвинения в экстремизме, а возможно и для обвинительного приговора.

 

Своей же декларированной цели — превенции экстремизма список достичь как раз не может. Произведение литературы или кинофильм, музыка, произведение живописи - не наркотик. Оно является порождением духа и воплощением идеологемы. Его воздействие — не материально. Во всяком случае, для применения наркотического вещества необходимо иметь хотя бы компоненты для его экстракции или синтеза. Для распространения или восприятия произведения необходим только и исключительно канал распространения информации. например, ИНТЕРНЕТ. Вы помните тот самый каверзный вопрос о том «Где находится текст?»? В тот момент задачка казалась почти отвлечённой, ну, что-то вроде вопроса о том, сколько чертей может разместиться на булавочной головке или «как следует молиться в летающей башне?». А теперь представьте себе, что там, вместо того самого собирающегося у Вас на экране из разных кусков текста, содержание которого пока затрагивает только и исключительно администрацию этого сервера, возникает текст, внесёный в список. И сразу же возникают уже нешуточные вопросы, касающиеся уголовноправовой сферы: где этот текст находится? кто его распространяет? кто отвечает за его воспроизведение? к кому применять санкции? И «летающая башня» «бестолковых талмудистов» превращается в реальный самолёт или космический корабль, а отвлечённая дискуссия в блоге — в судебное судоговорение, обыски, выемки, насилие. Не слишком ли дорого заменять один вид экстремизма — частный на экстремизм государственный. Об этом кто-нибудь подумал? Я имею в виду не недоучек-юристов, перепивших в молодости пива, а именно тех, кто пытается стать настоящим государственным мужем.

Есть и ещё очень даже существенная деталь в составлении и существовании списка. Дело в том, что после истечения одного года с момента вступления любого судебного решения по делу в законную силу, такое решение становится совершенно неотменяемым, а следовательно вечным. Поэтому единожды попавшее в список произведение уже не может никакими силами быть извлечённым оттуда. Список, таким образом, может только и исключительно пополняться. Неправо, таким образом, может только и исключительно расширяться. Несправедливость, допущенная один-единственный раз в одном единственном судебном заседании, будет вечно угрожать справедливости. И это всё как раз благодаря тому, что государство ввело соответствующие законы о незыблемости судебных решений. Это ли имели в виду? Или просто этого не просчитали? Просто забыли проверить — какой эффект возникает от слияния двух пороков: неотменяемости судебного суждения и регулирования идеологии государством. Ну что ж, есть ещё время подумать. Вечность.

 

Некоторые правозащитники, выражая осторожный скепсис по поводу того,что составления подобного списка может в сочетании с «невысокой правовой культурой» приводить к весьма опасным последствиям. А на это остаётся ответить только одно: правовая культура России никак не ниже любой иной страны, в которой вообще существуют хотя бы какие-то запреты подобного рода,исходящие от государства. Если в США максима судьи Hugo LaFayette Black «No law means no law» не сумела победить совершенно и окончательно, то нет никаких оснований полагать, что в США Первая поправка к Конституции действует в своём полном объёме. Если в ФРГ существуют запреты на исполнение тех или иных песен, тем более ведущие к лишению свободы, то нет никаких оснований считать, что правовая культура ФРГ выше российской. Если в Соединённом Королевстве Великобритании и Северной Ирландии до сих пор существует Act of Supremacy, то кто сказал и на каких, собственно, основаниях, что правовая культура теократической абсолютной монархии, которой является это королевство, выше правовой культуры России?
В том-то всё и дело,что правовая культура большей части народов мира, не столь уж и высока. Она не столь уж высока именно потому, что в минуты опасности и угроз, эти народы столь легко и просто идут на уступки государству в части своих прав и свобод, позволяя избирать государствам средства, вовсе не пригодные для их охраны, и спокойно оставляя порою кровью, болью и миллионами жизней отвоёванные рубежи того царства свободы, которые уже получили люди в своей нелёгкой земной истории.

 

См. также здесь