Цитата сообщения ukurysh22 Любовные письма



Любовные письма - это голос любящего сердца, запечатленный на бумаге. Это песня великому и прекрасному чувству, возникающему между двумя людьми.


Гейне Генрих
(1798-1856)
Знаменитый поэт, с 1848 г. прикованный к «матрацной могиле» тяжкой болезнью, незадолго до смер­ти влюбился в молодую девушку Камиллу Зельден, прозванную им «мухой»; ей посвя­щены многие стихотворения умирающего Гейне.
... Камилле 3ельден
Дорогое создание!
У меня сегодня ужасно болит голова, боюсь, что завтра будет продолжение. Поэтому прошу тебя не приходить завтра (воскресенье), а прийти лишь в по­недельник; разве только у тебя здесь будет дело, в каковом случае ты можешь очутиться в некото­рой опасности. Я был бы так рад видеть тебя, по­следний цветок моей печальной осени! Безмерно лю­бимое существо!
Остаюсь вечно, с глупою нежностью, преданный тебе.

Гете Иоганн Вольфганг
(1749-1832)
Долгое время, живя в Веймаре, находился в дружеской связи с г-жой Штейн, умной и образованной женщиной, олицетворявшей для него Ифигению. Охлаждение между ними об­наружилось около 1789 г., после чего Гёте отправился путешествовать по Италии. После­довавшая любовь его к Христине Вульпиус (1792 г.), - довольно вульгарной плебейке, за­менившей г-жу Штейн, далеко не носило того интеллектуального характера, которым отмечены отношения и письма к г-же Штейн
...Христине Вульпиус
Лагерь под Верденом, 10 сентября 1792 г.
Я написал тебе уже не одно письмецо, и не знаю, когда они до тебя мало-помалу дойдут. Я прозевал перенумеровать листки и лишь теперь с этого начи­наю. Ты опять узнаешь, что я себя чувствую хорошо, и что я люблю тебя от всего сердца. Если бы ты была сейчас со мною! Здесь повсюду огромные, широкие кровати, и тебе не пришлось бы сетовать, как иногда случается дома. Ах, дорогая! Нет ничего лучше, как быть вместе! Мы будем вечно твердить это друг другу, когда снова будем вместе. Подумай! Мы так близко к Шампани, но не можем достать ни одного стакана вина. Во Фрауэнплане будет лучше, когда моя дорогая крошка будет наведывать кухнею и погребом.
Будь хорошей хозяйкой и приготовь мне уютное жи­лище. Ухаживай за мальчиком и люби меня.
Люби меня! Ибо порою мысленно я бываю ревнив и представляю себе, что тебе может больше понра­виться кто-нибудь другой, так как я нахожу многих мужчин красивее и приятнее меня. Но ты не должна этого видеть, а должна считать лучшим. меня, потому что я тебя ужасно люблю, и, кроме тебя, мне ни­кто не нравится. Я часто вижу тебя во сне, вижу раз­ную путаницу, но всегда вижу, что мы любим друг друга. Пусть так это и останется.

Бетховен Людвиг ван
(крещен 17 декабря 1770, Бонн — 26 марта 1827, Вена)
Писал эти письма в 1806 г. шестнадцатилетней девушке, красавице-графине Джульетте Гуаварди; знаменитый композитор посвятил ей известную сонату в Cismoll. Когда Бетховен давал ей уроки, графиня была уже помолвлена со своим будущим мужем, графом Галенбергом, посредственным музыкантом.
..."Бессмертной Возлюбленной", графине Джульетте Гуаварди
В понедельник вечером, 6-го июля 1801 г.
Ты страдаешь, ты, мое сокровище! Теперь только я понял, что письма следует отправлять рано утром. Понедельник, четверг - единственные дни, когда почта идет отсюда в К. Ты страдаешь; ах, где я, там и ты со мной; зная, что ты моя, я добьюсь того, что мы соединимся; что это будет за жизнь!!!! Да!!!! без тебя же буду жить, преследуемый расположением лю­дей, которого я, по моему мнению, не заслуживаю, да и не желаю заслуживать; унижение же одного человека перед другим мне тяжело видеть. Если же взгляну на себя со стороны, в связи с вселенной, что значу я? Что значит тот, кого называют самым великим? Но в этом-то сознании и кроется божествен­ная искра человека. Я плачу, когда подумаю, что ты не раньше субботы получишь весточку от меня. Как бы ты ни любила меня, я все-таки люблю тебя сильнее; будь всегда откровенна со мной; покойной ночи!­ Так как я лечусь ваннами, я должен вовремя идти спать (здесь три или четыре слова зачеркнуты рукою Бетховена так, что их невозможно разобрать). Боже мой! чувствовать себя в одно время так близко друг от друга и так далеко! Не целое ли небо открывает нам наша любовь - и не так же ли она непоколебима, как небесный свод.

Бовуар Симона де
(1908-1986)
Французская писательница,одна из первых поднявшая вопрос о равенстве мужчин и женщин. Её знаменитые слова «Женщиной не рождаются, ею становятся» облетели весь мир. И однажды она влюбилась сама...
Жена Ж. П. Сартра.
...Ж. П. Сартру - - письмо 1
( 1930 г.)
Любовь моя, я никогда не чувствовала нашу страсть так сильно, как в этот вечер у «Викингов», где Вы смотрели на меня так нежно, что мне захотелось плакать... я целую Вас.
...Ж. П. Сартру - письмо 2
( 1938 г.)
Мой милый малыш, я Вас страстно целую. Как бы мне хотелось, что бы Вы заключили меня в свои объятия... О, мое божество, моя сила, моя жизнь... будет ли Ваша смерть, моя последует тотчас же, какое удивительное счастье быть вместе с Вами в одном и том же мире.

Сталь Жермена
(16 апреля 1766, Париж— 14 июня 1817, там же)
Сталь (Stael) (Анна Луиза) Жермена де (урожд. Неккер, Necker) , баронесса, французская писательница.
Дочь известного финансиста Жака Неккера. Когда двадцатилетняя Анна Луиза Жермена вышла замуж за шведского посла барона де Сталь, брачный договор был скреплен подписями Людовика ХVI и Марии Антуанетты. В литературном салоне молодой дамы утвердился дух свободомыслия и неприятия абсолютизма, но после наступления якобинского террора аристократка де Сталь вынуждена была бежать в Швейцарию в отцовский замок Коппе, где занялась литературным трудом.
читать дальше
... Бенж. Констану
Лондон, ноябрь 1813 г.
Нет, право, я не могу вас забыть. Я хотела, я могла бы, затаив в душе свое горе, утишить его раз­влечениями, но оно вновь оживает, лишь только я остаюсь одна. Навсегда разбитое счастье! Если бы вы обладали свойствами преданного друга, то я осталась бы счастливейшей из смертных. Но этого я не заслужила. Свидание с вами пробудило бы во мне весь дух и способность верить, погасшую вместе со всем остальным. Если вы не придете сюда, я приду на континент. Мне кажется это возможным. Кто знает, что станется с миром? Свободе угрожает одинаковая опасность с обеих сторон... Но самое главное, надо, чтобы тот, кто стоит вне пределов человеческого естества, перестал царствовать. Записку, присланную мне Шле­гелем, я передала министрам. Она была написана так же превосходно, как и все, исходящее от вас. Я сомневаюсь, чтобы у кого-нибудь можно было найти по­добный стиль, подобную твердость и ясность выраже­ний. Вы были бы предназначены к высокому назначению, если бы оставались верны себе и другим.
Видели ли вы предисловие к моей книге, и знаете ли каково ее воздействие на континент? Если вы хотите продать здесь ваше сочинение, думаю, что я смогу вам в этом оказать помощь. То, что относит­ся к современному политическому положению – очень ценится. После свиданья с вами, я отправлюсь в Грецию. Стихотворение «Ричард» станет моим за­вещанием. Бенжамэн, вы отняли у меня жизнь! В те­чение десяти лет не существовало дня, когда бы мое сердце не тосковало по вас. Как я любила вас! Оставим все это, - это слишком жестоко, но все же я никогда вам не прощу, как никогда не перестану страдать...
Возводить здание на песке жизни, - тяжкий труд; лишь страдания неизменны и постоянны. Напишите мне.

Вольтер Франсуа Аруэ
(1694 - 1778)
Восемнадцати лет, во время своего пребы­вания в Гaaге в качестве пажа маркиза Ша­тонефа, влюбился в шестнадцатилетнюю Олим­пию Дюнуайэ, увезенную матерью - протестант­кой от отца-католика из Парижа. Сохрани­лось пять писем юного Аруэ к его «Пимпет­те» - несколько пострадавшие от руки ее матери. Кроме юной влюбленности в этих письмах, Вольтера одушевляет еще романти­ческая мечта вернуть молодую девушку к отцу в Париж.
... Олимпии Дюнуайэ
28 ноября 1713 года
Меня держат в плену от имени короля; меня мо­гут лишить жизни, но не любви к вам. Да, моя до­рогая возлюбленная, я увижу вас сегодня вечером, хотя бы мне пришлось сложить голову на плахе. Ради Бога, не говорите со мною в таких мрачных выра­жениях, как пишете. Живите, но будьте скрытны; осте­регайтесь сударыни вашей матушки, как самого злей­шего вашего врага; что я говорю? Остерегайтесь всех в мире и не доверяйтесь никому. Будьте готовы к тому времени, когда появится луна; я выйду из отеля инкогнито, возьму карету и мы помчимся быстрее ветра в Ш.; Я захвачу чернила и бумагу; мы напишем наши письма; но если вы меня любите, утешьтесь, призовите на помощь всю вашу добродетель и весь ваш ум... Будьте готовы с четырех часов; я буду вас ждать близ вашей улицы. Прощайте, нет ничего, чего бы я не вынес ради вас. Вы заслуживаете еще гораздо большего. Прощайте, дорогая душа моя.

Санд Жорж
(1 июля 1804, Ноан — 10 июня 1876, там же)
(наст. имя и фам. Аврора Дюпен, Dupin; полн. имя Амандина-Аврора-Люсиль; в замужестве баронесса Дюдеван, Dudevant) , французская писательница.
Развелась в 1831 г. с первым своим мужем, г. Дюдеван; встретилась с поэтом Мюссе; в 1833 г. влюбленные посетили Италию, где началось между ними охлаждение; Жорж Занд увлеклась д-ром Пагелло, лечившим Мюссе во время горячки. Затем, она снова сходилась с Мюссе, но на короткое время. Их бурный роман нашел свое отражение в произведении Ж. Занд «Она и он».
...Альфреду Мюссе
Венеция, 12 мая 1834 г.
Нет, мое дорогое дитя, эти три письма не надо считать последним рукопожатием покидающей тебя возлюбленной, - это объятие верного тебе брата. Это чувство слишком прекрасно, слишком чисто и слишком нежно для того, чтобы когда-либо я захотела его лишиться. А ты, мой малютка, уверен ли ты в том, что никогда не порвешь с ним? Новая любовь не потребует ли от тебя этого условия? Пусть память обо ин не отравит ни единой радости твоей жизни, но пусть и эти радости не омрачат и не уничтожат моей памяти. Будь счастлив, будь любим. Да и как тебе не быть счастливым и любимым? Храни мой образ в потайном уголке твоего сердца, и заглядывай туда в дни печали, чтобы находить утешение или ободрение. - Ты не пишешь ничего о своем здоровье. Впрочем, ты говоришь, что аромат весны и сирени доносит­ся ветром в твою комнату, заставляя сердце твое биться любовью и юностью. Это признак здоровья и силы - самый нужный из даров природы. Люби же, мой Альфред, люби по-настоящему. Полюби молодую, прекрасную женщину, еще не любившую, не страдавшую. Заботься о ней и не давай ей страдать. Сердце женщи­ны ведь так нежно, если это только не камень, и не ледышка. Я думаю, что середины не существует также как нет ее в твоей манере любить. Напрасно ты ста­раешься огородиться своим недоверием, или укрыться за беспечностью ребенка. Твоя душа создана для того, чтобы любить пламенно или совершенно очерстветь. Я не могу поверить, чтобы с таким запасом сил и юности ты мог удариться в священное постоян­ство. Ты будешь выходить из него постоянно и безотчетно устремишь на недостойные объекты щедрый поток твоей любви. Ты повторял сотни раз - и как бы ты от этого не отрекался, - ничто не вытеснить этих слов: в мире есть только одна значительная вещь - любовь. Быть может - это божественная способ­ность, утрачиваемая и вновь обретаемая, которую надо культивировать или покупать ценою жестоких страданий и мучительных испытаний. Быть может, ты любил меня мучительно для того, чтобы отдаться другой любви непосредственно и легко. Быть может, та, буду­щая возлюбленная, будет тебя любить меньше меня, но возможно, что она будет счастливее и более меня любима. В этих вещах столько необъяснимого, и Господь наталкивает нас на столь новые и неожидан­ные пути! Отдайся судьбе, не спорь с ней. Она не предает своих избранников. Она ведет их за руку к подводным рифам, где они должны научиться жизни, чтобы потом воссесть за пиршество, где будут отдыхать. Моя душа теперь успокаивается и надежда нисходит ко мне. Моя фантазия гаснет и устремляется исключительно к литературным вымыслам. Она покинула меня в реальной жизни, и уже не увлекает меня за пределы благоразумия и обычности. Но сердце мое остается и останется навсегда чувствительным и легко возбудимым, готовым непроизвольно сочиться кровью при малейшем булавочном уколе. В этой чувствительности есть что-то болезненное и особен­ное, от чего не вылечишься в один день.
Впервые в моей жизни я люблю без страсти.
Ты еще до этого не дошел. Быть может, ты при­дешь к этому с другого конца. Быть может, твоя последняя любовь будет самой романической и самой юной. Но твое доброе сердце, - умоляю тебя, не губи его! Пусть оно участвует целиком или частью во всех твоих увлечениях, но пусть оно всегда играет свою благородную роль, чтобы ты мог когда-нибудь оглянуться назад и сказать подобно мне: Я много страдал, иногда заблуждался, но я любил. Это жил я, а не какое-нибудь выдуманное существо, - создание моей гордыни и скуки. Я пробовал играть эту роль в ми­нуты одиночества и тоски, но только ради того, чтобы примириться с одиночеством, а когда я бывал вдвоем, я отдавался как ребенок, я делался таким глупым и кротким, какими нас хочет видеть любовь.
Любовь – это счастье, которое дарят друг другу.
О Господи, о Господи! Я упрекаю тебя, - тебя, который столько страдал! Прости мне, мой ангел, мой воз­ любленный, мой горемычный. Я так страдаю сама, - не знаю, кого мне в этом винить? Я жалуюсь Богу, прошу у него чудес: он их не дает, он, оставил нас. Что будет с нами? Следовало бы, чтобы один из нас был достаточно силен для того, чтобы любить, или для того, чтобы выздороветь от этой любви, но не обманывай себя, у нас нет этой силы ни на то, ни на другое, - ни у тебя, ни у меня. Ты веришь, что можешь еще меня любить, потому что можешь надеяться утром на то, что отрицаешь вечером. Тебе двадцать три года, а мне тридцать один, и позади меня столько горя, столько страданий и слез! К чему идешь ты? Чего ты ожидаешь от одиноче­ства и обострения уже и теперь столь жгучих страданий? Увы, я чувствую себя безвольной и обессиленной, словно оборванная струна; вот, я катаюсь по земле вместе с моей разбитой любовью, словно с трупом, и страдаю так, что не в силах подняться для того, чтобы похоронить ее или призвать снова к жизни. А ты, ты хочешь жить, еще обостряя свои муки. Разве тебе недостаточно их такими, какие они есть? Что касается меня - я не думаю, чтобы существовало что-либо худшее моего теперешнего состояния.
Но ты еще надеешься? Ты, может быть, еще опра­вишься от этого? Да, я вспоминаю, ты говорил, что будешь сражаться и выйдешь победителем из борьбы, если только не погибнешь сразу. Да, это верно - ты молод, ты - поэт, ты в расцвете сил и красо­ты. Попытайся же. А я - я умру. Прощай, прощай, я «е хочу тебя покидать и не хочу брать тебя снова. Я не хочу ничего, ничего. Я стою на коленях, вся разбитая, пусть не говорят мне ни о чем. Я хочу обнимать землю и плакать. Я не люблю тебя больше, - и обожаю тебя на­выки. Я не хочу больше тебя, - но не могу без тебя обойтись. Кажется, только одна небесная молния могла бы излечить меня, уничтожив. Прощай, оставайся, уезжай, но только не говори, что я не страдаю. Только это одно может заставить меня еще больше страдать, моя любовь, моя жизнь, мое сердце, мой брат, моя кровь, - уходи, но убей меня, уходя.

Герцен Александр
(1812 - 1870)
С детства любивший свою кузину Н. А. Захарьину, вел с ней обширную и замечательную переписку в период ссылки в Пермь, Вятку и Владимир (1835-1839). Идеальная любовь их закончилась браком - Герцен тайно увез невесту из Москвы во Владимир; в 1847 они уехали навсегда за границу, где впоследствии семейная жизнь их была нарушена увлечением Н. А. поэтом Гервегом; незадолго до смерти Н. А. они снова встретились; светлая любовь эта опи­сана на многих страницах «Былого и Дум».
... Н. А. Захарьиной
20-е июля 1836 г.
Итак, два года черных, мрачных канули в веч­ность с тех пор, как ты со мною была на скачке; последняя прогулка моя в Москве, она была грустна и мрачна, как разлука, долженствовавшая и нанесть нам слезы, и дать нам боле друг друга узнать. Божество мое! Ангел! Каждое слово, каждую минуту воспоми­наю я. Когда ж, когда ж прижму я тебя к моему сердцу? Когда отдохну от этой бури? Да, с гордостью скажу я, я чувствую, что моя душа сильна, что она об­ширна чувством и поэзиею, и всю эту душу с ее бур­ными страстями дарю тебе, существо небесное, и этот дар велик. Вчера был я ночью на стеклянном за­воде. Синий алый пламень с каким-то неистовством вырывался из горна и из всех отверстий, свистя, сожигая, превращая в жидкость камень. Но наверху, на небе светила луна, ясно было ее чело и кротко смот­рела она с неба. Я взял Полину за руку, показал ей горн и сказал: «Это я!» Потом показал прелестную луну и сказал: «Это она, моя Наташа!» Тут огонь земли, там свет неба. Как хороши они вместе!
Любовь - высочайшее чувство; она столько выше дружбы, сколько религия выше умозрения, сколько вос­торг поэта выше мысли ученого. Религия и любовь, он не берут часть души, им часть не нужна, он не ищут скромного уголка в сердце, им надобна вся душа, он не длят ее, он пересекаются, сливаются. И в их-то слитии жизнь полная, человеческая. Тут и высочайшая поэзия, и восторг артиста, и идеал изящного, и идеал святого. О, Наташа! Тобою узнал я это. Не думай, чтоб я прежде любил так; нет, это был юношеский порыв, это была потребность, которой я спешил удовлетворить. За ту любовь ты не сердись. Разве не то же сделало все человечество с Богом? Потреб­ность поклоняться Иегове заставила их сделать идола, но оно вскоре нашло Бога истинного, и он простил им. Так и я: я тотчас увидел, что идол не достоин поклонения, и сам Бог привел тебя в мою темницу и сказал: «Люби ее, она одна будет любить тебя, как твоей пламенной душе надобно, она поймет тебя и отразить в себе». Наташа, повторяю тебе, душа моя полна чувств сильных, она разовьет перед тобой целый мир счастья, а ты ей возвратишь родное небо. Провидение, благодарю тебя!
Целую тебя, ангел мой, быть может, скоро, через месяц этот поцелуй будет не на письме, но на твоих устах!
Твой до гроба Александр

Вяземский Петр
(1792 - 1878)
Поэт и критик «пушкинского» периода литературы, участвовал в сражении при Бородине; в армии Милорадовича, где под ним была ранена лошадь; эти пись­ма написаны им в 1812 г. жене его, уро­жденной кн. Гагариной, на которой он неза­долго перед тем женился.
... жене, урожд. кн. Гагариной
24 августа 1812 г. Москва.
Я сейчас еду, моя милая. Ты, Бог и честь будут спутниками моими. Обязанности военного человека не заглушать во мне обязанностей мужа твоего и отца ребенка нашего. Я никогда не отстану, но и не буду ки­даться. Ты небом избрана для счастья моего, и захочу ли я сделать тебя навек несчастливою? Я буду уметь соглашать долг сына отечества с долгом моим и в рассуждении тебя. Мы увидимся, я в этом уверен. Молись обо мне Богу. Он твои молитвы услышит, я во всем на Него полагаюсь. Прости, дражайшая моя Вера. Прости, милый мой друг. Все вокруг меня напоминает тебя. Я пишу к тебе из спальни, в ко­торой столько раз прижимал я тебя в свои объятия, а теперь покидаю ее один. Нет! мы после никогда уже не расстанемся. Мы созданы друг для друга, мы должны вместе жить, вместе умереть. Прости, мой друг. Мне так же тяжело расставаться с тобою те­перь, как будто бы ты была со мною. Здесь, в доме, кажется, я все еще с тобою: ты здесь жила; но - нет, ты и там, и въезд со мною неразлучна. Ты в душе моей, ты в жизни моей. Я без тебя не мог бы жить. Прости! Да будет с нами Бог!

Бальзак Онорэ
(1799-1850)
Долгое время переписывался с польской аристократ­кой г-жой Ганской, урожден. графиней Ржевусской. Личные встречи, между прочим, в Петербурге, куда Бальзак приезжал в 1840 г., привели к роману, закончившемуся, после смерти мужа Ганской, свадьбой в Бердичеве в 1850 г. Через несколько месяцев Бальзак скончался.
... г-же Ганской
Париж, 9 сентября 1833 г.
У нас уже здесь зима, дорогой друг, и я пере­брался в мое зимнее помещение, известный вам уголок пришлось покинуть, прохладный зеленый салон, откуда виднеется купол Инвалидов через целое море зелени. В этом уголке я получил, прочел ваши первые письма; и люблю его теперь еще больше, чем прежде. Вернувшись к нему, я особенно думал о вас, дорогая, и не мог удержаться от то­го, чтобы не поболтать с вами хоть минутку. Как же вы хотите, чтобы я вас не любил: вы - первая, явившаяся издалека, согреть сердце, изнывавшее по любви! Я сделал все, чтобы привлечь на себя внимание небесного ангела; слава была моим маяком - не более. А потом вы разгадали все: душу, сердце, человека. Еще вчера вечером, перечитывая ваше письмо, я убедился, что вы одна могли понять всю мою жизнь. Вы спрашиваете меня, как нахожу я время вам писать! Ну так вот, дорогая Ева (позвольте мне сократить ваше имя, так оно вам лучше докажет, что вы олицетворяете для меня все женское начало - единственную в мире женщину; вы наполняе­те для меня весь мир, как Ева для первого мужчины). Ну так вот, вы - единственная, спросившая у бедного художника, которому не хватает времени, не жертвует ли он чем-нибудь великим, думая и обращаясь к своей возлюбленной? Вокруг меня никто над этим не задумывается; каждый без колебаний отнял бы все мое время. А я теперь хотел бы посвятить вам всю мою жизнь, думать только о вас, писать только вам. С какою радостью, если бы я был свободен от всяких забот, бросил бы я все мои лавры, всю мою славу, все мои самые лучшие произведения, словно зерна ладона, на алтарь любви! Любить, Ева, - в этом вся моя жизнь!
Уже давно хотелось мне попросить ваш портрет, если бы в этой просьбе не заключалось чего-то оскорбительного. Я захотел этого после того, как увидал вас. Сегодня, мой небесный цветок, посылаю вам прядь моих волос; они еще черны, но я поспешил перехитрить время... Я отпускаю их, и все спрашивают меня - для чего? Для чего? Я хотел бы, чтобы вы могли сплетать из них браслеты и цепи.
Простите мне, дорогая, но я люблю вас, как ребенок, со всеми радостями, всем суеверием, всеми иллюзиями первой любви. Дорогой ангел, сколько раз я говорил: «О! если бы меня полюбила женщина двадцати семи л-т, как бы я был счастлив. Я мог бы любить ее всю жизнь, не опасаясь разлуки, вызван­ной разницей лет». А вы, вы, мой кумир, вы могли бы навсегда осуществить эту любовную мечту!
Дорогая, я рассчитываю въехать 18-го на Безансон. Этого требуют неотложные дела. Я бы все бро­сил, если бы дело не касалось моей матери и важных дел. Меня сочли бы сумасшедшим, а мне и так трудно слыть человеком благоразумным.
Надо с вами проститься. Не будьте больше печаль­ны, любовь моя, вам не позволяется быть печальной, раз вы в любой момент можете ощутить себя в другом, родном сердце, и найти там гораздо боль­ше помыслов о вас, чем в своем собственном.
Я заказал себе надушенную шкатулку для хранения бумаги и писем, и взял на себя смелость заказать вам такую же. Так приятно сказать себе: Она трогает и открывает эту шкатулку! К тому же я нахожу ее такой изящной. Она сделана из дорогого дерева. И в ней вы можете хранить вашего Шенье, поэта любви, величайшего из французских поэтов, стихи которого я желал бы читать вам на коленях!
Прощайте, сокровище радости, прощайте. Почему оставляете вы белые страницы в ваших письмах? Впрочем, оставляйте—не надо ничего вынужденного. Я заполню эти пробелы. Я говорю себе, что ваша рука касалась их, и я целую эти чистые листы! Прощай, моя надежда! До скорого свиданья. Мальпост, говорят, идет до Безансона тридцать шесть часов.
Итак, прощайте, моя дорогая Ева, моя многообещающая, очаровательная звезда. Знаете ли вы, что, когда я должен получить от вас письмо, у меня всегда является какое-то непонятное, но верное предчувствие! Так, сегодня, 9-го, я почти уверен, что получу его завтра. Я словно вижу ваше озеро, и подчас моя интуиция так сильна, что я убежден, что, увидя вас действительно, я скажу: «Это она». Она, моя любовь, - ты!
Прощайте, до скорого свиданья.

Элоиза
... Абеляру - первое письмо
Ты знаешь, мой возлюбленный, и знают все, что, теряя тебя, я утратила все... Только ты один можешь заставить меня не грустить, только ты можешь доставить мне радость и облегчение страданий. Ты единственный человек на свете, перед которым я чувствую настойчиво меня зовущий долг: ведь все твои желания я смиренно исполнила. Я не противоречила никогда ни единому твоему слову. Но во мне достало сил, чтобы не утратить и саму себя. Я сделала даже больше этого. Как удивительно! Моя любовь превратилась в истинный восторг. По твоему велению... я выбрала иной наряд и изменила сердце. Я показала тебе, что ты был единственным владыкой как моего сердца, так и плоти. Никогда в жизни, и Богу это известно, я не искала ничего иного в тебе, кроме тебя самого; я желала иметь только тебя, а не то, что принадлежит тебе. Звание супруги всегда считалось более сильным и более святым, но мне всегда было более по сердцу называться любовницей и даже, если тебя это не шокирует, сожительницей или просто девкой. Я думаю, что чем больше я проявляю к тебе покорства, тем сильнее будет для тебя благодать Божия, тем менее я запятнаю твою несравненную репутацию..."
Далее Элоиза предается сладостным воспоминаниям.
"Какая королева, какая принцесса не позавидовала бы тем моим радостям, которые я испытала с тобой в постели?!" Трудно представить, что та, которая пишет эти строки, является аббатисой, служительницей Божьей. Она горько сетует, что после того, как оба они стали слугами Божьими, он покинул ее, пренебрегает ею, лишил ее своих бесед. И требует, чтобы он был рядом с ней, хотя бы посредством писем. "Вспомни о том, что я сделала, на что решилась, не убоявшись проклятия Божьего: пошла в монастырь не из-за любви к Богу, а из-за любви к тебе, Абеляру, знала, что от Бога не дождешься и толики вознаграждения". И насколько несправедливо с его стороны после этого лишать ее даже такой малости, как письма. Уж не забыл ли он ее? Не перестал ли любить? Или все, что было между ними, это всего лишь обычный адюльтер? Она продолжала: "Если уж я лишена возможности лично видеть тебя, то по крайней мере подари мне сладость твоего образа в твоих высказываниях, которых у тебя такое изобилие... Тогда за любовь ты отплатишь любовью и пусть немногим вознаградишь за многое, хотя бы словами за дела...
Я не сохранила ничего, кроме желания быть по-прежнему целиком твоей.

Мюссе Альфред
(1810-1857)
После бурного романа с Жорж Cанд, пережил еще очаровательную весну, влюбившись в марте 1837 г. в молодую девушку - Эмэ д'Альтон, жениться на которой он не решился вследствие своей необеспеченности, и вышедшую впоследствии, уже 50-ти лет, за старшего его брата - Поля (1861). Она вдохновила Мюссе на несколько стихотворений и «Сына Тициана».
... Эмэ д’Альтон, впоследствии г-же Поль Мюссе
Апрель 1837 г.
(Начало вырезано ножницами).
Таков прекрасный ангел, каким он мне грезится, каким я его люблю, каков он в действительности, о котором я не могу подумать вечером, весь не задрожав от страсти... Предоставьте же - умоляю вас, разочарованность другим, например, уродам, и будьте уверены, что вашей жизнью вы не разочаруете никого, - не для этого создал вас Бог, и лучше всего вам от этого отказаться... Бросьте в огонь ваши философские, любовные умозаключения, ваши мод­ные романы, и мой - в первую голову! Читайте в вашем зеркале, в глазах вашего возлюбленного, это несравненно лучшие указчики, чем Исповедь сына века! Если вы называете любовь жалкой вещью - значит, вы не любили. Перестаньте говорить дурное о себе - и при­дите, придите ко мне, сказав: «Дитя, вот я!», а глав­ное прибавьте, как в вашем письме. «Ты можешь меня обмануть, но унизить - никогда». Но вам не удаст­ся сказать этих слов, я прерву на первом же поцелуем в твои губы.
Придите, и вас не унизят, сударыня, - вас обма­нуть, сделают все, чего вы пожелаете; будут вас слу­шаться - в этом можете быть уверены - вам по­верять, перед вами будут преклоняться... насколько хватить сил, добившись разрешения вас одновремен­но обожать.
В вашем письме есть только одно слово - един­ственное слово, говорящее о любви: «Я хочу, говорите вы, о! нет, я вас умоляю...» Вы умоляете меня уехать, дорогая, но правда ли это? Вы умоляете меня продол­жать мои попытки? ну, так вот, моя беляночка, я на­чинаю с ослушания, - ибо я послал к черту и дипломатию, и честолюбие, и всех Испанских Королев - прошлых и будущих. Я остаюсь - я хочу слышать только о вас, - думаю только о вас, домогаюсь только вас. Политика обойдется без меня, что же касается моего будущего - я молю его только об одном дне, - когда я услышу биение вашего сердца на моей груди... Эмэ - не пишите мне больше так. Если вы не хотите прийти, поцелуйте кусочек белой бумаги, и пришлите его мне. Если же любите, - то придите.

Санд Жорж
...доктору Пагелло
У нас, - рожденных под различными небесами, не только мысли, но и самый язык - различны, но одинаковые ли по крайней мере у нас сердца? Влажный и сырой воздух моей родины оставил на мне свой меланхолический и нужный след, но какими страстями одарило тебя благородное солнце, позлатившее твой лоб? Я знаю, что значит любить и страдать - но какое у тебя понятие любви? Твой огненный взгляд, твои безумные объятия, твои дерзкие желания пленяют меня и в то же время внушают мне страх. Я не умею ни побороть твою страсть, ни разделить ее. В моей стране любят не так - рядом с тобою я кажусь бледной статуей, я взираю на тебя с изумлением, желанием и тревогой. Я не знаю - любишь ли ты меня взаправду? И не узнаю этого никогда. Ты едва умеешь лепетать несколько слов на моем языке, а я не знаю твоего настолько, чтобы предлагать тебе столь тонкие вопросы. Может быть, ты и никогда не поймешь меня, даже если бы я и изучила основательнейшим образом твой язык места, где мы жили, люди, которые нас воспитали, виноваты в том, что несомненно наши мысли, чувства и потребности делают нас чужими друг другу. Моя слабая природа и твой огненный темперамент должны порождать совершенно различные представления. Тысячи мелких огорчений, которым я подвержена, для тебя не существуют, ты, вероятно, смеешься над тем, над чем я плачу. Или, - быть может, ты совсем не знаешь слез?
Найду ли я в тебе товарища или властелина? Будешь ли ты утешать меня в страданиях, которые я вытерпела раньше того, как встретила тебя на моем жизненном пути? Узнаешь ли ты, почему я печальна? Знакомы ли тебе состраданье, терпенье и дружба? Может быть, тебя воспитали в убеждении, что у женщин нет души? Уверен ли ты, что душа у них есть? Ты не христианин, но и не мусульманин, не культур­ный и не дикий человек, да и вообще, что ты за человек? Что скрывается за этой надменно выпяченной грудью, за этим львиным взглядом, за этим царственным лбом? Посещают ли тебя чистые, благородные мысли, братские и возвышенные чувства? Поды­маешься ли ты к небесам, хотя бы во сне, в грезах? Уповаешь ли на Бога, когда люди делают тебе зло? Буду ли я твоим другом или твоею рабою? Хочешь ли ты меня или действительно любишь? Сумеешь ли ты быть благородным, когда страсть твоя утихнет? Сумеешь ли отразить счастье, когда я его тебе подарю? Знаешь ли ты меня, тревожит ли тебя это незнание? Кажусь ли я тебе чем-то неведомым, о чем грезят и мечтают, или я в твоих глазах только женщина, подобная тем, которые прозябают в гаремах? Не отражает ли твой взгляд, в котором мне почудил­ся небесный луч, желания, удовлетворяющегося этими женщинами? Знаешь ли ты потребность души, которую время не усыпляет и человеческие ласки бессильны утомить? Когда я увижу тебя успокоенным, смогу ли я различить - думаешь ты или отдыхаешь? Когда взгляд твой заволакивается - признак ли это нежно­сти или просто - утомления? Я не знаю - ни твоего прошлого, ни твоего характера, не знаю, что думают о тебе люди, которые тебя знают. Я люблю тебя, не зная, смогу ли я тебя уважать. Я люблю тебя потому, что ты мне нравишься, быть может скоро я буду вынуждена тебя ненавидеть. Если бы ты был человеком моей страны, я бы выпытала тебя, и ты бы понял меня. Но, быть может, я была бы еще несчастнее, потому что ты стал бы меня обманывать. По крайней мере, ты не будешь меня обманывать, не будешь давать мне пустых обещаний, лживых клятв. Будешь любить меня так, как ты понимаешь любовь и как умеешь любить. То, чего я тщетно искала в других, вероятно, я не найду и в тебе, но пусть я буду верить, что в тебе это было. Ты позволишь мне истолковывать по-моему, - без примеси лживых слов, взгляды и ласки, так часто меня обманывавшие. Я буду красноречиво истол­ковывать твои грезы и твое молчание. Я буду приписы­вать твоим поступкам то толкование, которого мне бы хотелось. Когда ты будешь со мною нежен, я буду думать, что твоя душа обращается к моей; когда ты будешь взирать на небо, я буду думать, что твой дух стремится к вечному горнилу, из которого исходит. Итак, останемся такими, какими мы есть, не прибегая к изучению наших языков. Не хочу знать, что ты делаешь из своей жизни, и какую роль ты играешь среди людей. Прячет от меня свою душу, чтобы я могла всегда представлять ее себе прекрасной!

Монье София
... Габриэлю Мирабо
И ты, мой возлюбленный, спрашиваешь, - люблю ли я тебя? Ах, разве ты не знаешь, что я обожаю тебя навеки. Да, это верно. Что за чудесное суще­ство господин Буше! Ты, значит, знаешь теперь, где я. Я тебе уже писала на бумаге, в которой были во­лосы твоей дочери, и в письме в день моего разре­шения от бремени. Однако твой почерк проступает наружу; употребляй лимонный сок и не пиши больше на расплывчатой бумаге; Чем толще будет бумага, тем меньше будут выступать чернила.
О, мой друг, мой друг, как ты несчастлив! Где же твои надежды, о которых ты говоришь? Я ду­мала, что скоро ты выйдешь на волю, и потому я так упорно стремилась оповестить тебя о моем местопре­бывании. Ты можешь меня увидать, если только не по­явишься в господской одежде. Лучше прикинуться странствующим торговцем, комиссионером, букини­стом или кем-нибудь подобным, желающим побе­седовать с графиней; я видаюсь со всякого рода такими людьми; лишь пристойных людей мне не раз­решается видеть. Удобный час - от десяти утра до полудня. Если ты явишься под видом зубного врача, ты сможешь проникнуть даже в мою комнату. О, мой друг, от радости я умру у твоего сердца...

Мирабо Габриэль
(1749-1891)
Граф Габриэль МИРАБО, бу­дучи женатым, полюбил Софию Монье, вы­данную замуж 16-ти лет за 70-летнего ста­рика; во время их пребывания в Голландии оба они были арестованы, - Мирабо посажен на 31/2 года в Венсенскую крепость, а София после родов - в монастырь (1778). Во время заключения влюбленные интенсивно обме­нивались письмами при посредстве начальни­ка полиции Ленуара. Выйдя из тюрьмы, Ми­рабо охладел к Софии, и она, после неудач­ного второго замужества, покончила самоубий­ством (1789). Письма Мирабо из одного Венсена заключают более 30000 строк.
...Софии Монье
Человек удовлетворен, когда находится в обществе тех, кого любит, - сказал Ла-Брюйер. Безраз­лично, думаем ли о том, чтобы разговаривать с ними, или молчим, думаем ли о них или о чем-­нибудь постороннем, важно только одно - быть с ними. Друг мой, как это верно! И как верно, что к этому мы так привыкаем, что без этого жизнь делается невозможною. Увы! Я это хорошо знаю, я должен это хорошо знать, так как уже три месяца томлюсь вдали от тебя, уже три месяца ты мне не принадлежишь, и мое счастье кончено. И все же, про­сыпаясь утром, я ищу тебя, мне кажется, что мне не­достает половины меня самого, - и это правда. Раз двадцать в день я спрашиваю себя, где ты. Суди же по этому, насколько сильна иллюзия, и как жестоко, что она разбита. Ложась спать, я всегда оставляю тебе местечко. Я прижимаюсь к стене, и предоставляю тебе добрую половину своей узкой постели. Это движение машинально, и мысль бессознательна. Как привыкаешь к счастью! Увы! Его начинаешь понимать только тогда, когда теряешь, и я уверен, что мы стали пони­мать, на сколько мы необходимы друг другу, только с того времени, когда буря разлучила нас. Не иссяк источник наших слез, милая Софи; мы не излечи­лись; в нашем сердце жива любовь и, следовательно, есть что оплакивать. Пусть говорят, что можно изле­читься от великого горя силой воли и разумом; так говорят слабые и легкомысленные и утешаются. Есть потери, с которыми никогда нельзя свыкнуться. Когда не находят счастья в любви, находят его в страдании; вернее: хотят его. Это деликатное чув­ство, - что бы там ни говорили, таится в самой неж­ной любви. Не была ли бы София в отчаянии, если бы знала, что Габриель утешился?
Почему это чувство будет запрещено Габриелю? Верно, очень верно и очень справедливо, что когда лю­бят сильно, любят свою любовницу или любовника больше, чем самих себя, но не больше, чем свою любовь. Можно всем пожертвовать, что я говорю? Хотят пожертвовать всем, исключая нежности любимого существа. Если найдется человек, который ду­мает иначе, пусть он не воображает, что он силь­нее меня, - он только менее влюблен. Еще есть только одно средство принести в жертву боготворимую лю­бовь: пронзить себе сердце. Если бы я знал, что моя смерть необходима для твоего счастья, что ты можешь приобрести его этой ценой, я убил бы себя, не коле­блясь ни минуты. Я сделал бы это с радостью, пото­му что оказал бы этим тебе услугу. И это было бы нежной местью для такого любящего человека, как я: посредством своей смерти сделать неблагодарную любовницу неблагодарным человеком. Я сделал бы это без сожаления, так как через это стало бы ясно, что ты не любишь меня, если можешь быть счастливой без меня. Я не пожертвовал бы своей лю­бовью, но я отомстил бы самому себе за твое непо­стоянство - единственный способ отомстить себе за Софию. Ничуть не отказываясь от любви твоей, я на­казал бы самого себя за то, что потерял ее. Тот, кто так не думает, обманывается или хочет обма­нуться. Он думает, что любит сильнее, чем он в действительности любит, если хочет заставить этому поверить.
Мое мнение, что это так же просто, как верно. Я могу пожертвовать тебе всем, но не твоей любовью. И я не думаю, что это не великодушно; в тот день, когда ты будешь так думать, я накажу себя за это; но я чувствую, что я люблю и не думаю, чтобы кто-ни­будь из всех людей любил сильнее меня; в мо­ем сердце столько энергии и сил, сколько нет у других, и не один возлюбленный не обязан так много такой нежной возлюбленной, как Габриель Софии. Благодарность - такое чистое удовольствие для меня, что его достаточно, чтобы сделать ме­ня влюбленным. Но моя нежность независима от всякого другого чувства. Я знаю, что если бы ты меня воз­ненавидела, я не мог бы исцелиться от моей любви: как только я узнал тебя, ты деспотически завладела мной. Твой приятный характер, твоя свежесть, твой изящный, нежный, сладострастный облик завладели мной; каждое твое слово было близко моему сердцу. Я хотел владеть тобой и быть только твоим другом, потому что жестоко боялся любви. Ты нравилась мне своей молодостью и красотою и была соблазном для моей души. Все сближало нас еще тесней. Подвижная и чувствительная, хотя желающая скрыть свою чувстви­тельность, ты поражала и трогала меня. Ты увлекала меня от дружбы к любви, и я искренно говорил те­бе, что не мог быть твоим другом. Тонкие остроты, слетающие молниеносно с твоих уст и удивляющие своей неожиданностью, пленяли меня, и когда я думал, я был взволнован.
Это волнение меня беспокоило.
Но я разуверял себя, я говорил себе: я столько видел женщин, у меня было столько возлюбленных! Она так неопытна! Как она может победить! Это ребенок. Но этот ребенок, такой нежный, льстил моему самолюбию жадным вниманием, с каким он слушал меня. То, как он считался с тем, что я говорил, и оценивал каждое мое слово, восхищало меня и делалась для меня необходимым. Мы любили друг друга, не желая признаваться себе в этом. Моя София, такая простая и наивная, казалась мне образцом искренности и чувствительности: ей не хватало только страстности, но любовь втихомолку обещала мне и это. Она не походила ни на кого и была даже странной, на все так шло к ней, даже суровый вид, что мне хотелось овладеть ею, и что-то уверяло меня, что я добьюсь своего. Я не ошибся, но, соблазняя, я соблазнился сам - этого я не ждал и даже боялся. Каким я был безумцем! От такого счастья хотел отказаться! Я ставил любовь выше гордости. Прости меня, моя София, прости. Я не знал наслаждений взаимной нежности, только ты заставила меня вкусить их. Я искупил свое преступление. Я люблю свои цепи силь­ней, чем боялся их.

Лассаль Фердинанд
(1825 - 1864)
Влю­бленный в дочь баварского дипломата – «демоническую» Елену Деннигес, и оскорблен­ный решением своей невесты выйти за прежнего своего жениха Раковица - вызвал последнего на дуэль и был смертельно им ранен. Огненный темперамент и властный характер Лассаля нашли свое отражение в письмах к Елене, равно, как и в переписке с русской, Софией Солнцевой (1860). Существует указание, что первое помещен­ное здесь письмо, риторически-напыщенное - обращено к графине Гауфельд, бракораз­водное дело которой Л. вел.
... Елене фон Деннигес
Ахен, суббота. (Август или сентябрь 1860 г.). Вечером.
Она стоит передо мною, как моя собствен­ная история, мое развитие, мой характер.
Она - мое собственное, заново воплотившееся я. Она тожественна всем опасностям, всем победам, всем страхам и тяжким трудам, всем страданиям, всем усилиям и наслаждениям побед, короче сказать, всем эмоциям, испытанным когда-либо моею душою.
Она тожественна самой душе моей. Что есть душа? Приведенное к единству целое, фокус общей массы впечатлений, когда-либо человеком полученных. Так вот, понимаешь, этим-то и является она для меня!
Итак, она - первое и необходимейшее условие мо­его счастья. Больше того, она - условие целостности моего Я. Если бы мне отрезали руки и ноги, то я не так почувствовал бы себя искалеченным, как если бы потерял графиню.
Enfin, после того, что это так, после того, что я тебе сто раз говорил это, ты приходишь и гово­ришь, что эта женщина, которая является положительным и необходимейшим условием моего счастья, плоть от плоти моей, кость от костей моих, - и на­сколько внешние еще эти слова Библии и случайное род­ство наряду с внутренним духовным тожеством – что эта женщина - лишь «помеха, чтобы видеть меня беззаботным и довольным».
Au contraire, она именно - необходимое условие к тому.
Теперь расскажу тебе, как я понимаю любовь.
Если женщина любить меня, то отдается мне все­цело, растворяется во мне совершенно, и за это получает - лишь место в моем существе, и, несмотря на то, что отдалась мне вся, получает взамен не всего меня, а лишь часть моей души.
Неравный обмен, скажешь ты! Быть может! Но если ты немного подумаешь, то увидишь, что это - обычная и естественная разница между любовью муж­чины и любовью женщины. Уже наук и завоеванию положения в жизни мужчина должен отдавать часть своего существа, которая необходимо отрывает его от любви. Итак, он заранее обречен на то, чтобы отдавать себя любви лишь отчасти. Женщина - вполне индивид, может и должна отдаваться в любви все­цело, в полную собственность.
Если такова первоначальная и естественная разница между любовью всякого мужчины и любовью всякой женщины, то, разумеется, прежде всего, я имею пол­ное право поддерживать эту разницу, именно потому, что являюсь истинным мужем, не только по сравнению с женщинами, но и по сравнению с мужчинами, а также и вследствие всей моей жизненной судьбы.
Я перенес уже все виды несчастья и мук, кроме одного, который никогда не смел и не должен сметь ко мне приблизиться, а именно кроме внутреннего рас­кола. Душевная целость, которую я всегда умел со­хранять, была и будет моею гордостью, моим единственным счастьем...
Итак, кто хочет любить меня и быть мною любимым, кто хочет быть частью моего существа, тот должен вступить в полное единение со мною, совер­шенно раствориться во мне, любить то, что я люблю, думать, как я думаю, и т. д., соединиться со мною путем полного слияния мира наших мыслей и мира чувств - разумеется, лишь в существенном, главном.
Поэтому, моя любовь имеет в себе нечто погло­щающее. Она претворит и уподобит себе совершен­но то существо, которое хочет любить меня, если оно с самого начала со мною не согласно. Итак, кто создан иначе, с одной стороны, и не может, с другой стороны, давать себя так поглощать и претворять, - тот должен стоять на своей недоступной независи­мости, и не захочет полюбить меня.
Подобно тому, как Семела тает в объятиях Юпитера, так женщина должна растаять в моей ду­ше, если я должен ее любить и смотреть на нее, как на любящую меня.
Это может оказаться очень неудобным для такой любящей, в природе которой этого нет. Но в конце-концов это - неизменное условие, чтобы составлять со мною одно целое и иметь место в моем сердце. И я умышленно не соблазнял тебя любить меня, напоминаю об этом, чтобы ты не могла упрекнуть меня, если бы ты (весьма ошибочно) приняла такую любовь за эгоизм. Я не проявлял инициативы. Ты первая сама сознала это, как внутреннюю необходи­мость, и заявила об этом. Я никогда не взял бы на себя почин именно потому, что зная, что моя любовь может принести мало радости, и что лишь очень немногие женщины способны к такой серьезной любви, к такой полной отдач себя.

Наполеон Бонапарт
(1769-1821)
Женился в 1796 г. по любви на Жозефине Богарне, с которой развелся, вследствие ее бездетности, в 1809 г., и в 1810 г. женил­ся вторично на австрийской принцессе Марии­ Луизе. Среди его многочисленных увлечений следует отметить роман его с графиней Валевской во время его пребывания в Вар­шаве в 1806 г. Валевская посетила впослед­ствии знаменитого изгнанника на о. Эльбе, куда Мария-Луиза не пожелала следовать за развенчанным императором.
...Марии Валевской
(В день после первого свидания - 1807 г.)
Мария, сладчайшая Мария, моя первая мысль принадлежит тебе, мое первое желание - снова увидеть тебя. Ты снова придешь, не правда ли? Ты обещала мне это. Если нет, - та за тобой прилетит сам Орел. Я увижу тебя за столом, это мне обещано. Соблаго­воли принять этот букет, пусть это будет со­кровенным знаком нашей любви среди человеческой сутолоки и залогом тайных наших сношений. Под взорами толпы мы сможем понимать друг друга. Когда я прижму руку к сердцу, ты будешь знать, что я весь стремлюсь к тебе, а в ответ мне ты при­жмешь букет к себе. Люби меня, моя очаровательная Мария, и пусть рука твоя никогда не отрывается от этого букета.

Захарьина Н. А.
... А. И. Герцену
26 августа, среда, 1836 г., Загорье.
Здравствуй, милый, единственный друг! Сию мину­ту открыла глаза, - и тотчас за перо. Чем же мне начать мой праздник, как не словом к тебе, чем подарить себя боде, как не этим? Итак, уже и 26, опять бумага, опять перо передают тебе мою душу... Когда ж, когда ж?..
Вчера я долго сидела над рекой одна. Благове­стили ко всенощной. Как спокойна, как чиста была моя душа в это время! Исчезло все суетное, житей­ское; я видела одно небо, слышала один призыв свя­того храма, а душа, душа... она была тогда вся ты, и после восторга, после молитвы я обратилась на себя. Что бы могло сделать меня несчастною? Смерть твоя? - нет, потому что я не переживу тебя. Итак, что же может убить меня при жизни твоей? Если ты пере­станешь любить меня, - может, это убьет меня, я то­гда умру, но несчастной не назовусь. Дунул ветер, и навеял пылинку на твое лицо, дунул в другой раз, - и ее уже нет; а лицо твое все так же ясно, чисто, все так же благородно, прекрасно и величе­ственно, а пыль исчезла; коснувшись лица твоего, она не падет уж ни на что, она стала освященною. Мо­жет быть, Провидение так же и меня навеяло на твою душу, как пылинку; может, Его же рука сотрет меня, и ты все так же чисть, высок, свят и божествен, и буду ль сметь я роптать на Него, на тебя? Кто отнимет у меня то, что дано было мне твоею любовью, кто отнимет тогда у меня мою любовь? Нет, кля­нусь тебе, мой ангел, я и тогда буду счастлива, ежели будешь счастлив ты. Молиться о тебе, служить тебе, любить тебя - разве это не счастье, не блаженство? По­сле этих размышлений я обратилась на людей. Как жалки они! И они не жалеют обо мне! Твоей любви, кажется, не верить никто, кроме меня и Саши Боборыкиной; Эмилию убила измена, а другие... Кто ж мо­жет вполне постигнуть тебя, кто может обнять твою необъятную душу? Прощай, еду к обедне молиться не о себе.
Целую тебя.

Гельдерлин Фридрих
(1770 - 1843)
Поэт - романтик, был юношески влюблен (около 1788 г.) в Луизу Насте, в письмах которой отразилась ее кристально-чистая, на­ивная душа. Впоследствии, однако, Гельдер­лин вернул ей обручальное кольцо и ее письма
... Луизе Насте - письмо 1
Что мы за люди-дорогая! Эта минута, проведенная мною у тебя, мнится, была счастливее, чем все мои часы с тобою. Невыразимо хорошо было мне, когда я шел по горе и чувствовал еще на губах твой по­целуй. Я с таким жаром глядел кругом, я мог бы обнять весь мир, и до сих пор это чувствую! Твои фиалки стоят передо мною, Луиза! Я сохраню их пока возможно.
Ты читаешь Дон-Карлоса, я также буду его читать, по вечерам, окончив работу.
Я в самом деле пишу стихи без памяти - дол­жен послать пакетец доброму Шубарту.
Во время прогулок сочиняю стихи и заношу в мою аспидную записную книжечку, и о ком, как ты полагаешь? о тебе! о тебе! а потом все стираю. Это я и делал, когда увидел тебя спускающеюся с горы.
О, дорогая! о Боге и обо мне думаешь ты, сидя в твоей комнатке? Оставайся такою, ты, быть может,­ единственная из сотен.
Придет ли сегодня сестра твоя, фрейлейн Виль­гельмина? Послала ли ты ей письмецо? Или передашь ей его теперь? Я слышал, что она чувствует себя луч­ше. Я еще должен послать письмецо Бильфингену, но вижу, что это невозможно раньше завтрашнего дня.
Если бы я всегда был так счастлив, как теперь! Но я люблю тебя во всяком настроении, и поэтому положение мое не из худших. Думай чаще обо мне. Ты знаешь: неразлучно
твой Гельдерлин.

Толстой Лев
(1828 - 1911)
В сентябре 1862 г. сделал предложение Софии Андреевне Берс, дочери московского доктора; через несколько недель состоялась свадьба, и молодые пересе­лились в Ясную Поляну, где Л. Н. писал «Войну и Мир», и «Анну Каренину», содержание между прочим много черт 6иoгpaфического характера всей его семьи.
...Софии Андреевне Берс
16 сентября 1862 г.
Софья Андреевна, мне становится невыносимо. Три недели я каждый день говорю: нынче все скажу, и ухо­жу с той же тоской, раскаянием, страхом и счастьем в душе. И каждую ночь, как и теперь, я перебираю прошлое, мучаюсь и говорю: зачем я не сказал, и как, и что бы я сказал. Я беру с собою это письмо, чтобы отдать его вам, ежели опять мне нельзя, или недостанет духу сказать вам все. Ложный взгляд вашего семейства на меня состоит в том, как мне кажется, что я влюблен в вашу сестру Лизу. Это не­справедливо. Повесть ваша засела у меня в голове, оттого, что, прочтя ее, я убедился в том, что мне, Дублицкому, не пристало мечтать о счастье, что ваши отличные поэтические требования любви... что я не за­видую и не буду завидовать тому, кого вы полюбите. Мне казалось, что я могу радоваться на вас, как на детей. В Ивицах я писал: «Ваше присутствие слишком живо напоминаешь мне мою старость, и именно вы». Но и тогда, и теперь я лгал перед собой. Еще тогда я мог бы оборвать все и опять пойти в свой монастырь одинокого труда и увлечения делом. Теперь я ничего не могу, а чувствую, что напутал у вас в семейств-; что простые, дорогие отношения с вами, как с другом, честным человеком потеряны. И я не могу ухать и не смею остаться. Вы честный человек, руку на сердце, не торопясь, ради Бога не торопясь, скажите, что мне делать? Чему посмеешься, тому поработаешь. Я бы помер со смеху, если бы месяц тому назад мне сказали, что можно мучаться, как я мучаюсь, и счастливо мучаюсь это время. Скажите, как честный человек, хотите ли вы быть моей женой? Только ежели от всей души, смело вы можете сказать: да, а то лучше скажите: нет, ежели в вас есть тень сомнения в себе. Ради Бога, спросите себя хорошо. Мне страшно будет услышать: нет, но я его пред­вижу и найду в себе силы снести. Но ежели никогда мужем я не буду любимым так, как я люблю, это будет ужасно!

Герцен Александр
(1812 - 1870)
С детства любивший свою кузину Н. А. Захарьину, вел с ней обширную и замечательную переписку в период ссылки в Пермь, Вятку и Владимир (1835-1839). Идеальная любовь их закончилась браком - Герцен тайно увез невесту из Москвы во Владимир; в 1847 они уехали навсегда за границу, где впоследствии семейная жизнь их была нарушена увлечением Н. А. поэтом Гервегом; незадолго до смерти Н. А. они снова встретились; светлая любовь эта опи­сана на многих страницах «Былого и Дум».
... Н. А. Захарьиной
15 января 1836 г.
Я удручен счастьем, моя слабая земная грудь едва в состоянии перенесть все блаженство, весь рай, которым даришь ты меня. Мы поняли друг друга! Нам не нужно, вместо одного чувства, принимать другое. Не дружба, любовь! Я тебя люблю, Natalie, люблю ужасно, сильно, насколько душа моя может любить. Ты вы­полнила мой идеал, ты забежала требованиям моей души. Нам нельзя не любить друг друга. Да, наши души обручены, да будут и жизни наши слиты вместе. Вот тебе моя рука, она твоя. Вот тебе моя клятва, ее не нарушит ни время, ни обстоятельства. Все мои желания, думал я в иные минуты грусти, несбыточны; где найду я это существо, о котором иногда болит душа? Такие существа бывают создания поэтов, а не между людей. И возле меня, вблизи, расцвело существо, го­ворю без увеличений, превзошедшее изящностью самую мечту, и это существо меня любить, это суще­ство - ты, мой ангел. Ежели все мои желания так сбудутся, то где я возьму достойную молитву Богу?

Друэ Жюльетта
(1806-1883)
Виктор Гюго увлекся во время карнавала 1833 г. красавицей, но недаровитой актрисой Жюльеттой Друэ, игравшей принцессу Негрони в его пьесе «Лукреция Борджиа». Это увлечение перешло затем в серьезную и длительную привязанность. После смерти жены Гюго, взиравшей на эту 35-летнюю связь мужа с тактичной снисходительностью (1868 г.). Жюльетта вела хозяйство в доме; она скончалась двумя годами раньше поэта.
... Виктору Гюго
Я люблю тебя, я люблю тебя, мой Виктор; я не могу не повторять этого снова и снова, и как сложно объяснить, то, что я чувствую. Я вижу тебя во всем прекрасном, что меня окружает ... Но ты еще совершеннее... Ты не просто солнечный спектр с семью яркими лучами, ты само солнце, которое освещает, греет и возрождает жизнь. Это все ты, а я – я смиренная женщина, которая обожает тебя.
Жюльет

(Картины французского художника-неоклассициста Дельфина Анжольраса)