Hugo – Le Crapaud
Que savons-nous ? qui donc connaоt le fond des choses ?
Le couchant rayonnait dans les nuages roses ;
C’йtait la fin d’un jour d’orage, et l’occident
Changeait l’ondйe en flamme en son brasier ardent ;
Prиs d’une orniиre, au bord d’une flaque de pluie,
Un crapaud regardait le ciel, bкte йblouie ;
Grave, il songeait ; l’horreur contemplait la splendeur.
(Oh ! pourquoi la souffrance et pourquoi la laideur ?
Hйlas ! le bas-empire est couvert d’Augustules,
Les Cйsars de forfaits, les crapauds de pustules,
Comme le prй de fleurs et le ciel de soleils !)
Les feuilles s’empourpraient dans les arbres vermeils ;
L’eau miroitait, mкlйe а l’herbe, dans l’orniиre ;
Le soir se dйployait ainsi qu’une banniиre ;
L’oiseau baissait la voix dans le jour affaibli ;
Tout s’apaisait, dans l’air, sur l’onde ; et, plein d’oubli,
Le crapaud, sans effroi, sans honte, sans colиre,
Doux, regardait la grande aurйole solaire ;
Peut-кtre le maudit se sentait-il bйni,
Pas de bкte qui n’ait un reflet d’infini ;
Pas de prunelle abjecte et vile que ne touche
L’йclair d’en haut, parfois tendre et parfois farouche ;
Pas de monstre chйtif, louche, impur, chassieux,
Qui n’ait l’immensitй des astres dans les yeux.
Un homme qui passait vit la hideuse bкte,
Et, frйmissant, lui mit son talon sur la tкte ;
C’йtait un prкtre ayant un livre qu’il lisait ;
Puis une femme, avec une fleur au corset,
Vint et lui creva l’њil du bout de son ombrelle ;
Et le prкtre йtait vieux, et la femme йtait belle.
Vinrent quatre йcoliers, sereins comme le ciel.
— J’йtais enfant, j’йtais petit, j’йtais cruel ; —
Tout homme sur la terre, oщ l’вme erre asservie,
Peut commencer ainsi le rйcit de sa vie.
On a le jeu, l’ivresse et l’aube dans les yeux,
On a sa mиre, on est des йcoliers joyeux,
De petits hommes gais, respirant l’atmosphиre
А pleins poumons, aimйs, libres, contents ; que faire
Sinon de torturer quelque кtre malheureux ?
Le crapaud se traоnait au fond du chemin creux.
C’йtait l’heure oщ des champs les profondeurs s’azurent ;
Fauve, il cherchait la nuit ; les enfants l’aperзurent
Et criиrent : « Tuons ce vilain animal,
Et, puisqu’il est si laid, faisons-lui bien du mal ! »
Et chacun d’eux, riant, — l’enfant rit quand il tue, —
Se mit а le piquer d’une branche pointue,
Йlargissant le trou de l’њil crevй, blessant
Les blessures, ravis, applaudis du passant ;
Car les passants riaient ; et l’ombre sйpulcrale
Couvrait ce noir martyr qui n’a pas mкme un rвle,
Et le sang, sang affreux, de toutes parts coulait
Sur ce pauvre кtre ayant pour crime d’кtre laid ;
Il fuyait ; il avait une patte arrachйe ;
Un enfant le frappait d’une pelle йbrйchйe ;
Et chaque coup faisait йcumer ce proscrit
Qui, mкme quand le jour sur sa tкte sourit,
Mкme sous le grand ciel, rampe au fond d’une cave ;
Et les enfants disaient : « Est-il mйchant ! il bave ! »
Son front saignait ; son њil pendait ; dans le genкt
Et la ronce, effroyable а voir, il cheminait ;
On eыt dit qu’il sortait de quelque affreuse serre ;
Oh ! la sombre action, empirer la misиre !
Ajouter de l’horreur а la difformitй !
Disloquй, de cailloux en cailloux cahotй,
Il respirait toujours ; sans abri, sans asile,
Il rampait ; on eыt dit que la mort, difficile,
Le trouvait si hideux qu’elle le refusait ;
Les enfants le voulaient saisir dans un lacet,
Mais il leur йchappa, glissant le long des haies ;
L’orniиre йtait bйante, il y traоna ses plaies
Et s’y plongea, sanglant, brisй, le crвne ouvert,
Sentant quelque fraоcheur dans ce cloaque vert,
Lavant la cruautй de l’homme en cette boue ;
Et les enfants, avec le printemps sur la joue,
Blonds, charmants, ne s’йtaient jamais tant divertis ;
Tous parlaient а la fois et les grands aux petits
Criaient : « Viens voir ! dis donc, Adolphe, dis donc, Pierre,
Allons pour l’achever prendre une grosse pierre ! »
Tous ensemble, sur l’кtre au hasard exйcrй,
Ils fixaient leurs regards, et le dйsespйrй
Regardait s’incliner sur lui ces fronts horribles.
— Hйlas ! ayons des buts, mais n’ayons pas de cibles ;
Quand nous visons un point de l’horizon humain,
Ayons la vie, et non la mort, dans notre main. —
Tous les yeux poursuivaient le crapaud dans la vase ;
C’йtait de la fureur et c’йtait de l’extase ;
Un des enfants revint, apportant un pavй,
Pesant, mais pour le mal aisйment soulevй,
Et dit : « Nous allons voir comment cela va faire. »
Or, en ce mкme instant, juste а ce point de terre,
Or, en ce mкme instant, juste а ce point de terre,
Le hasard amenait un chariot trиs lourd
Traоnй par un vieux вne йclopй, maigre et sourd ;
Cet вne harassй, boiteux et lamentable,
Aprиs un jour de marche approchait de l’йtable ;
Il roulait la charrette et portait un panier ;
Chaque pas qu’il faisait semblait l’avant-dernier ;
Cette bкte marchait, battue, extйnuйe ;
Les coups l’enveloppaient ainsi qu’une nuйe ;
Il avait dans ses yeux voilйs d’une vapeur
Cette stupiditй qui peut-кtre est stupeur ;
Et l’orniиre йtait creuse, et si pleine de boue
Et d’un versant si dur que chaque tour de roue
Йtait comme un lugubre et rauque arrachement ;
Et l’вne allait geignant et l’вnier blasphйmant ;
La route descendait et poussait la bourrique ;
L’вne songeait, passif, sous le fouet, sous la trique,
Dans une profondeur oщ l’homme ne va pas.
Les enfants entendant cette roue et ce pas,
Se tournиrent bruyants et virent la charrette :
« Ne mets pas le pavй sur le crapaud. Arrкte ! »
Criиrent-ils. « Vois-tu, la voiture descend
Et va passer dessus, c’est bien plus amusant. »
Tous regardaient.
Soudain, avanзant dans l’orniиre
Oщ le monstre attendait sa torture derniиre,
L’вne vit le crapaud, et, triste, — hйlas ! penchй
Sur un plus triste, — lourd, rompu, morne, йcorchй,
Il sembla le flairer avec sa tкte basse ;
Ce forзat, ce damnй, ce patient, fit grвce ;
Il rassembla sa force йteinte, et, roidissant
Sa chaоne et son licou sur ses muscles en sang,
Rйsistant а l’вnier qui lui criait : Avance !
Maоtrisant du fardeau l’affreuse connivence,
Avec sa lassitude acceptant le combat,
Tirant le chariot et soulevant le bвt,
Hagard, il dйtourna la roue inexorable,
Laissant derriиre lui vivre ce misйrable ;
Puis, sous un coup de fouet, il reprit son chemin.
Alors, lвchant la pierre йchappйe а sa main,
Un des enfants — celui qui conte cette histoire, —
Sous la voыte infinie а la fois bleue et noire,
Entendit une voix qui lui disait : Sois bon !
Bonté de l’idiot ! diamant du charbon !
Sainte énigme ! lumière auguste des ténèbres !
Les célestes n’ont rien de plus que les funèbres
Si les funèbres, groupe aveugle et châtié,
Songent, et, n’ayant pas la joie, ont la pitié.
Ô spectacle sacré ! l’ombre secourant l’ombre,
L’âme obscure venant en aide à l’âme sombre,
Le stupide, attendri, sur l’affreux se penchant,
Le damné bon faisant rêver l’élu méchant !
L’animal avançant lorsque l’homme recule !
Dans la sérénité du pâle crépuscule,
La brute par moments pense et sent qu’elle est sœur
De la mystérieuse et profonde douceur ;
Il suffit qu’un éclair de grâce brille en elle
Pour qu’elle soit égale à l’étoile éternelle ;
Le baudet qui, rentrant le soir, surchargé, las,
Mourant, sentant saigner ses pauvres sabots plats,
Fait quelques pas de plus, s’écarte et se dérange
Pour ne pas écraser un crapaud dans la fange,
Cet âne abject, souillé, meurtri sous le bâton,
Est plus saint que Socrate et plus grand que Platon.
Tu cherches, philosophe ? Ô penseur, tu médites ?
Veux-tu trouver le vrai sous nos brumes maudites ?
Crois, pleure, abîme-toi dans l’insondable amour !
Quiconque est bon voit clair dans l’obscur carrefour ;
Quiconque est bon habite un coin du ciel. Ô sage,
La bonté, qui du monde éclaire le visage,
La bonté, ce regard du matin ingénu,
La bonté, pur rayon qui chauffe l’inconnu,
Instinct qui, dans la nuit et dans la souffrance, aime,
Est le trait d’union ineffable et suprême
Qui joint, dans l’ombre, hélas ! si lugubre souvent,
Le grand innocent, l’âne, à Dieu le grand savant.
26-29 mai 1858.
Что знаем мы? Кто глубину вещей изведал?
Диск солнца в розах облаков дремал под пледом;
Гроза водой терзала день, и запад прятал
Шального ливня россыпи в углях заката;
А возле колеи, у лужи, жаба смело
И восхищенно в небо красное смотрела;
Серьезная, мечтала, ее ужасный вид
Блеск отражал, который страдание таит;
Увы, но в Позднем Риме Августов шли полки,
И Цезари-злодеи, как жабьи бугорки,
Его покрыли, словно бартонии луга,
Как солнечные блики скрывают берега;
Алеющей листвой пристыжено деревья
Свой укрывали ствол, как птицы в свои перья,
В ней прятались, вода в той колее сверкала
С травою вперемешку, уже и дня не стало,
И птица, утомившись, вдруг тише стала петь,
Замолкнув вовсе, словно ее закрыли в клеть ;
Все стихло: и в воде, и воздухе. Лишь жаба
Без страха и тоски, слегка склонившись на бок,
Без гнева, без стыда, смотрела нежным взглядом,
Как тихо занавес вослед за солнцем падал;
Кто знает, может, проклятое создание,
Изгнанное от всех, славы мироздания
Не знавшее, с таким смешным зрачком противным,
Без озаренья сверху, тщедушное, под ливнем
Утихающим, все скользкое и грязное,
Без блеска звезд в глазах, думало о праздном?
Один прохожий, увидев эту жабу вдруг,
Весь содрогнулся, занес над головой каблук:
Он был священником, познавшем все на свете,
А после женщина, с своим цветком в корсете
К ней подошла и вырвала глаз тот глумливый;
И был священник стар, а женщина – красивой.
Четверо школьников, спокойных, безмятежных
Пришли: я был ребенком, жестоким и небрежным;
Так каждый на земле с душой порабощенной
Начать рассказ свой жизненный способен увлеченно;
Ведь все имеем мы – в глазах у нас рассветы,
Есть школьники веселые и мама где-то,
Восторги, свобода, упоение, игра,
Довольная резвится и пляшет детвора
Вдыхаем полной грудью воздух мы беспечно,
Зачем терзать беднягу нам бесчеловечно?
А жаба лезла дальше во впадине опять,
Уже темнело небо, полей синела гладь;
Но хищник ночь искал, заметили детишки,
Вскричали: «Как страшна она, ужасна слишком,
Она гадка, конечно, это непристойно,
Замучаем ее и сделаем ей больно!»
И каждый взял из них заточенную ветку,
Давил ее, колол, и, попадая метко
И со смехом (с улыбкой дети убивают),
Смотрел как рана в голове ее зияет
И там где глаз был, там уже дыра чернела,
Прохожие вначале заглянув несмело
Захлопали в ладоши вскоре восхищенно,
Со смехом путь продолжив вниз по склону;
Но мертвенная тень спуститься не успела
На жертву, которая даже не хрипела,
Как кровь уже повсюду ужасная текла,
Преступление ее таило столько зла…
Не будь уродом, поделом, она бежала
С оторванной лапой, но видно было мало:
Ребенок бил ее зазубренной лопаткой,
Пена текла со рта, давил ее он пяткой,
При каждом ударе тряслось больное тело;
И даже когда солнце улыбкой согрело
Траву примятую, и даже под землею
Изгнанницу травили, глаз покрытый гноем
И кровью болтался; в траве, в воде, на скалах
Ужасное творенье путь свой продолжало;
Казалось, вылезло оно из мясорубки,
Но нужно отвечать за мерзкие поступки:
Как можно в нищету других ввергать бездумно
И ужасы плодить, ведь это неразумно!
И в этих терниях она ползла быстрее
С камня на камень прыгая, трясясь, хмелея,
Свою вдыхая кровь, без дома, без приюта,
Наверх залезть пыталась, сама смерть как будто
Ее боялась, отказавшись преследовать
Беднягу, детвора за ней сорвалась следом
Расставили силки, ее поймать пытаясь,
Она им не далась, ползла, едва шатаясь,
Под изгородью, в полой колее, разбитой,
С ранами ужасными, черепом открытым,
Ощущая свежесть клоаки той зеленой,
В грязи дорог, под сенью пожелтевших кленов,
Смывая своей кровью жестокости людей;
А дети на нее с улыбкою злодеев
Смотрели, им весна трепала шевелюры
Белесые, они такой карикатуры
Еще не видели, они кричали вместе:
"Сюда бегите, Пьер, Адольф! Ведь дело чести
Чудовище добить. Берите камни в руки,
Булыжники хватайте, причиним ей муки!"
Все вместе, на жертву, выбранную случайно,
Налетели, бедная в немом отчаянии
Смотрела, как склонились в насмешке палачи:
Несчастная! Приюта ты не найдешь в ночи!
Увы, у нас есть цели, мишеней нет, когда
Внезапно к нам приходит нежданная беда:
Мы часто горизонт людской постичь желаем,
Его мишенью мы своею выбираем,
В своих руках мы держим жизни нить, а смерти
Нам не постичь, не разгадать ее, поверьте! -
Глаза детишек за несчастной жабой в иле
В экстазе грубом, в ярости слепой следили,
Один из них вернулся с булыжником в руках:
«Чудовище, готовься, тебе намну бока!»
Но в этот час, недалеко, в ложбине полой,
Старый, глухой осел тащил свой воз тяжелый
Худым осел был, имел плачевный, жалкий вид;
Он, волоча повозку, как будто был убит
И утомлен; мечтал о сытом стойле, обо сне,
Весь день навьюченный, с корзиной на спине,
Передвигал он еле ноги, и казалось,
Что каждый шаг был предпоследним, и усталость
Гнала его, побитого, впавшие бока
Удары сотрясали, его глаза слегка
Слезились, бездна глупости в них отражалась,
Которая в изумлении выражалась
При виде вогнутой, как бок его, рытвины,
Забитой илом, не пройдя и половины,
В нем воз застрял, осел пытался сам
Там не увязнуть, каждый поворот колеса
С трудом давался, голос сиплый и ворчливый
Колес хрипел, осел стонал, неторопливо
Тащил телегу, погонщик бога проклинал;
Дорога вниз спустилась, минув огромный вал,
Осел задумчиво, под плетью, брел пассивно,
Склон гнал его с телегою, и агрессивный
Вьючник его хлестал, они неслись все дальше,
В места, человеку неведомые раньше;
Дети, заслышав тот скрип колес и стук копыт,
Все вместе обернулись, один вдруг говорит:
"Оставь голыш, вон едет воз на эту жабу,
Повеселимся мы теперь", - и дети храбро
Осла встречали,
Внезапно, воз прыгнул прытко,
Туда, где монстра ждала последняя пытка;
Осел шаг ускорил, и грустно склонился
К этой жабе, к которой он так торопился,
К существу еще более грустному, тупо
Смотрящему, неуклюжему, почти трупу,
Разорванному на куски, очень мрачному,
С содранной кожей больной, неудачливому,
Казалось, он ее целовал, лбом касаясь,
С нагнутою шеею, и не улыбаясь,
Этого каторжника, изгнанника света,
Эту жертву казни. О, последним приветом
Была ей его милость, терпеливой душе
Но с таким кавалером - это рай в шалаше!
Снова вернулась его сила погасшая,
Он смотрел на жабу, его ожидавшую,
Недоуздок натянутый резал, впиваясь,
Миллионами игл, ишак, вырываясь
От приказов погонщика (орал тот: Вперед!),
Изо все сил старался здесь проехать в обход
И совладать с заговорщиком подлым - кнутом,
Но обреченно с той битвой смирившись потом,
Таща повозку и поднимая копыта,
С мордой суровой, с жалким видом убитым,
Повернул колесо, что неслось непреклонно,
И оставил ей жизнь, этой жабе зеленой!
Под ударом кнута путь продолжив печально;
Один из детей, камень выронив случаймо,
Тот из них, что рассказывал все это смело
Под сводом бесконечным небес сине-белым,
Услышал вдруг голос, который сказал ему:
Будь хорошим и добрым! Не понять никому
Святую загадку! Угля диамант! И свет
Торжественный из темноты! Но где же ответ?
Небесным жителям смертных не переплюнуть,
Если смертные, на наказание клюнув,
Слепые, задумаются, и, без радости,
Все же найдут и в себе каплю жалости...
О священный спектакль! Тени безмолвные!
Темные души приходят на помощь черным!
Глупец, умиленный, над монстром склонился!
В доброго изгнанника избранник влюбился
Злой и противный! Животное лезет вперед,
Когда человек отступает, наоборот!
В бледных сумерках пеленой безмятежности
Грубость вдруг становится, глубокой нежностью,
Неразгаданной, стоит только огонь зажечь!
Теплоты и пощады вспыхнет тысяча свеч!
И они превратятся вдруг в звезды вечный свет!
Осел изможденный, словно давший обет
На себе тяжкий груз нести, возвращавшийся
К себе, умирающий и потерявшийся,
Навсегда, с разодранными, в кровь избитыми,
Плоскими, бедными своими копытами,
Сделал еще пару шагов и отошел;
Жабу в иле давить он не стал, был он смешон,
Этот гнусный осел, оскверненный под палкой,
Был Сократа священнее, мерзкий и жалкий,
Превзошел он Платона, такой был великий!
Хочешь ты разгадать парадокс этот дикий,
Философ? О, мыслитель, ты ищешь разгадку?
Мысль с проклятою мглою затеяла схватку?
Верь и плачь, и в пучине бесконечной любви
Свою душу навеки, навсегда погуби!
Тот, кто честен, свет в темном туннеле заметит,
Ему с неба светило чудесное светит;
О, мудрец! Доброта – это лучик для мира,
Доброта – это чистосердечья рапира,
Доброта – белый свет, что и лед согревает,
Тот инстинкт, что в ночи и страдании знает
О любви. Тот дефис, несказанный и высший,
Что в потемках ужасных быть может услышан,
И который, к несчастью, может убогого
Спутать осла невинного с мудрейшим Богом.
7-11 июня, 2007 г.
