Стонущая, теснящая грудь, душа заточенная в проклятой, малОй оболочке. Это все равно, что всю жизнь носить малые туфли. Как же непросто высказать все...

Иногда ночью просыпаюсь от глухого треска в груди. Она рвется, она не дремлет, глупенькая бедняжка! Томимая несущимся ужасом, гремящим трепетом... Треск сменяется хрустом, она хочет встать во весь рост, мечется, давит. Нет Это неприлично очевидное страдание, наглую боль не возможно сдержать в пределах одного сознания, их источника. Воспаленно набухают все новые опухоли, похожие на грозди, иные на ядовитые ягоды или сгустки крови, чёрно-красные, пульсирующие, каждую минуту норовящие лопнуть, разорваться...

Срезаю их острой бритвой, что таится на кончике каждого карандаша, и тут же, отрезанные, они обращаются в невиданной красоты, ровно как и уродства, маленьких, беззащитных, но стойких в своей отКРОВЕНности...созданий. Вот только на месте их вечно нарастают все новые более очевидные, багряно-черные, истощающие, убивающие,...раковые. На коже, изрисованной безобразно изысканными шрамами, зияют своей вопиющей непристойностью мучительные мысли. Как же она тесна мне, эта камера, ее швы едва сдерживаются в напряженной агонии.

Снова просыпаюсь, теперь по-настоящему, срезаю еще несколько ложных, бутафорских слоев-мембран, ловко орудуя лезвием. Снова и снова отверзая глаз свой, единый, полуслепой, застланный кукольной бутафорией. С нарастающим отчаянием и лицом, глянцевым от соленой воды, безуспешно ищу ее (эту точку истинного) в недрах своего воспаленного, трепещущего сознания, заточенного, истощенного.

Что за непостижимые правила царят в этом мире, ни одна из очерченных линий не подходит моей чуждой душе, ибо моя линия замкнута в круг. Вибрации..., дорогие мои вибрации, утонченные, но жестокие, едва уловимые и бьющие как плеть, ласковые как топор палача...вашими стараниями сшита добрая половина здешнего сердца, в неприкрытом отчаянии ревущего, сгнившего наполовину... В этой моей "неполноценности" слышу ваши шуршащие, шепчущие, зовущие, плачущие, всхлипывающие голоса. Ими едино страдает моё древнее существо, так бережно зашитое в ребяческую шкуру-куклу. Такую малУю, что порою невозможно разогнуться или выпрямить ноги...

Какое же утешение утешит безутешного, что порадует пленника? Вибрации иного порядка, нежные, ласкающие, чистые, незапятнанные, без примесей? Рождающие долгожданные слезы, хрустальные, порядочно круглые, освобождающие, частично исцеляющие прогнившее. Диковинная, никем до конца не понятая, исходящая из самых недр прекрасной сущности, сохранившей искринку разума. Она, как никто иной, чувствует те судороги души, что являются сутью моего обращения..., природу ее раковой опухоли...

DANKESCHOEN, MEINE GOETTIN, ICH HABE MEINE MOEGLICHEN TROEST AUF DIESER ERDE GEFUNDEN. UND SCHLIESSLICH HABE ICH EINER MUTTER MEINER ELENDEN SEELE GEFUNDEN...DANKESCHOEN...

как и всякий смертный, смертного своего предела не ведаю и могу применить к себе общую для всех формулу: вероятность будущего уменьшается в обратной зависимости от его умозрительного удаления. Правда, в моем
случае осторожность велит орудовать очень небольшими цифрами, -- но ничего, ничего, я жив. На меня этой ночью, -- и случается это не впервые, -- нашло особенное: я снимаю с себя оболочку за оболочкой, и наконец... не знаю, как описать, -- но вот что знаю: я дохожу путем постепенного разоблачения до последней, неделимой, твердой, сияющей точки, и эта точка говорит: я есмь! -- как перстень с перлом в кровавом жиру акулы, -- о мое верное, мое вечное... и мне довольно этой точки, -- собственно, больше ничего не надо. Быть может, гражданин столетия грядущего, поторопившийся гость (хозяйка еще и не вставала), быть может, просто так -- ярмарочный монстр в глазеющем, безнадежно-праздничном мире, -- я прожил мучительную жизнь, и это мучение, и это мучение хочу изложить, -- но все боюсь, что не успею. С тех пор как помню себя, -- а помню себя с беззаконной зоркостью, -- собственный сообщник, который слишком много знает о себе, а потому опасен, а потому... Я исхожу из такого жгучего мрака, таким вьюсь волчком, с такой толкающей силой, пылом, -- что до сих пор ощущаю (порою во сне, порою погружаясь в очень горячую воду) тот исконный мой трепет, первый ожег, пружину моего я. Как я выскочил, -- скользкий, голый! Да, из области, другим заказанной и недоступной, да, я кое-что знаю, да... но даже теперь, когда все равно кончено,
даже теперь -- Боюсь ли кого соблазнить? Или ничего не получится из того, что хочу рассказать, а лишь останутся черные трупы удавленных слов, как висельники... вечерние очерки глаголей, воронье... Мне кажется, что я бы предпочел веревку, оттого что достоверно и неотвратимо знаю, что будет топор; выигрыш времени, которое сейчас настолько мне дорого, что я ценю всякую передышку, отсрочку... я имею в виду время мысли, -- отпуск, который даю своей мысли для дарового путешествия от факта к фантазии -- и обратно... Я еще многое имею в виду, но неумение писать, спешка, волнение, слабость... Я кое-что знаю. Я кое-что знаю. Но ого так трудно выразимо! Нет, не могу... хочется бросить, -- а вместе с тем -- такое чувство, что, кипя, поднимаешься как молоко, что сойдешь с ума от щекотки, если хоть как-нибудь не выразишь. О нет, -- я не облизываюсь над своей личностью, не затеваю со своей душой жаркой возни в темной комнате; никаких, никаких желаний, кроме желания высказаться - всей мировой немоте назло. Как мне страшно. Как мне тошно. Но меня у меня не отнимет никто. Как мне страшно, - и вот я теряю какую-то нить, которую только что
так ощутимо держал. Где она? Выскользнула! Дрожу над бумагой, догрызаюсь до графита, горбом стараюсь закрыться от двери, через которую сквозной взгляд колет меня в затылок, -- и, кажется, вот-вот все скомкаю, разорву... Ошибкой попал я сюда - не именно в темницу, - а вообще в этот страшный, полосатый
мир: порядочный образец кустарного искусства, но в сущности - беда, ужас, безумие, ошибка, -- и вот обрушил на меня свой деревянный молот исполинский резной медведь. А ведь с раннего детства мне снились сны... В снах моих мир был облагорожен, одухотворен; люди, которых я наяву так боялся, появлялись там в трепетном преломлении, словно пропитанные и окруженные той игрой воздуха, которая в зной дает жизнь самим очертаниям предметов; их голоса, поступь, выражение глаз и даже выражение одежды - приобретали волнующую значительность; проще говоря: в моих снах мир оживал, становясь таким пленительно важным,
вольным и воздушным, что потом мне уже бывало тесно дышать прахом нарисованной жизни. К тому же я давно свыкся с мыслью, что называемое снами есть полудействительность, обещание действительности, ее преддверие и дуновение, то есть что они содержат в себе, в очень смутном, разбавленном состоянии, - больше истинной действительности, чем наша хваленая явь, которая, в свой черед, есть полусон, дурная дремота, куда извне проникают, странно, дико изменяясь, звуки и образы
действительного мира, текущего за периферией сознания, - как бывает, что во сне слышишь лукавую, грозную повесть, потому что шуршит ветка по стеклу, или видишь себя проваливающимся в снег, потому что сползает одеяло. Но как я боюсь проснуться! Как боюсь того мгновения, вернее: половины мгновения, - уже тогда
срезанного, когда, по дровосечному гавкнув -- А чего же бояться? Ведь для меня это уже будет лишь тень топора, и низвергающееся "ать" не этим слухом услышу. Все-таки боюсь! Так просто не отпишешься. Да и нехорошо, что мою мысль все время засасывает дыра в будущем, -- хочу я о другом, хочу другое пояснить... но пишу я темно и вяло, как у Пушкина поэтический дуэлянт. У меня, кажется, скоро откроется третий глаз
сзади, на шее, между моих хрупких позвонков: безумное око, широко отверстое, с дышащей зеницей и розовыми извилинами на лоснистом яблоке. Не тронь! Даже -- сильнее, с сипотой: не трожь! Я все предчувствую! И часто у меня звучит в ушах мой будущий всхлип и страшный клокочущий кашель, которым исходит свежеобезглавленный. Но все это - не то, и мое рассуждение о снах и яви -- тоже не то... Стой! Вот опять чувствую, что сейчас выскажусь по-настоящему, затравлю слово. Увы, никто не учил меня этой ловитве, и давно забыто древнее врожденное искусство писать, когда оно в школе не нуждалось, а разгоралось
и бежало как пожар, -- и теперь оно кажется таким же невозможным, как музыка, некогда извлекаемая из чудовищной рояли, которая проворно журчала или вдруг раскалывала мир на огромные, сверкающие, цельные куски, -- я-то сам так отчетливо представляю себе все это, но вы --- не я, вот в чем
непоправимое несчастье. Не умея писать, но преступным чутьем догадываясь о том, как складывают слова, как должно поступить, чтобы слово обыкновенное оживало, чтобы оно заимствовало у своего соседа его блеск, жар, тень, само отражаясь в нем и его тоже обновляя этим отражением, -- так что вся строка -- живой перелив; догадываясь о таком соседстве слов, я, однако, добиться его не могу, а мне это необходимо для несегодняшней и нетутошней моей задачи. Не тут! Тупое "тут", подпертое и запертое четою "твердо", темная тюрьма, в которую заключен неуемно воющий ужас, держит меня и теснит. Но какие просветы по ночам, какое - Он есть, мой сонный мир, его не может не быть, ибо должен же существовать образец, если существует корявая копия. Сонный, выпуклый, синий, он медленно обращается ко мне. Это как будто в пасмурный день валяешься на спине с закрытыми глазами, -- и вдруг трогается темнота под веками, понемножку
переходит в томную улыбку, а там и в горячее ощущение счастья, и знаешь: это выплыло из-за облаков солнце. Вот с такого ощущения начинается мой мир: постепенно яснеет дымчатый воздух, - и такая разлита в нем лучащаяся, дрожащая доброта, так расплавляется моя душа в родимой области. -- Но дальше, дальше? - да, вот черта, за которой теряю власть... Слово, извлеченное на воздух, лопается, как лопаются в сетях те шарообразные рыбы, которые дышат и блистают только на темной, сдавленной глубине. Но я делаю последнее усилие, и вот, кажется, добыча есть, - о, лишь мгновенный облик добычи! Там -- неподражаемой разумностью
светится человеческий взгляд; там на воле гуляют умученные тут чудаки; там время складывается по желанию, как узорчатый ковер, складки которого можно так собрать, чтобы соприкоснулись любые
два узора на нем, - и вновь раскладывается ковер, и живешь дальше, или будущую картину налагаешь на прошлую, без конца, без конца, - с ленивой, длительной пристальностью женщины, подбирающей кушак к платью, - и вот она плавно двинулась по направлению ко мне, мерно бодая бархат коленом, - все понявшая
и мне понятная. - Там, там - оригинал тех садов, где мы тут бродили, скрывались; там все поражает своей чарующей очевидностью, простотой совершенного блага; там все потешает душу, все проникнуто той забавностью, которую знают дети; там сияет то зеркало, от которого иной раз сюда перескочит
зайчик... И все это - не так, не совсем так, - и я путаюсь, топчусь, завираюсь, -- и чем больше двигаюсь и шарю в воде, где ищу на песчаном дне мелькнувший блеск, тем мутнее вода, тем меньше вероятность, что найду, схвачу. Нет, я еще ничего не сказал или сказал только книжное... и в конце концов следовало
бы бросить, и я бросил бы, ежели трудился бы для кого-либо сейчас существующего, но так как нет в мире ни одного человека, говорящего на моем языке; или короче: ни одного человека,
говорящего; или еще короче: ни одного человека, то заботиться мне приходиться только о себе, о той силе, которая нудит высказаться. Мне холодно, я ослаб, мне страшно, затылок мой мигает и жмурится, и снова безумно-пристально смотрит, - но все-таки -- я, как кружка к фонтану, цепью прикован к этому
столу, -- и не встану, пока не выскажусь... Повторяю (ритмом повторных заклинаний, набирая новый разгон), повторяю: кое-что знаю, кое-что знаю, кое-что... Еще ребенком, еще живя в канареечно-желтом, большом, холодном доме, где меня и сотни других детей готовили к благополучному небытию взрослых истуканов, в которые ровесники мои без труда, без боли все и превратились; еще тогда, в проклятые те дни, среди тряпичных книг, и ярко расписанных пособий, и проникающих душу сквозняков, -- я знал без узнавания, я знал без удивления, я знал, как знаешь себя, я знал то, что знать невозможно, - жизнь: постоянный трепет, утайка знания, притворство, страх, болезненное усилие всех нервов - не сдать, не прозвенеть... и до сих пор у меня еще болит то место памяти, где запечаталось самое начало этого усилия, то есть первый раз, когда я понял,
что вещи, казавшиеся мне естественными, на самом деле запретны, невозможны, что всякий помысел о них преступен. Хорошо же запомнился тот день! Должно быть, я тогда только что научился выводить буквы, ибо вижу себя с тем медным колечком на мизинце, которое надевалось детям, умеющим уже списывать слова с куртин в школьном саду, где петунии, флоксы и бархатцы образовали длинные изречения. Я сидел с ногами на низком подоконнике и смотрел сверху, как на газоне сада мои сверстники, в таких же долгих розовых рубашках, в какой был я, взявшись за руки, кружатся около столба с лентами. Был ли я наказан? Нет, вернее,
неохота других детей принимать меня в игру и смертельное стеснение, стыд, тоска, которые я сам ощущал, присоединяясь к ним, заставляли меня предпочесть это белый угол подоконника, резко ограниченный тенью полуотворенной рамы. До меня доносились восклицания, требуемые игрой, повелительно-звонкий
голос рыжей гички, я видел ее локоны и очки, -- и с брезгливым ужасом, никогда не покидавшим меня, наблюдал, как самых маленьких она подталкивала, чтобы они вертелись шибче. И эта учительница, и полосатый столб, и белые облака, пропускавшие скользящее солнце, которое вдруг проливало такой страстный, ищущий чего-то свет, так искрометно повторялось в стекле откинутой рамы... Словом, я чувствовал такой страх и грусть, что старался потонуть в себе самом, там притаиться, точно хотел
затормозить и выскользнуть из бессмысленной жизни, несущей меня. В это время в конце каменной галереи, где я находился, появился старейший из воспитателей -- имени его не помню, - толстый, потный, с мохнатой черной грудью, -- отправлялся купаться. Еще издали крикнув мне голосом, преувеличенным
акустикой, чтобы я шел в сад, он быстро приблизился, взмахнул полотенцем. В печали, в рассеянии, бесчувственно и невинно, - вместо того чтобы спуститься в сад по лестнице (галерея
находилась в третьем этаже), - я, не думая о том, что делаю, но в сущности послушно, даже смиренно, прямо с подоконника сошел на пухлый воздух и -- ничего не испытав особенного, кроме полуощущения босоты (хотя был обут), -- медленно двинулся, естественнейшим образом ступил вперед, все так же рассеянно
посасывая и разглядывая палец, который утром занозил... но вдруг необыкновенная, оглушительная тишина выела меня из раздумья, -- я увидел внизу поднятые ко мне, как бледные маргаритки, лица оцепеневших детей и как бы падавшую навзничь гичку, увидел и кругло остриженные кусты, и еще недолетевшее до
газона полотенце, увидел себя самого -- мальчика в розовой рубашке, застывшего стоймя среди воздуха, -- увидел, обернувшись, в трех воздушных от себя шагах только что покинутое окно и протянувшего мохнатую руку, в зловещем изумлении..."

(ПРИГЛАШЕНИЕ НА КАЗНЬЮ В.В.НАБОКОВ)

В колонках играет - SOPOR AETERNUS & THE ENSAMBLE OF SHADOWS

1999 - САРАБАНДА МЕРТВЫХ ВОЗЛЮБЛЕННЫХ (ОБЛИЧИЕ ПЕРВОЕ)

1. ПО ТУ СТОРОНУ МОСТА

Далеко за пределами завесы сна
Какой-то древний голос, кажется,
Шептал мое забытое имя,
Тихо, но все же торжественно.

Так отдаленно, что можно подумать,
Это был всего лишь сон,
Отголосок призрачного зова
Мимолетных воспоминаний.

Да, поверить этой абсурдной идее
Не составило бы труда,
Если бы не эта непостижимая
Тревога, живущая во мне...

Словно загадочное создание
Жаждет вырваться из морских глубин,
В надежде воскресить давно отвергнутое,
Вернувшись в мою жизнь.

Полузабытое дыхание
Шепчет мое тайное имя,
Исходя из пустоты,
Сквозь моё окаменевшее лицо.

Горячим слезам не видно конца.
Глубокая, тревожная боль
Тянет меня за собой в бездну,
Чтобы все навеки изменить...

Далеко за пределами завесы сна
Никогда прежде не слышанная мелодия
Блуждает по хрупкой грани бытия,
Сотрясая мой промерзший мир.

2. В ДНИ САТУРНА (ПО СУББОТАМ) МЫ СПАЛИ

В дни Сатурна* мы спали
Неподвижно и тихо...-
Пока окутанные унылым мраком
Мы были отданы мечте.
Сон, такой печальный словно "Луна при свете дня",
управляемая неведомыми и странными силами,
Её серебристые лучи
Робко пробиваются сквозь тайные завесы.
Сотканное из капель росы и волшебного света,
Одеяние, что мы носим здесь
Всего лишь ткань из легкого тумана
И мы назвали его "Дыханием Иной Сферы"...

Мы парим, летим, невероятно быстро,
Мир мысли рождает эту жизнь.
Свободные помнить, открывать и чувствовать,
Мы летим вместе бок о бок.
Вне врат наших тел
Рядом друг с другом в чутком сне,
Две груди поднимаются и опускаются,
Движимые всего лишь каким-то смертным дыханием.
Да, тела наши спят так близко,
Но мы касаемся друг друга только в мыслях (наконец).
В царстве теней наши души сливаются воедино
В счастливом осознании того, что мы - дополняющие половинки.

Нет тел, и нет преград...-
Все гораздо сокровеннее и неизведанней.
Наше понимание все яснее, несравнимо отчетливее,
Хоть мы и не смеем произнести ни звука...
Глаза его словно зеркала, врата в его душу,
Всего один истинный взгляд и я понимаю
Что это он, мой муж, тот, кого я люблю.
Узри меня! Прочти меня! Погрузись в мой мир!!!
Нет преград, и нет притворства,
(Никаких преград, и никакого маскарада)
Приди, я приму тебя вдали от страданий!
Так напряженно и сильно
Соединяются наши пальцы, нежно сплетаются руки.

Два странника с любовью пребывают на этой земле,
Мы летим бок о бок над холмами и долинами.
В сумрачном свете серебристой луны...-
Мы свободны от плоти, избавлены от этой могилы!

В дни Сатурна* мы спали,
По ту сторону познания, живущего в наших мечтах...
Свободные от боли: того дома, где наше пристанище,
И под защитой теней зачарованного царства.
Под лиловым небосводом, темным и глубоким,
Сверкает линия горизонта, но не слышно ни звука.
Мы летим сквозь мрак ночи, пересекая границы и озера,
Холмы и долины...- бесконечный мир.
"Вот где наше истинное место,
Возьми меня за руки, загляни в мою душу!"
Я чувствую силу его объятия,
Когда мы сближаемся в этом тайном месте...

"Тише, тише, дорогой, слышишь
Шорох в зарослях?
Взгляни сквозь ветви, там на поляне",
Призрачные создания танцуют и поют.
Их прозрачные тела - полу человека, полу зверя,
Голоса их сладостны словно нежное дуновение ветерка.

В дни Сатурна* мы спали,
И любовь его облегчила мою боль...

* * В мировой астрологии днем недели, которому покровительствует Сатурн, является суббота. Известное нам название Сатурн пришло из латыни, суббота же на латыни называлась Saturni dies, то есть день Сатурна, что отразилось в современном английском как узнаваемое Saturday. Сатурн - самая удаленная от Солнца планета солнечной системы, период обращения которой составляет около 30 лет, за что Сатурн получил характеристику "медленный". Это отражается в его влиянии и качествах дня недели суббота - это день отдыха и покоя, в который ничего не стоит предпринимать, так как результаты будут не скоро. Более подробно здесь: [http://indonet.ru/article/den-saturna-subbota]

3. ПРЕИСПОДНЯЯ "ПЛУТОН"

Мне снилось, будто я лежала на самом дне
Мрачного, нескончаемого моря,
На ложе, что моя умершая любовь
Своим скелетом для меня готовил.

("...принеси нам в жертву козла, и мы проведем тебя
через королевство падших и убитых...")

Я чувствовала на себе
Несчастные взгляды душ утопленников,
Взиравших на меня с отдаленных берегов,
И в печали своей я приблизилась
К чувству сострадания и даже мольбы...

Я похожа на поцелуй мертвеца полный сомнений,
А может быть на поцелуй древнего камня.
Да, это все равно, что целовать мраморную статую,
В которой нет ни тепла, ни жизни...

("Вниз, все дальше, туда, где мрак наполняется смыслом,
к той темнице, где, может, любовь ты найдешь")

Накройте зеркала, хрупкий умер,
Оставив лишь поблекшие развалины,
Разбейте зеркала, чтобы он не смог вернуться
Из благословенного забвения своего священного склепа

Нет, нет, нет... - представление окончено!
Я возвращаюсь туда, где растут костяные цветы
В тот "заброшенный, таинственный край,
Что возвышается над пространством и временем"...

Виден лишь образ, но не то, что кроется внутри,
Никто не может ненавидеть меня так, как я сама.
Знаю, когда нужно засмеяться, как выдавить улыбку,
Какие бы ни были намерения, я всего лишь "дружелюбный" лжец!

("...просто принеси нам в жертву козла, и мы проведем тебя к нему,
жертва откроет врата, и ты сможешь прокрасться...")
"Принеси нам в жертву козла, и мы покажем тебе дорогу
прямо через королевство падших и убитых.

Вниз, все дальше, туда, где мрак наполняется смыслом,
К той темнице, где, может, любовь ты найдешь...
Просто принеси нам в жертву козла, и мы проведем тебя к нему,
Жертва откроет врата, и ты сможешь прокрасться.

О, как же здесь холодно и темно, но помни,
Преступив черту времени, ты уже не сможешь вернуться...!"

4. СМОТРИ, ЛЮБИМЫЙ, У МЕНЯ ЕСТЬ ЯД

"О тени, тени придите сюда,
На ложе этом взывает душа!
Снова вздымается грудь беспокойно,
Но вздох лишь новую муку приносит...!"
Он дышит едва, о, как он дрожит,
Взгляд, помутневший, смысла лишен,
Он словно бы хочет сказать "Отпусти меня!",
Кажется, каждая жилка в нем молит об этом.
В мучительной боли лежит мой любимый,
Словно бы время смерть победило...

Когда снова он открывает глаза,
Молюсь я, чтоб он дотянул до утра.
Руки его холодны, он не чувствует меня...,
Но вот неожиданно он поворачивает лицо
Прямо ко мне и осматривает меня,
Слегка приподняв голову, он шепчет:
"Дай мне умереть! дай мне уйти!
Я уже вижу другой мир!"
Так трижды он промолвил с ясным взглядом,
Затем в подушки опустился снова.

Мой плащ лежит тяжелым грузом на столе,
Из кармана достаю я
маленький сине-фиолетовый флакон
И с ним я рядом на постель сажусь.
"Вот яд, любимый мой,
Твои он завершит мученья!"
Я аккуратно приподняла его главу,
О, как он слаб, с трудом глоток он сделал.
"Ни капли не должно остаться,
Ведь только так возможно смерть призвать...!"

Он осушил флакон до дна,
Улыбка озарила его уста.
Я нежно опустила его голову,
Он обратил на меня прояснившийся взгляд...

Теплые лучи утреннего солнца проникают в комнату,
Я вглядываюсь в свет, все как во сне,
Я вижу, он стоит у открытого окна
С доброй улыбкой, как он прекрасен!
Я улыбаюсь в ответ, он наклонил голову,
Кивнул в знак прощания и растаял...

Я поцеловала его тело, коснулась руки,
Черты его такие мирные, мягкие, успокоенные.
Мой любимый покинул меня, осталось лишь тело...,
Его похороню я.
"ПОКОЙСЯ С МИРОМ..."

5. Я ХОТЕЛА ВЫЙТИ В САД

Я хотела выйти в сад,
Чтобы похоронить моего любимого,
Но, подойдя к двери его комнаты,
Открыла ее и вошла.

Там лежали все его вещи,
Словно бы он и не покидал меня.
Его аромат, легкое колыхание его одежд,
Это место будто сундук с драгоценностями.

Я шла по коридору,
Туда, где бездвижно лежало его тело в гробу.
Одетый в мягчайший шелк,
На ложе из черного бархата.

Я нежно поцеловала его веки
И прильнула к его телу.
Так лежали мы близко друг к другу,
И я заснула на его груди.

Солнце давно уже село за горизонт,
Когда я пробудилась от мрачного сна.
Мое тело связано путами жизни,
А мой любимый теперь всего лишь горстка пыли.

Но блеск его черт не успел поблекнуть,
Как прекрасно его тело, кожа и волосы.
Я сняла с нас одежду
И приласкала его в последний раз...-

Я вышла в сад,
Похоронить моего любимого.
Я дала земле поглотить его,
С тех пор и поныне я
Одна...

6. МОЛИТВА: О СЧАСТЛИВОМ ЗАВОЕВАТЕЛЕ

Я призываю вас, черви, ибо с трупом этим
Вы перенесетесь в Царство мертвых.
Под тяжелой почвой, холодной и липкой,
Венчаю вас, возлюбленные мои.
Его бездыханное тело, вскоре обратится в прах,
Станет вам пиром и пристанищем.
С этого момента он в вашей власти,
И ничто не нарушит его покой!

7. ПАНИХИДА/ПОГРЕБАЛЬНАЯ ПЕСНЬ

8. СПЯЩИЙ (перевод Г.Кружкова)

В ночи июня, под луной,
Томим волшебной тишиной,
Стоял я. Слабый свет струя,
Дианы мутные края
Мерцали мне издалека,
С их золотого ободка
Пар наркотический стекал
На темные вершины скал,
Густел и падал, как роса,
И были капель голоса
Как еле слышный звон хрустальный
Далекой музыки печальной.
Вот у заброшенных руин
Качнулся сонный розмарин;
И ветер лилии склонил
Над зарослью немых могил;
Смотри! черней, чем Стикс, вода
В тумане спящего пруда,
Он не проснется никогда!
Все замерло - лишь ночь кругом!
И спит с распахнутым окном Ирэн, в сиянье голубом!
О Госпожа! твое окно Беспечно так растворено!
И ветерки с ночных дерев
Порхают, в комнату влетев.
Бесплотные, они снуют,
Как призраки, и там и тут,
Теней лишь оставляя взмах
На стенах и на потолках,
Над дремой сомкнутых ресниц
Взмывая вверх, бросаясь ниц!
О дорогая, зла не зная,
Что видишь ты, во снах витая?
В раздумье шепчутся листы
Для них как чужестранка ты:
Так бледен лик твой, так длинна
Волос блистающих волна,
Так странна эта тишина!
Безмолвна ночь... в кругу теней
Толпятся тени все тесней!
О Небо! будь защитой ей!
Вы, злые чары, мчитесь мимо!
Священным промыслом хранима,
Пусть вечно так лежит она,
Как луч, светла и холодна,
В волшебный сон погружена!
Ты спишь, любовь!.. в кругу теней
Тот сон все глубже и темней!
Как будто Рок дохнул над ней!
И чудится: за тьмой укрыт,
Червь, извиваясь, к ней скользит;
И в дебрях полуночных - склеп,
Как хищник, алчен и свиреп,
Над новой жертвой с торжеством
Зловещим хлопает крылом,
Гробница та вдали от глаз,
В которую она не раз
Бросала камень, расшалясь,
И, тайной жуткою шутя,
Прочь мчалась - грешное дитя!
И ей, дрожащей, эхом был
Стон мертвецов из мглы могил!

9. КОСТЯНЫЕ ЦВЕТЫ

10. НАДПИСЬ/ЭПИТАФИЯ

Здесь, под этим старым камнем,
Покоятся тесно друг к другу кости
Двух существ, которые как одно целое.
Ибо, когда одна из двух погибла,
Другая последовала за ней в могилу
Спустя всего лишь год.

11. НА ВСЕМ ПРЕКРАСНОМ - ПЕЧАТЬ ЧИСЛА 11

В колонках играет - SOPOR AETERNUS & THE ENSAMBLE OF SHADOWS
BITTERHOOD

When do I ever smile?
When do I ever laugh?
Even in my proud exile
I'm strolling the lonely path.

My heart - a flower vespertine,
A nightly creature in design.
A bat-like trembling in the light,
I keep it safe and downright.

Under the blackest garments
I hide the history of scars.
The map of sorrow that I bear
Oh, so indecently pronounced.

I often dream of white carnations
Than trim my bed below the ground.
My wistful grave, my doleful coffin -
Eternal bed I share with no one.

Soaked in my lonesome bitterhood
I can afford the luxury of headache.
I bow my Queen, second to none,
Who keeps my half-dead soul awake.

Untuched fruit of witch and jester
I child of silence, awe and pain.
Discover no love, wait for no man,
Black candle without flame.

20/05/2010

В колонках играет - SOPOR AETERNUS & THE ENSAMBLE OF SHADOWS
POETIC PROSE FOR MY ABSOLUTELY MATCHLESS AND UNUTTERABLY PERFECT QUEEN

What an unutterable fear I bear of losing my Queen!
My love, the true one, my strong and fragile figurine.
The one that i rave about in agony,
For that is the nature of my perfectly platonic love.
She escapes from me like a meek ray of light.
I bow my Queen, I sacrifice my soul and my life,
The sweetest of sacrifies ever to be made!
This flowers had waited too long to be watered,
They withered in pain of being forgotten.

20/05/2010

Самое молодое мое творение, посвящено моей нескончаемой...

My Queen

My love - the statue of the purest marble,
Though in her coldness so alive.
How ruthless is my queen in her affection,
How sad my queen in her delight.

Oblivion holds her in its caring arms,
Them she prefers to arms of man.
She makes no trouble to a virile heart,
Her sadly covered loins hide no desire.

I gently parted ivy tangle
And scrutinized an alter in her chest.
But there I found - no surprise -
Two guttered candles and eternal rest.

I took her hands so sparkling white,
They seemed a trifle warmer than my own.
And on her face of pallor bright
I saw her eyes before unknown.

And in her look I saw this fevour
That you won't find in holes of mine.
My mistres wears her doleful carcas
To hide her beauty from the orbs of thine.

Oh, how divine to me she stays,
Beyond all evils and disgrace!
She is the one i do embrace
To play the cello of my veins!

10.05.2010

Старый друг-самоубийство вновь вернулся и с ним родили мы наше младшее дитя!
Ах, как же хочется НЕ БЫТЬ!

goddes,
reduce my soul to dust and dispel it over clouds
Let sacred fire take my corpse
Release my feeble spirit from these bounds
Spare not my flash to feed the famished worms

No light is left for me in days,
No shadow lulls my heart at night.
I know no cure for my pain,
My mistress - ever-lasting fright.

Dark sadness drips upon my well,
It counts my time among the mortal man.
Oh how dry my heart's become!
Just like a flower once so tender,
But left between the pages of a book.

In somber sleep i wish to rest,
Forgotten by this plenet pest.
20.04.2010

Мой старый скафандр тянет на дно. Медленно и мучительно я погружаюсь в пучину океана, ужасающего своей пустотой и безбрежностью. Страх? Нет, скорее загадка. Лучи солнца слабо пробиваются сквозь толщу воды. Вокруг никого. Странный шум в ушах. Кто же меня здесь найдет? Слова бесполезной сталью застряли с горле. Здесь они ни к чему. Кровь мечется по венам. Ударяет в виски. Я не могу снять скафандр. Руки...я не чувствую их. Скорее бы закипела кровь...и вновь сладко-горькая реальность моих снов!

Поэзия не мой конек, ведь жизнь не поэзия а сладостная проза!

В колонках играет - ELUVEITIE
'Pain Catcher'

Бегу за тобой, разбивая колени,
Ловлю облака и унылые тени.
Мне нравится жить на грани безумья:
С привкусом смерти и боли во рту.
Ты прячешься в мыслях о мире без слез -
Не найдешь ты во мне сладко-сахарных грез.
Ты ищешь спасенья, покоем томим,
Я ж брежу распятьем, истленьем своим.
Я помню дорогу в страну сновидений.
Там встретишь ты смех и свободу, мой гений!
Танцуй в темноте, опустив тихо веки,
Тебя сохраню я сейчас и вовеки!
Но и ты не скупись на дары немые,
Дай мне испить твои боли земные.
Подари мне прозрачной слезы кристалл,
Ледяную агонию, крика оскал.
Мерцающий пламень тоски одинокой,
Спелые вишни раны глубокой.
Пусть грудь раздирает мне адская мука,
Боль твоя - радость, горе - разлука!
17 марта 2009.

Гнусная череда палачей проходит мимо, осыпая меня тысячами упрекающих, насмешливых, а порою просто пустых взглядов. Все мое существо сотрясается, его сковывают мучительные судороги. Холодеют руки, сердце мечится словно стихия...необузданная, никому неподвластная. Ряды палачей понемногу редеют, проходят парами или по одному. Кажется мой кишечник превратился в цепь ледяных звеньев, пульсирующих в моем "Я". Ужасный, адский, пронзающий тело и разлагающий мозг звонок... взбухшие вены проступают на висках... непереносимое ощущение незащищенности захлестывает волной безотчетного ужаса, захлестывает с головой. Хочется закрыть глаза и утонуть в этом, пойти ко дну, но этого никогда не случится. Хочется попросить пощады, но я этого себе никогда не позволю. Тошнота...она подкатывает к горлу. Неотступно, бесповоротно разум покрывается пеленой абсурда, глаза застилает глянец, из-за которого не видно очевидного, естественного, а главное истинного...

В колонках играет - Epica - Another Me

Эти прекрасные и тонкие словно шелк эмоции не следует облекать в слова, иначе они потеряют свою магию и очарование, перестанут быть загадкой и превратятся в грубую, будничную банальность. Чувства нужно чувствовать, а не произносить. Больше не хочу, чтобы кто-то меня понял...это надо почувствовать, ведь чувства всегда выше понимания, сила сердца мощнее силы разума, а разум бывает несокрушим. Кажется, когда человек начинает понимать меня, я чувствую словно меня обокрали, но если же я чувствую что он на одной волне со мной...взгляд, прикосновение, улыбка...неземное, родное, космическое...

В колонках играет - cruachan
Понимание...почему оно больше не танцует вокруг меня осенним вихрем сухих листьев, не радует меня ароматом приторным с нотками горечи? Оно знает, что я в нем болезненно нуждаюсь и прячется как маленький ребенок играющий в прятки...прячется, чтобы я не забыла его цену...Может быть все эти языки нужны мне, чтобы приблизиться к нему...это как отыскать карту, ключ, разгадку к самой себе...но как же нелеп этот вопрос "зачем?" Если человек что-то делает от души и с чувством любви, значит это и есть то, ради чего он живет...Чтобы почувствовать цену времени нужно ощутить его недостаток...

В колонках играет - Corvus Corax - Curritur
Настроение сейчас - revival

Меня преследуют образы прошлого. Они гонятся за мной словно свора голодных волков. Сначала я бегу от них, а затем ныряю в самую гущу их жадных ртов разинутых подобно Харибде. Они мертвой хваткой впиваются в мою плоть, разрывая на мне одежду. Рваные раны заливают кровью их звериные морды. Я в каком то забытьи или психоделическом трансе агонически дергаюсь из стороны в сторону как в нелепом танце. Их острые как бритва зубы разрезают мои сухожилия и ткани как раскаленный нож масло. Мне начинает это нравится, губы изгибаются в кривой улыбке, по изуродованному телу пробегают волны судорог. И вот я начинаю безумно смеяться, из моих глаз льются огненные слезы, серной кислотой обжигая кровавое месиво, которое когда-то было моим лицом. Наконец эти жадные твари набили досыта свои животы и медленно начали разбредаться кто куда, оставив после себя нечто необъяснимое: окровавленные полу скелет с безумными, искаженными чертами лица...хочется откупорить канистру бензина и зажечь спичку. Сжечь в себе эту частичку как ненужный мусор, как обрывки той бумаги, на которой я когда-то написала все свои страхи, чтобы больше никогда ничего не бояться и смело нырять в гущу собственной боли...